***
Мужчина, вошедший в помещение в грязном коричневом пальто, заставляет мирно сидящего на стуле Бёнджу нахмуриться. — Где моя дочь?! — Биджу следит за движением его глаз. Судорожно, быстро. Он скользит по столикам, бледным стенам и Хансолю, который появился в дверном проёме, ведущем на кухню. Тяжёлое свинцовое облако, набитое напряжённой тишиной и непониманием, нависает над ними. — О чём вы говорите? — Хансоль начинает паниковать, но Бёнджу видит лишь каменное спокойствие, отражающееся на его лице. Он двигается плавно, почти незаметно приближается к младшему. Мужчина нервно озирается, его пробивает мелкая дрожь. Он дёргает край пальто и что-то нервно теребит в кармане. — Не строй из себя идиота! Говори, сучоныш, где она?! Куда ты её дел?! — Я бы попросил… — Бёнджу хмурится и слегка дёргается по направлению к ненормальному. — Тш… — Хансоль почти полностью загораживает собой Биджу. — Я не понимаю, о чём вы говорите, — в его тоне проскальзывают холодные нотки угрозы. Когда парни натыкаются взглядом на чёрную бездну ствола пистолета, у обоих перехватывает дыхание, и сердце пропускает пару ударов. Бёнджу вцепляется в запястье Хансоля мёртвой хваткой. — Просто скажите мне, где она, — цедит мужчина сквозь зубы. Он дрожит, а указательный палец лежит прямо на спусковом крючке. — Но мы правда не… — Хансоль подаётся вперёд, и помещение тонет в глухом звуке выстрелов. Три пули разрывают плоть и оседают внутри. Бёнджу не понимает, но чувствует, как тело Хансоля содрогается несколько раз. — Хён?.. — шепчет младший, а блондин оседает на пол. Горы сотрясаются, и маленький снежный шар начинает свой путь с самой вершины. Никто не замечает того, как тонкие чёрные струйки теней потихоньку сгущаются в углах булочной, подтягиваясь из незаметных щелей в стенах с облупленной штукатуркой. Бёнджу негнущимися пальцами пытается зажать дырки от пуль в теле Хансоля. Но кровавые пятна с необыкновенной быстротой расползаются по белоснежной футболке, пачкая руки и клетчатую рубашку. — Хансоль… — беспомощно зовёт Биджу и ещё сильнее давит на грудную клетку. — Пожалуйста, Хансоль… Тьма сгущается и медленно подползает к двум парням, находящимся посреди зала. Бёнджу видит мелькающие картинки в чёрных зрачках Хансоля. Чувствует боль, которая режет рёбра изнутри тысячами осколков. Тот дышит через раз и судорожно цепляется дрожащими пальцами за рукава Биджу. Младший гладит рассыпавшиеся по полу белоснежные пряди, пачкая их смесью из крови и собственных слёз, дотрагивается до губ, шеи и не замечает, как начинает раскачиваться взад-вперёд, словно одержимый. Ком становится огромным, тяжёлым, но катится всё быстрее. Здесь нет счастливого конца и долгих предсмертных речей, произнесённых на последнем издыхании, как в мыльных операх и боевиках. Потому что Бёнджу слышит лишь глухие хрипы, вырывающиеся откуда-то из глубины лёгких, которые с каждой секундой наполняются горячей кровью. Зубы у Хансоля красные, и губы в тон. Он кашляет, и струйка алой жидкости стекает по подбородку. Его лицо перекашивается гримасой боли смешанной с подобием улыбки. Тьма протягивает ручки и неприятно шуршит. Хансоль пытается вздохнуть ещё раз, но получается что-то невнятное, рваное. Взгляд его становится холодным, уткнувшимся куда-то в потолок, в белое, видимое только ему, никуда. Хватка на рукаве Бёнджу ослабевает, и рука медленно сползает вниз, на холодный кафельный пол, в лужу собственной ещё тёплой крови. Бёнджу хочется кричать. Кричать так, чтобы большие стеклянные окна треснули и рассыпались по полу переливающейся хрустальной мозаикой; так, чтобы по стенам пошли огромные трещины; так, чтобы перестать ощущать лавину разрывающей его на части боли. А на город рушится огромный снежный ком, разлетаясь на тысячи снежинок и даря людям первый снег. Лёгкие, беззаботные снежинки с непосредственной лёгкой грацией ложатся на грязный асфальт, под ноги спешащих прохожих.***
Дни перекрывают месяцы, минуты — недели. Воспоминания сменяют друг друга, путаются, иногда исчезают совсем. Стрелки настенных часов бьются в конвульсиях и крутятся как сумасшедшие — сразу в обе стороны. Ночь сменяет день. Солнце восходит на западе, а заходит на востоке. Всё это превращается в большое размытое серое пятно. Бёнджу потерял счёт времени, сбился с пути. Его навигатор пищит противно и говорит, что надо идти не сворачивая, прямо до чёрной бездны.***
Сангюн волнуется и приходит проведать друга чуть ли не каждый день. Биджу молчит и практически не ест. Его пряди, бывшие когда-то ярко-фиолетовыми, выгорели, смылись и теперь приобрели непонятный сероватый налёт, больше напоминающий седину. Сначала он не выдерживает натиск сочувственных взглядов в университете, а потом никуда не выходит из их с Хансолем квартиры. Тэян с Сангюном безуспешно пытаются отнять у него единственную рубашку Хансоля, которую Биджу теперь практически не снимает.***
Иногда, в три часа ночи, сквозь сон, Атом, спящий на диване в гостиной, слышит, как в темноте спальни Бёнджу садится поверх заправленной кровати и смотрит прямо в стену, на которой видит тот день. Полностью, в мельчайших подробностях. Звук выставляется на максимум, и барабанные перепонки лопаются от выстрелов и грудных хрипов Хансоля, под которым расползается кровавое пятно. Последнее время Бёнджу не чувствует ничего, кроме боли, которая позже сменяется ненавистью. — Сангюн, я хочу, чтобы он забрал меня... — судорожно шепчет Бёнджу куда-то в район шеи Атома, задыхаясь от нехватки воздуха. — Как он мог оставить меня здесь?.. Младший шепчет что-то утешительное и чувствует, как ткань футболки пропитывается солёными слезами. Бёнджу сдаётся и ждёт, когда огромный ластик сотрёт его с листка жизни. Атом дёргается, когда слышит, как старший зовёт Хансоля во время оглушающих громовых раскатов. Отголоски прошлого не желают оставлять обессиленного, неспособного на противостояние парня, который просыпается ночью в холодном поту от знакомого голоса, зовущего его из тёмного угла комнаты.***
Облезлые стены больницы принимают окончательно замкнувшегося в себе Бёнджу с распростёртыми объятьями. Улыбка Хансоля напоминает улыбку Чеширского кота — она тоже иногда внезапно появляется где-то под потолком, дорисовывая очертания живого хёна. Бёнджу устал от постоянных уколов и горстей успокоительного. Он измотан эмоционально и физически. Сангюн, который всё ещё так же часто навещает друга, подмечает неестественно бледную кожу, сквозь которую проглядывают синие дорожки вен. Бёнджу хочет исчезнуть. Раствориться в воздухе. Так, словно его никогда и не было. Без последствий и прошлого.***
Редкие посетители кладбища почти не обращают внимания на парня, низко склонившего голову над серой могильной плитой. Никто не знает, сколько боли, криков, слёз и крови скрывает в себе короткая чёрточка между двумя датами. Сангюн стоит у могилы молча, не произнося ни слова, как и в тот момент, когда ему с ледяным спокойствием и хладнокровием сообщают, что больной Ким Бёнджу под номером "57" в три часа ночи покончил с собой.