Слишком холодно

В голове звенело, будто его как следует огрели Конфундусом. Ноги заплетались, а Альбус, полностью погруженный в себя, забывал их контролировать. Закончилось тем, что прямо перед крыльцом Норы он поскользнулся на льдистой луже — остатках праздничного помоста, как следует приложился скулой о край первой ступеньки и едва не вывихнул руку, неуклюже поставив запястье. Из рассеченной кожи закапала кровь, плавя контрастно белый снег. Альбус с трудом сел на корточки и завороженно уставился на красные круги — красиво. Приложив к щеке варежку, он поднялся на ноги и вошел в дом, где его мгновенно окружили члены семьи, спрашивая, что случилось. Заботливая Лили метнулась наверх и вернулась уже с настойкой растопырника. Всё пришло в движение. Альбус не мог пока сказать, что происходит, но чувствовал, что внутри него кипит работа — как в душе, так и в сердце. Взгляд цеплялся за мелочи — заприметив на столике в гостиной оставленный кем-то экземпляр «Сказок барда Бидля», Поттер лихорадочно схватил книгу и отнес себе в спальню, спрятав под подушку. Нужно перечитать. Внимательно все перечитать, уделяя внимание деталям, не пропустить ни одну мелочь. Палочка, мантия и камень — то, с помощью чего его отец победил Вольдеморта, то, благодаря чему Гарри Поттер был таким могущественным и сильным. Альбус вскочил с места и кинулся к не разобранному толком чемодану с вещами, где в боковом кармане лежала мантия-невидимка. Он вытащил её, расправил, проверил прозрачную серебристую ткань на свет, по-новому ощущая её приятную легкость и струистость. И внезапно расхохотался. Джеймс, идиот! Решил, очевидно под влиянием матери и отца, наладить отношения с братом и отдать ему ненужную из-за строгой дисциплины в авроратской академии мантию-невидимку! Подумаешь... выбраться с какой девчонкой на свидание, сбегать за едой после отбоя, подложить бомбу-вонючку одному из ненавистных слизеринцев. На большее фантазии его старшего братца не хватало. Джеймс был слишком правильным, слишком слушался папочку, даже когда тот говорил ему быть помягче с младшеньким. Поэтому теперь у Альбуса есть один из Даров Смерти. Даже если бы Джеймс и знал, что по глупости расстался с редчайшим артефактом, наверняка его печалило бы только, что у Альбуса теперь есть то, чего нет у него самого. Он бы со спокойной душой продолжил бегать на свидания и за жрачкой и дразнить слизеринцев при помощи одного из Даров Смерти! Вот ведь тролль! Альбус снова хихикнул и глубоко вздохнул, наслаждаясь ощущением распирающего легкие воздуха. Мантия нашла своего владельца. О палочке, судя по словам дяди Рона, знал портрет Альбуса, не Поттера, но того самого другого Альбуса — Дамблдора, висящий в директорском кабинете Хогвартса. Все хоть сколько-нибудь важные события магической Британии так или иначе замыкаются на Хогвартсе, это даже в чем-то странно, а в чем-то и очень понятно — это вторая по величине организация после Министерства, но если в Министерстве собираются уже пристроенные в жизни волшебники, то в Хогвартсе — те, кто еще хочет жить. С Дамблдором, пусть он сейчас всего лишь слепок ранее существовавшего волшебника, так просто не сладишь. Придется Альбусу снова засесть в Запретной Секции, раньше он никогда не интересовался, какие чары можно применить к портрету, существуют ли они вообще? Вымачивать холст в Сыворотке правды вряд ли поможет. Впрочем, сегодня об этом можно просто не думать. Наверное, лучше всего будет нализаться зелья и лечь спать — Альбус не хотел думать об отце. Теперь, когда напряжение улеглось, его план сработал, амбиции были на время удовлетворены и на смену лихорадочному потоку сознания пришла осознанность, Поттер все чаще возвращался мыслями к отцу. Чувство утраты проступало жирным пятном на белоснежной скатерти, некрасивое, мозолящее глаза и несмываемое. Пока Альбус еще мог сопротивляться, но знал, что скоро детские счастливые воспоминания отрезвляющим холодным душем обрушатся на него. Теперь, когда не на что было обижаться, когда не в чем уже было винить отца, в груди жгло что-то теплое и больное, и непривычно светлое. Поттер сморгнул выступившие слезы. Отец всегда любил Джеймса больше. Больше с ним общался, у них было больше тем для разговора, больше общих интересов, общие мечты, но Альбус бы сильно слукавил, если бы сказал, что он рос обиженным или нелюбимым ребенком. Просто ему с рождения мало быть вторым. Меньшим. Младшим. И со Скорпиусом он тоже хотел быть единственным. Скорпиус... Альбус представил, как рассказывает ему о своих недавних находках и открытиях, как сделал бы в детстве. Говорит о Дарах Смерти, о том, что он — обладатель волшебной мантии, делится соображениями, как достать палочку и где может находиться камень, а Малфой слушает с интересом, и его внимательные тихие серые глаза восторженно поблескивают. И тяжелая, с примесью горечи радость Альбуса, преломляясь в Малфое, становится шире и чище, дробится на тысячи искристых кристалликов незамутненного света. Не нужно обольщаться. Малфою давно надоели его идеи, а методы вызывают только отвращение. Но почему, почему, почему все так? Поттер почти смирился с тем, что их отношения разладились окончательно и Скорпиусу куда лучше без него, в своей новой взрослой жизни звезды квиддича и дамского угодника. За последние полгода Поттер сотню раз говорил что всё, хватит, обещал себе, клялся, он и сейчас знал, насколько безнадежно надеяться. Скорпиус не выдал его, когда умерла Трелони, но столько ли из дружбы? Из понимания ли? Нет, из жалости и боязни, что сломает Альбусу жизнь. Хотел бы Поттер почувствовать себя оскорбленным и униженным этой жалостью, но нет — что бы он ни говорил себе или Скорпиусу, он был готов и на это. Он был готов сидеть и ждать в спальне, зная, что дотерпит и Малфой обязательно придет проверить, как там его незадачливая сиротка-обуза. Но лучше бы Скорпиус пришел до того, как Альбуса захлестнет горечь, а больше... страх. * * * Скорпиус разглядывал руки. Мама пришла бы в ужас, увидев, что её сын, воспитанный и опрятный чистокровный волшебник, позволяет себе появляться на людях (даже если это Уизли, особенно если это Уизли!) с такими руками — нежная кожа от мороза и сухости пошла цыпками, ногти были острижены кое-как и не отполированы, кое-где слоились и под белым краешком ногтевой пластины проглядывала грязь. Малфой дал себе обещание, что при первой же возможности возьмется за маникюрный набор. Возможно, сегодня ему это и удастся. В доме было тихо. До настоящего момента Скорпиус и представить не мог, что когда-нибудь его шаги в замершей Норе будут одиноким эхом отражаться от стен. Он разглядывал руки, потому что стоило ему отвести взгляд от ладони с зажатым в ней стаканом теплого молока, как пальцы пронизывала мелкая дрожь и стакан, повинуясь этому ритму, предательски выскальзывал. Не хватало еще разбить что-нибудь. И ладно бы Малфой нервничал или переживал, нет — он был рад, что все наконец-то кончилось. Дальше оставалось только жить, медленно приходить в себя, пусть время рубцует раны, пусть когда-нибудь все жители этого дома будут вспоминать то, что произошло в это Рождество, как что-то давно прошедшее, давно пережитое, далекое. Открывая дверь в спальню, Скорпиус подумал, что семнадцати лет все же недостаточно, чтобы хоть как-то понять факт своей смертности. Факт, что даже герой магического мира, много раз побеждавший Вольдеморта, выживший после смертельного проклятья, не защищен от нелепой бытовой смерти. Что-то было в этом... неправильное, гротескное. Скорпиус чувствовал себя невольным зрителем чужого горя, и ему с каждой минутой все больше и больше хотелось уехать отсюда, но он сжимал зубы и терпел. Убеждал себя, что остается ради Альбуса, но чувствовал, что это далеко не вся правда. Иначе бы его не так пугала необходимость через два дня покинуть Нору, чтобы отыграть с «Соколами» две товарищеских игры, одну из них против «Серебряных Стрел», чье предложение перейти к ним Малфой не принял. Подумать только, это было всего полгода назад, а кажется, что он не играл на профессиональном уровне с десяток лет. Школьный кубок — совсем не то. Если Малфой хочет сохранить форму, навыки и место в команде, ему нужно играть как можно больше. И ему придется уехать через два дня. Он еще не сказал об этом Альбусу. Даже Асаби пока не предупредил. Поттер читал конспекты. Стараясь не выдать своего любопытства, Скорпиус украдкой бросил взгляд на страницы, испещренные формулами трансфигурации. Судя по старой, истрепанной временем обложке, тетради Альбусу не принадлежали. Почерк казался знакомым, но Малфой не мог вспомнить, где его видел. Да и хватит с него угадаек — Розу Уизли он уже узнал на свою голову. — Держи, — он протянул Альбусу молоко, и на какое-то мгновение Скорпиусу показалось, что тот откажется, но Поттер послушно взял стакан в руки и смешно понюхал содержимое. — Спасибо. Голос у Поттера был довольно бодрым, куда более живым, чем сегодня утром. Наверное, в похоронах есть и что-то хорошее — они помогают смириться. Малфой снова подумал, что не понимает, каково это, терять близких. Дедушка умер, когда Скорпиус был еще совсем маленьким, поэтому почти ничего о нем не помнил. — Там на кухне кто-нибудь есть? — поинтересовался Поттер. — Да, Роза и Асаби. Помогают твоей бабушке. — Ясно, — Альбус вздохнул. — Слушай, я могу попросить тебя принести мне оттуда еще и немного печенья? Вазочка на столе. — Хорошо, — Малфой кивнул и поплелся вниз. Когда он вернулся к Альбусу, тот уже куда-то убрал все конспекты. Специально сказал про печенье, почувствовал Скорпиус, но не стал заострять на этом внимание, просто протянул Поттеру блюдечко, которое тот, поблагодарив Малфоя, отставил в сторону. Сколь бы соблазнительно ни выглядели песочные колечки с джемом, Поттер явно не собирался их есть. Просьба Альбуса служила всего лишь отвлекающим маневром, чтобы успеть спрятать тетради. Было ли что-то унизительней этого недоверия? Малфой растерял все слова, не много их и было, но до этого он заставил себя придумать пару-тройку фраз, которыми можно выразить сочувствие и поддержать. Теперь от них не осталось и звука. Когда-то он и Альбус могли болтать часами, а сейчас... Скорпиусу оставалось смотреть на свои неухоженные руки, Поттеру — делать вид, что крайне заинтересован остатками молока на дне стакана. То они друзья, то они не разговаривают, то друзья, то не разговаривают, то целуются, то друзья, но не разговаривают, целуются снова. Если бы происходящее имело отражение в физическом мире, Скорпиуса давно затошнило бы от этой калейдоскопной ряби. — Спасибо за молоко, — снова сказал Поттер. — Я, кажется, теперь смогу уснуть без зелья. — Полегче? — попытался улыбнуться Малфой. — Тогда ложись. Я посижу с тобой. — Скорпиус... — протянул Альбус его имя, странно, певуче и ласково, будто бы понял что-то для себя важное. Поттер вообще редко называл его по имени, но следующая фраза объяснила всё: — Запри дверь. И у Малфоя деревенели руки, когда он поворачивал защелку — слишком ясно понимал, что произойдет дальше. Понимал, что этого не может изменить ни один из них, и отказаться тоже не может ни один. Что тонкие и легкие руки Альбуса лягут ему на плечи, что Малфой уткнется лбом Поттеру в грудину, и тот примется гладить его по голове, вплетая пальцы в волосы. Что он не будет чувствовать стыда или неловкости, когда поцелует его, снова поцелует Альбуса первым, сначала просто прикоснется к уже светлеющему синяку на скуле, потом — языком лаская его приоткрытые губы, мягкие, сухие и еще пахнущие уютным теплом молока. А еще — будет открывать глаза, подглядывать и удивляться, как сильно жмурится Поттер, как дрожат его ресницы, как он весь дрожит — будто от каждого прикосновения Малфоя по нему внутри разбегается эхо, точно от брошенного в озеро камня — круги по воде.