Умершее воспоминание

Быть уверенным в близком человеке — это как пить горячий чай, завернувшись в плед, — но только без насморка и больного горла. Счастье — это когда ты окружен любимыми людьми и знаешь, что они чувствуют к тебе то же самое. Время никого не лечит, оно приносит умиротворение. Евгения Кос, «Карусель страданий»

      Мой дом уже давно перестал быть моим домом. Нет, я не хочу называть домом то место, в котором только провожу ночи и изредка обедаю! Даже теперь, в упор глядя на белую, как снег, стену, я думал только о своём настоящем доме — доме Блэков. Да, пусть я там не живу, пусть там сейчас, возможно, никого нет, но в тот момент мне больше всего хотелось домой, к Эвелин. «Боже… — думал я, хмуря брови, — поскорее бы уйти отсюда, поскорее бы!»       — Итак, я полагаю, что с причинами вашего обращения за помощью врачей вы с мистером Дэниелсом уже разобрались, — сказала миссис Мелтон, психиатр, которого привлёк к своей работе мистер Дэниелс. — Ваше желание избавиться от своих проблем намного облегчает нашу работу.       — То есть вы хотите сказать, — начал я, рассеянно глядя в пол, — что все мои проблемы не вызваны… расстройством?       — Мы с мистером Дэниелсом обсудили проведённый сеанс и на основе тех обстоятельств, которыми вы с ним поделились, и на основе наблюдений за вашим поведением мы сделали вывод, что расстройство всё-таки есть. Но мы думаем, что вам необходимо посещать как его сеансы, так и мои… Если, конечно, вы не захотите отказаться от моей помощи. В таком случае я не смею настаивать.       — В чём отличие ваших сеансов от сеансов мистера Дэниелса? — спросил я, продолжая хмуриться.       — Я, в отличие от мистера Дэниелса, в процессе лечения буду использовать разнообразные терапевтические методики, которые окажут вам большое содействие на пути к нормальной жизни. Сразу могу сказать, что я понимаю, что наши с вами взгляды на одни и те же вещи зачастую могут не совпадать, и вы в любую минуту, если вам не понравится моя методика, сможете встать и уйти. Но должна предупредить: очень важно не прерывать терапевтический курс при проявлении первых улучшений. Вы понимаете, насколько это важно?       Я молча кивнул.       — Я сделаю всё, что будет в моих силах, — продолжала миссис Мелтон, — грамотная коррекция — это то, что вам необходимо. Мистер Дэниелс уже решил, как часто вы будете с ним видеться?       — Два раза в неделю.       — Хорошо. Я думаю, нам с вами одного сеанса в неделю будет достаточно. Зная вашу профессию, должна спросить: у нас будут возникать проблемы, связанные с несовпадениями в наших графиках?       — Я постараюсь, чтобы таких проблем не было.       Миссис Мелтон улыбнулась и сказала:       — Этот ответ я и хотела услышать. Я, конечно, понимаю, что артистам непросто выбивать время для себя из своего расписания, но я и другие мои клиенты вас ждать не будут.       Я снова сосредоточенно кивнул.       — Вы ощущаете дискомфорт? — задала вопрос миссис Мелтон, заметив мою напряжённость.       — Похоже на то…       — Могу я узнать причину?       «А можно ли чувствовать себя комфортно, сидя в кабинете у психиатра?» — злобно подумал я. Наверное, эта злоба отразилась на моём лице: миссис Мелтон как-то устало улыбнулась, глядя на меня.       — Я вас не виню, — сказала психиатр, точно отвечала на мои мысли. — Это человеческая природа. Если в слове присутствует корень «псих», то люди обязательно нарисуют себе образы умалишённых и сумасшедших. А если людям доводиться работать с такими врачами, как психологи, психотерапевты и психиатры, то они вовсе записывают себя в ряды безумцев. Поделитесь со мной мыслями, мистер Хендерсон, вы считаете себя психом?       Я поднял на врача какой-то напуганный взгляд и сразу же отвёл его.       — Я уже несколько лет знаю о том, что нездоров, — тихо ответил я, — и всё это время я был убеждён: расстройство психики — это отклонение от нормы. К тому же мне не раз приходилось слышать от знакомых и незнакомых людей обидные, иногда сильно задевающие слова… И психом меня, если честно, называли нередко.       — И вы, как это бывает, начали верить в то, что говорят вам окружающие?       Я растерянно пожал плечами.       — А вы разве не считаете меня психом? — спросил я.       — С опытом я научилась отвергать то, чему общество придаёт неестественный оттенок. Психами сейчас называют и тех, кто действительно страдает душевными болезнями, и тех, кто однажды не сумел сдержаться и, допустим, кого-то ударил, и тех, кто любит фильмы ужасов и может спокойно есть, глядя на то, как из человека достают его внутренности. Чувствуете, в чём разница? Для меня, мистер Хендерсон, психов не существует.       Я неосознанно улыбнулся: мне понравились рассуждения миссис Мелтон, и в тот момент я решил, что её сеансы никоим образом не смогут причинить мне вреда.       Выйдя из её кабинета, я посмотрел на заключение, написанное ею, и улыбнулся. Не знаю, каким безумием это могло показаться, но я был невероятно счастлив слышать, что расстройство всё-таки есть. Не подтвердись моя болезнь, мне пришлось бы взять всю ответственность за совершённые мною поступки и сказанные мною необдуманные слова исключительно на себя. Пришлось бы признать, что расстройство никогда не превращало меня в чудовище, что я был таким сам по себе всю свою жизнь… А к этому я был морально не готов.       Хорошее настроение, как, впрочем, и прекрасная погода сподвигли меня поехать к Эвелин и пригласить её гулять. Она встретила меня с улыбкой и, охотно приняв моё приглашение, предложила отправиться в парк. Погода стояла жаркая, а в тени деревьев можно было легко от неё спрятаться.       Я так никому и не рассказал, что начал посещать врачей: решил отложить это до проявления первых улучшений. После сеанса психиатра я чувствовал непонятное воодушевление, которое находило выражение в моей улыбке и в моём доброжелательном отношении к миру. Это воодушевление, как я полагал, было вызвано хрупким, но обнадёживающим предчувствием восхождения к нормальной жизни, скорого освобождения от навязчивых мыслей. Эвелин передалось моё хорошее настроение, и она тоже начала улыбаться так искренне и в то же время ослепительно ярко, что эта улыбка, кажется, смогла бы объять своей теплотой весь мир.       — Где ты был сегодня? — спросила моя спутница, вопросительно и доверчиво глядя мне в глаза. — Ты сейчас такой счастливый и беззаботный, мне кажется, я тебя таким ещё не видела…       Я улыбнулся, пожал плечами и обнял Эвелин за плечи.       — Никто и никогда не сумеет понять, какое ты для меня счастье, — ответил я то, что лежало у меня на сердце в ту минуту. — Я даже думать о тебе счастлив, не то слово — видеть тебя и говорить с тобой…       В ответ она ласково прижалась к моему плечу.       — Но у твоего счастья, — сказала Эвелин, — как и у всего в этом мире, есть конец.       — Где же, по-твоему, его конец? — как-то настороженно спросил я, нахмурившись.       Она пожала плечиками.       — Хотя бы даже здесь. — Она внимательно посмотрела на меня, и лёгкая усмешка скользнула по её лицу. — Видишь, ты уже не улыбаешься, в твоём взгляде больше не горит счастливый огонёк. Это разве не конец?       — Не конец, — стоял на своём я. — Ты не можешь видеть, что происходит в моей душе… Счастье всё ещё здесь, оно внутри, просто ты его не видишь.       — По-твоему, любое чувство бесконечно?       — Нет, у гнева и злости, например, есть конец…       — И у счастья тоже, — слегка улыбнулась Эвелин. — Конец счастья — это начало несчастья. Ты же понимаешь, что был счастлив, только тогда, когда понимаешь, что теперь несчастлив.       — В таком случае оно не кончается, а просто прерывается. У счастья нет конца, потому что у него нет начала. Ты думаешь, что всё в мире не бесконечно?       Она вздохнула и, прищурившись, посмотрела на небо.       — Оно тоже не бесконечно, — сказала моя спутница, взглядом указывая на небосклон.       — Как это? Ты ведь не можешь сказать, где у неба конец…       — Не могу. Но когда ты смотришь на воздушный шарик, ты видишь, что у него нет концов, но в то же время понимаешь, что он не бесконечен.       Я задумался над её словами и спустя некоторое время тихо сказал:       — Ведь это страшно — жить, зная, что всему рано или поздно придёт конец…       — А тебе как кажется? — задала вопрос Эвелин и, взглянув на меня, приподняла брови. — Нам тоже придёт конец?       — Я думаю, что то, что мы делаем, никогда не закончится.       — Стало быть, если это делаем мы, значит, мы тоже бесконечны?       — Выходит, что так.       Эвелин улыбнулась и, взяв мою руку, переплела наши пальцы.       — Тогда я верю в нашу бесконечность, — сказала она. — Так и жить не страшно, правда?       Глядя на неё и на то, с какой нежностью она держала меня за руку, я силился понять, что она чувствовала ко мне, любила ли на самом деле. Да, я помнил тот вечер, когда Эвелин с усердием показывала Уитни то, какую значительную роль я играл в её жизни. Да, я помнил её ответ на мой, может быть, слегка эгоистичный вопрос, помнил, что она ответила, что любит меня. Несомненно, в те моменты моя уверенность в её любви была сильнее всего на свете, но… Эта уверенность была не в состоянии выдержать сокрушительные удары времени.       Стоило ли отождествлять сомнение с недоверием? Да, сомнение — это то же самое, что и недоверие! «Хватит сомневаться, — мысленно твердил я себе. — Если она долгое время не говорила о своей любви, это ещё не значит, что её вовсе нет… Просто взгляни на неё, она так на тебя смотрит, разве это не любовь? Не сомневайся! Любить — значит доверять!»       Но Эвелин, как будто с невероятной проницательностью догадавшись о моих мыслях, о том, что тяжёлым камнем лежало у меня на сердце, уничтожила все мои сомнения, не оставив от них и следа. Это случилось вечером, когда мы приехали ко мне домой, чтобы поужинать.       — Я помогу тебе с ужином, — сказала Эвелин с улыбкой, когда я начал доставать из холодильника всё, что мог там найти.       Я взглянул на неё.       — Уверена? Если ты устала, можешь немного отдохнуть…       — Нет, — настойчиво произнесла моя избранница, — я помогу. Люди всегда помогают тем, кого любят.       Не ожидая этого услышать, я неуклюже выронил из рук томат, и тот с неприятным звуком плюхнулся на пол.       — Ой… — вырвалось у меня, и я, нахмурившись и прижав руку ко лбу, посмотрел на Эвелин. Она смотрела на меня будто с ожиданием, её серо-голубые глаза были широко распахнуты, и я не мог оторвать от них взгляда. — Я…       — Да, Логан, я никогда этого не говорила… — неуверенно начала Эвелин, но по её тону я догадался, что этот разговор был уже давно ею подготовлен и что она, начав его, уже не собиралась прерываться.       — Нет-нет, ты говорила, — зачем-то оборвал её я.       Она взглянула на меня так, точно я сбил её с нужной мысли и теперь, чтобы продолжить говорить, ей необходимо было оставить в покое недосказанную мысль и переключиться на другую, менее важную. Я страшно разозлился на себя за своё поведение. «Олух! — подумал я. — Что ты делаешь? Она же сама заговорила об этом с тобой, кретин, просто слушай!»       — Нет, — замотала головой Эвелин, слегка сморщив лоб, — я не говорила. Ответить «да» на вопрос о чувствах — не значит признаться в этих чувствах. Это не по-настоящему, не искренне.       Мысли в моей голове совершенно перемешались, и я, вместо того чтобы ответить хоть что-то, указал рукой на пол и произнёс:       — Томат…       — Оставь это, Логан, — прервала меня Эвелин и, взяв мои руки, отвела меня немного в сторону. — Я так много думала о тебе и о том, что ты делал для меня… И не сомневайся, я помню о твоём признании, я помню каждое слово из него и думаю теперь, что пришла и моя очередь высказать тебе всё.       «Это не сон? — пронеслось у меня в голове, когда я смотрел на Эвелин. Вся она, казалось, была переполнена нежностью. — Неужели я дождался прямых слов, неужели больше не будет намёков, неверных догадок, сомнений? Она действительно говорит мне всё это?.. О боже, неужели я услышу то, чего одновременно так хочу и так боюсь?..»       «Она помнит! — прервала предыдущую мысль новая, внезапно закричавшая в голове. — Получается, она всегда помнила о моём признании, даже тогда, когда таким обыкновенно-доверчивым взглядом смотрела на меня после него? Даже тогда, когда я готов был со стыда сгореть, разговаривая с ней и полагая, что она говорила со мной лишь из жалости?..»       — Я не знала, правильно ли толковала моё отношение к тебе, — говорила Эвелин, смущённо опустив взгляд, — я не знала, действительно ли люблю тебя, потому что, Логан, прежде мне такого испытывать не доводилось… Теперь у меня нет сомнений в том, что это любовь, и она живёт в моём сердце, как я думаю, с тех самых пор, когда мы с тобой впервые встретились… Да, я думаю, что сразу поняла, что ты мой. Вот здесь, — она положила ручку на мою левую грудь, — бьётся моё сердце. Самое родное.       Я слушал её, глядя на неё во все глаза. Пульс в висках бешено колотился, моё лицо покраснело — то ли от смущения, передавшегося мне от Эвелин, то ли от непонятного облегчения, которое я ощущал всё сильнее с каждым сказанным Эвелин словом. Я так долго думал о её любви, так долго пытался понять, есть ли она, так сильно хотел верить в то, что порой казалось мне паранойей, что теперь выслушивать свою избранницу мне казалось невыносимым. «Я не вынесу, — думал я, глядя ей в глаза, — я же в обморок упаду, когда услышу от неё "люблю"»…       — И это время, что мы знакомы, — продолжала она, глядя в пол, — с одной стороны, кажется вечностью, но на самом деле это только миг. Подумать только… Мне уже двадцать два, а по-настоящему я живу только миг.       Я заметил, что дрожь забилась в её руках, и, крепче сжaв их, слегка приблизился к Эвелин.       — Моя хорошая, — прошептал я, хмуро глядя на свою избранницу, и, прижав её ручки к своим губам, с нежностью поцеловал их, — почему… почему ты так долго молчала?..       Она вздохнула, её дыхание дрожало.       — Мне нужно было время для того, чтобы созреть и понять, что моей жизни без тебя уже нет. Но, думаю, я слишком много времени потратила на бессмысленные сомнения… Когда я была полностью готова, ты, Логан, ты… ты был уже чужой. Я не считала, что вправе была делать это, к тому же… к тому же я пыталась делать тебе трусливые признания.       — Стихи? — со слабой улыбкой спросил я, глядя прямо ей в глаза.       — Да, — прошептала моя избранница, кивнув. «Значит, я всё правильно понимал, — с восторгом подумал я, — значит, всё это время я был прав, и Джеймс, когда убеждал меня в её любви… Я не ошибался!» — Да, но ты… ты как будто был слеп, будто нарочно не понимал того, что я пыталась сказать, а может, действительно не понимал. Но меня уязвляло твоё безразличие, особенно когда у тебя появилась Дианна… Я не ревновала, я просто понимала, что не всё в мире будет так, как мне хочется… Я пыталась принять это как неоспоримое.       Чувство вины и чувство жалости подступили ко мне со всех сторон и наполнили собой мою душу. Я, с сожалением подняв брови, прижал Эвелин к себе и поцеловал её в макушку.       — О, милая… — проговорил я, поглаживая её волосы. На сердце мне легла необъяснимая тяжесть от того, что Эвелин только что мне сказала, и я подумал, что слёзы смогли бы облегчить эту тяжесть… «Нет, — сурово сказал я себе и начал часто моргать, чтобы прогнать слёзы, — не становись сентиментальным». Снова поцеловав Эвелин, я спросил: — Зачем ты так терзала себя? Почему ты не исключила меня из своей жизни, если моё б-безразличие причиняло тебе столько боли?       Она тоже обняла меня и прошептала мне на ухо:       — Если бы ты ушёл из моей жизни, из неё ушёл бы и последний смысл. Я жила и живу только тобой, и даже Дианна не мешала мне наслаждаться твоим присутствием. — Потом я услышал, как она тихонько всхлипнула, и сильнее обнял её. «Нет, только не это, прошу…» — Я знаю, что всё это может показаться эгоистичным, но я не собиралась отдавать ей свой источник жизни…       — О, нет, Эвелин, нет, здесь нет ничего эгоистичного. Так и надо было поступить, не осуждай себя, не надо… Я и представить не могу, что было бы, если один из нас всё-таки решился бы оставить другого. Меня бы сейчас не было.       — Да, Логан, когда ты впервые поцеловал меня, я… я просто себя не помнила от счастья и от испуга. Я не могла думать о том, что ты любишь меня так же, как и я тебя; я тогда не сумела ничего сказать, но… это был волшебный миг, Логан, я была так счастлива…       — Счастлива? — спросил я и посмотрел на неё с улыбкой, от которой закололо в щеках. Голос мой взволнованно дрожал. — И где же конец твоего счастья?       Она слабо засмеялась и, пожав плечами, вытерла слезинку, пробежавшую по щеке.       — Я не знаю, где его начало, — сказала моя избранница, — а конец… Он может наступить завтра. А завтра не наступит никогда — это то, что я знаю.       — Ты же сказала, что веришь в нашу бесконечность, — с не проходящей улыбкой заметил я, — а в нашей бесконечности бесконечное счастье. Веришь?       И, не дождавшись ответа, я поцеловал её в губы. Сначала Эвелин обняла меня за шею, но через несколько секунд буквально повисла у меня на руках, и я крепко-крепко обнял её. Я не знал поцелуя более настоящего, более чувственного, чем этот. Мне казалось, что даже первый поцелуй, который я не смел сравнивать ни с каким другим, блекнул и терял свои живые краски перед этим. Всё то, что я чувствовал к Эвелин, эта неземная любовь, которую я не пытался сводить к физическому, нашла своё выражение в страсти и пылкости, охвативших всё моё существо во время поцелуя. Возникало ощущение, что душа передала телу всё, что было в ней, а тело, не зная, как с этим справиться, ускоряло сердцебиение, путало мысли, лишало себя воздуха и возможности двигаться. Отстранившись и растерянно взглянув на Эвелин, я понял, что не могу пошевелиться.       Она тоже смотрела на меня, молчала и часто дышала. Я не знал, что можно было сказать, да и не был уверен, что у меня получилось бы связать и пару слов.       — Я рада, что сумела сказать тебе всё, что лежало на сердце, — вполголоса проговорила моя избранница. — Если честно, я не думала, что у меня хватит смелости…       — Чего ты боялась? — не понимал я, с трудом выговаривая слова.       — Боялась что-то забыть, что что-то помешает… И вообще, наверное, ко мне вернулась робость, которую я чувствовала к тебе в первое время. Уверена, ты знаешь, о чём я говорю.       Я с улыбкой кивнул и, прижав ладонь к её шее и погладив большим пальцем её румяную щёчку, спросил:       — Тогда почему ты ничего не ответила, когда однажды я спросил, любишь ли ты меня?.. Почему не позволила мне тебя поцеловать ещё тогда, сразу после моего п-признания?.. Ты меня тогда… не любила?       — Любила, — ответила она и положила ладонь на мою руку, — я просто хотела уберечь тебя от ошибки, Логан, пойми это.       Выходит, и Эвелин и Джеймс — почти все пытались спасти наши с Дианной отношения. Все, кроме меня.       — Теперь я не могу не спросить, потому что этот вопрос, если честно, мучает меня долгое время, — сказал я и вздохнул как можно глубже. — Скажи, Эвелин, мы ведь… мы ведь пара?       — Пара, — подтвердила она тут же, с уверенностью, и от этого всё внутри меня вспыхнуло.       — Я просто не знал, как мне к тебе относиться… как разговаривать… как представлять тебя свои знакомым, потому что слово «друг» никак не шло у меня с языка… В конце концов, я хочу целовать тебя каждый раз, когда вижу, и быть уверенным, что ты позволишь мне это делать. И вообще-то, если честно, я устал от неопределённости.       — От неопределённости или от одиночества?       Грустно улыбнувшись, я закрыл глаза и покачал головой.       — Я не одинок, Эвелин, и думаю, что никогда таким не был.       — И не будешь, — добавила моя избранница, — даже если меня когда-нибудь не станет рядом с тобой, я буду рядом. Хотя бы мысленно. Хотя бы здесь, — и она снова положила ручку на мою грудь, туда, где так отчаянно колотилось моё сердце.       — О, поверь, ты всегда здесь. — Взяв её руку, я снова поцеловал тыльную сторону её ладони.       Когда мы ужинали, мне в голову пришло задать вопрос:       — И всё же, что заставило тебя выразить мне свои чувства?       Эвелин, взглянув на меня, улыбнулась.       — В частности, наш разговор о бесконечности, — ответила она, опустив глаза. — Есть столько вещей, которые я тебе ещё не сказала, а времени так мало…       Я с тревогой заметил, что моя избранница не раз говорила о скоротечности своей жизни, о том, что её конец, возможно, очень близок… Эти слова не могли меня не настораживать, но я всеми силами старался придать им естественный оттенок. Я тоже иногда думаю о смерти, боже, да все люди порой думают о смерти! А Эвелин просто говорит то, о чём думает.       — У тебя есть планы на завтрашний вечер? — спросил я, когда мы уже поужинали и убрали со стола.       — Кажется, уже есть, — с улыбкой ответила она. — Куда мы идём?       — Я хотел познакомить тебя с ещё одним моим другом, его зовут Мик. Вообще-то он мой начальник, но это не лишает нас возможности поддерживать дружеские отношения. В общем, завтра он пригласил меня и остальных парней к себе в гости, все они пообещали приехать со своими подружками, и я…       — Подожди, — оборвала меня моя избранница, — кто это — остальные?       — Джеймс, Кендалл и Карлос, — терпеливо напомнил я. — Мои друзья, помнишь их?       Эвелин подняла глаза к потолку.       — Джеймса и Кендалла помню, — проговорила она задумчиво, — а Карлоса, прости, нет…       — Ничего, завтра тебе выпадет возможность познакомиться с ним ещё раз, — слабо улыбнулся я. — Но ты ведь должна помнить его жену, Алексу…       — О, Алекса, — засияла Эвелин. — Да, конечно, её я помню. Мы так давно не виделись...       — И ещё, с Миком будет его жена Бетти, с ней я тоже тебя познакомлю, с Джеймсом — Изабелла, с Кендаллом — Мэрилин.       — Разумнее будет сразу записать их имена, — улыбнулась она и ушла за своей сумочкой, в которой носила тетрадь.       Пока её не было, я думал о завтрашнем вечере. Когда я представлял, что Эвелин и Изабелла будут сидеть в одной комнате, буду смотреть друг на друга, моё сердце обливалось кровью. Нет! Эвелин не может и не должна знать о существовании такой лживой и бессердечной, холодной и поддельной Изабеллы! Нет, я не могу допустить, чтобы моя избранница узнала, что мир носит и таких людей! Я не могу допустить, чтобы Эвелин разочаровалась в этом мире, только не в этом возрасте, только не в тот момент, когда мы с ней так счастливы!       Когда она вернулась ко мне и тепло улыбнулась, я, не ответив на эту улыбку, неуверенно спросил:       — Может, ты не хочешь никуда ехать?.. Я нарочно сказал тебе обо всём почти в последний момент, потому что думал, что завтрашний вечер мы посвятим только друг другу…       — Нет, Логан, я хочу познакомиться с твоими друзьями, я давно не видела Джеймса, Кендалла, Алексу… Я хочу, чтобы теперь в моей жизни хоть что-то было по-другому.       Я тут же разозлился на себя за то, что позволил себе принять решение за Эвелин. «Как ты можешь думать о том, чтобы что-то ей запрещать? Посмотри на неё, она ведь так устала от рамок, в которые её долгое время заключала её семья… Позволь же ей самой узнать этот мир, позволь ей взглянуть на него своим взглядом, собственным, в противном случае ты будешь ничуть не лучше Уитни, которую теперь Эвелин ненавидит…»       — У Кендалла тоже есть возлюбленная, да? — спросила моя избранница, и я настороженно посмотрел на неё. Всякий раз, когда она заговаривала о Кендалле, либо когда он спрашивал о ней, я чувствовал, как ревность разрывала моё сердце на части.       — Д-да, — сжав зубы, ответил я. — А зачем ты спрашиваешь? Хочешь знать, единственная ли ты? Спросив это, я чуть не зажал рот рукой. В груди с силой закипела досада. Боже, что делала со мной ревность! Зачем я спросил об этом Эвелин?!       Но она, в отличие от меня, не удивилась моему вопросу, не огорчилась им, а растерянно пожала плечами и тихо ответила:       — Да.       — Ты помнишь? — с удивлением и стыдом спросил я, глядя на неё. — То есть… я хотел сказать… Как ты к этому относишься?       Мимоходом я заметил, что сегодня в голове Эвелин хранилось достаточно много информации. Выходит, она помнила и о моём признании, и о признании Шмидта и всё ещё не забыла о нашем с ней разговоре во время прогулки… Правда, она так и не вспомнила Карлоса, но господи, разве это так важно?!       — Я рада, что у Кендалла теперь есть Мэрилин, — ответила Эвелин, бросив на меня быстрый взгляд, — и я говорю это с искренностью, не пряча никаких других мыслей за этими словами.       «Ты по-другому и не умеешь», — подумал я.       — Ещё бы радостнее мне было узнать, — продолжала моя избранница, — что он относится ко мне как к другу и любит как друга. Он хороший человек, он мне нравится, но его любовь…       — Ты его жалеешь? — спросил я, вспоминая почему-то наши с Чарис частые ссоры из-за Маверика. — Ты собираешься принимать его любовь, думая, что это меньшее, что ты можешь для него сделать?       Эвелин как-то испуганно взглянула на меня.       — Как я могу принять его любовь, если у меня есть ты? — И она, взяв меня за руку, с трепетом прижалась к моей груди. Я, с умилением закрыв глаза, обнял её за плечи. Если раньше я и пытался хоть в чём-то сравнить Эвелин с Чарис, хоть в какой-то мелочи старался и в то же время боялся заметить малейшее сходство между ними, то теперь я отринул все эти попытки и осудил их. «Ты не Чарис», — мысленно проговорил я, поглаживая Эвелин по волосам.       — Я не собираюсь ничего делать с его любовью, — продолжала моя избранница, — мне, конечно, жаль, но эта жалость, она на самом дне моей души. Я не хочу и не буду его жалеть, мне не за что его унижать.       Удовлетворившись этим ответом, я поцеловал Эвелин и крепче прижал её к себе. «Как же хорошо, что ты не Чарис!»       Решение Мика пригласить нас с парнями к себе домой оказалось спонтанным не только для нас, но и, похоже, для него самого. Бетти, вернувшись из Сан-Диего, пожаловалась мужу, что соскучилась без друзей и гостей, и он, как заботливый супруг, моментально среагировал на жалобу жены. Он пригласил нас поесть барбекю на свежем воздухе, а заодно мы должны были развлечь немного беременную Бетти своим присутствием.       Признаюсь, было очень непривычно называть Эвелин своей девушкой, но, думаю, я в скором времени смогу к этому привыкнуть. Это скорое время наступило как раз следующим вечером, когда мы приехали к Биггзам и я представил Эвелин — свою девушку — Мику, Бетти, Изабелле и Мэрилин. Двум последним моя избранница, кажется, пришлась по душе, и они втроём сразу же о чём-то заговорили. Особенное восхищение у Эвелин, к моей большой досаде, вызвала Изабелла: я видел, как блестели у Эвелин глаза, когда она говорила с «молодой женщиной». Я не вникал в суть разговора, но внимательно следил за тем, что Изабелла говорила моей спутнице, потому что готов был в любой момент услышать от неё какую-нибудь недозволительную колкость.       Джеймс, приняв во внимание то, в каком статусе теперь находились мы с Эвелин, весь просиял от радости. У него даже вырвался какой-то сдавленный вопль восторга, и Изабелла, бросив на него быстрый взгляд, спросила:       — Всё в порядке?       Радостно взглянув на неё, он поцеловал её в щёку и ответил:       — Всё прекрасно!       Кендалл, как я заметил, отреагировал на эту новость слабой улыбкой и сразу же опустил глаза. В сердце мне закралось уже знакомое чувство вины, однако я постарался как можно скорее прогнать его. «Ни в чём ты не виноват, — принялся успокаивать я себя. — Не ты, не Эвелин». Карлос наградил меня взглядом, которым выразил и искреннюю радость, и, как мне показалось, поздравления.       — Мик сказал, что вы будете виски, — с полуулыбкой сказала Бетти, глядя на нас с парнями.       — Я не буду, — сразу же отказался я. — Просто чай.       — Хорошо. — И Бетти, ладонью одной руки упираясь себе в поясницу, другой рукой включила электрический чайник. — Я не знала, что будут пить девушки, поэтому купила шампанское… Шампанское, надеюсь, все пьют?       — А тебе разве можно? — поинтересовалась Изабелла, взглядом указывая на раздувшийся живот миссис Биггз. — На каком ты месяце?       — На седьмом. Ничего, один фужер шампанского не сделает мне плохо.       Мы сидели на просторной не застеклённой веранде, с которой открывался вид на изумрудный газон заднего дворика. Под яблонями стоял гриль, и Мик уже несколько минут жарил барбекю; ветер подгонял ароматный дым прямо к веранде, поэтому мы уже давно ощущали запах жареного мяса. По столу были расставлены тарелки с разнообразными салатами и нарезками, графины с соком, бутылки виски и шампанского.       — Мэрилин, тебе не сильно печёт? — суетилась Бетти. — Ты на самом солнце сидишь…       — Пусть так сидит, — с улыбкой сказал Кендалл, глядя на Мэрилин. — Немного загара ей не помешает, я уже устал смотреть на её бледное лицо.       Девушка, улыбнувшись своему спутнику, взглянула на жену Мика и сказала:       — Всё хорошо, Бетти, не беспокойся.       Парни открыли виски ещё до того, как Мик закончил с барбекю. Они выпили по стакану, а девушки, хотя и разлили шампанское по фужерам, не сделали ни глотка. Барбекю было готово минут через пятнадцать, а, когда его подали, на щеках Джеймса уже выступил пьяный румянец.       — Не сильно налегай на жареное мясо, дорогая, — сказал Мик своей жене, выбирая ей кусочек из общей тарелки. — Я не хочу потому слушать, что ты набрала лишние два килограмма.       — Тебе и так придётся это слушать, — с улыбкой отозвалась Бетти, — потому что в этом месяце я сильно поправилась.       — Ты тоже от меня наслушаешься, — вздохнув, сказала Изабелла Джеймсу и с каким-то сожалением посмотрела на полную мяса тарелку, — потому что я не ела весь день, а жареное мясо — это одно из моих любимых блюд.       Общего разговора за столом не было, в основном все разговаривали небольшими группками: Эвелин что-то негромко обсуждала с Алексой, я иногда говорил что-нибудь Джеймсу, или Карлосу, или Кендаллу; Мик чаще всего обращался к жене, но иногда уделял внимание и нам с парнями; Бетти нередко занимала разговорами Мэрилин, а та в свою очередь рассказывала что-то Изабелле. За этими разговорами мы съели всё мясо, что приготовил хозяин дома, после чего Кендалл сказал, что пойдёт курить.       — Наверное, я тоже выкурю одну сигаретку, — решил Мик и, встав, похлопал себя по карманам.       — Дорогой, столько вредного в один вечер, — покачала головой Бетти, составляя грязные тарелки одна в другую.       — Я могу помочь, — предложила Эвелин, приподнявшись со стула, и принялась помогать миссис Биггз. К ней присоединились и Алекса с Изабеллой, и Бетти с улыбкой их поблагодарила.       — Шмидти, я тоже пойду с тобой, — сказала Мэрилин и, встав, присоединилась к своему спутнику. — Только я свои с собой не взяла, поделишься?       И они втроём ушли к яблоням, чтобы дым от сигарет не смог помешать остальным. Оставшиеся девушки помогли Бетти отнести грязную посуду на кухню. Когда на веранде остались только я, Джеймс и Карлос, Маслоу положил локти на стол и с улыбкой уставился на меня.       — Что? — тоже улыбнувшись, спросил я и пожал плечами.       — Я на вас с Эвелин весь вечер налюбоваться не могу! — восторженно воскликнул друг. — Вы и раньше хорошо смотрелись вдвоём, но теперь особенно… Ну, скажи, как давно вы вместе?       — Не знаю, — несколько смущённо признался я. — Мы всё полностью обсудили только вчера, поэтому…       — Что именно обсудили? — спросил Карлос.       — Ну, она подтвердила все наши догадки по поводу стихов и по поводу её отношения ко мне… И её, оказывается, на самом деле уязвляло то, что я встречался с Дианной…       — Столько времени потрачено впустую! — с досадой произнёс ПенаВега. — Получается, Дианна столько времени стояла между вами!       — Я не жалею потраченного времени, — сказал я, качнув головой, — если всё, что было со мной до этого, в итоге привело меня к счастью рядом с Эвелин, значит, всё было не напрасно; все страдания и сожаления ведь оправдались.       Скоро девушки вернулись и снова сели рядом с нами. Кендалл, Мэрилин и Мик всё ещё стояли у яблонь и дымили.       — Постарайтесь пока что воздержаться от еды, если не хотите остаться без десерта, — сказала Бетти, медленно присаживаясь на стул. — Впереди ещё мороженое.       — О, Бетти, ты не могла сказать этого раньше? — пожаловался я, положив руку на живот. — Я же от всего съеденного часа два отходить буду.       — Ну, пока будем ждать десерт, можно заняться чем-нибудь полезным, — сказала Изабелла, улыбнувшись и вытянув вперёд руки. — Например, поиграть в карты.       — Нет! — резко отреагировала Алекса, и все, сидящие за столом, устремили на неё изумлённые взгляды. — Только не в карты. Пожалуйста.       Карлос с каким-то стыдом опустил глаза, и я, заметив это, метнул в сторону Изабеллы сердитый взгляд. Избранница Джеймса улыбалась так ядовито, как будто нарочно упомянула карты в разговоре.       — Ладно, — сказала «молодая женщина», — можно вспомнить и другие игры. Например, «Бутылочка».       — Нет, — на этот раз возразил я. — Вы, конечно, как хотите, но я, пожалуй, воздержусь.       — Игры с алкоголем я, наверное, даже предлагать не стану, — безрадостно произнесла Изабелла. — Вам ничем угодить невозможно. Логан, а ты почему не пьёшь? Эвелин против?       Я мрачно посмотрел на избранницу Маслоу, а Эвелин едва слышно хохотнула.       — Тебе есть какое-то дело до этого? — ответил я вопросом.       Изабелла только пожала плечами и, потеряв интерес, лениво отвела взгляд в сторону.       Когда Мик, Кендалл и Мерилин вернулись за стол, разговоры возобновились, а Шмидт, как я заметил, начал выпивать один стакан виски за другим. Мэрилин, вопреки моим ожиданиям, даже не пыталась помешать ему, она просто смотрела на него и позволяла ему вливать в себя виски. Совсем опьянев, немец снова отправился к яблоням.       — Что это с ним? — обеспокоенно поинтересовалась Алекса, глядя на Кендалла. — Он как-то резко изменился после того, как выкурил первую сигарету…       — Я сам ничего не понимаю, — признался Мик, тоже бросив взгляд в сторону яблонь. — Вроде всё было нормально, мы разговаривали, а потом он ни с того ни с сего расстроился, затосковал. Мэрилин, что у вас там?       Девушка подняла на нашего менеджера невинные глаза.       — Я тут вообще не причём, — ответила Мэрилин. — Меня тоже, как и всех остальных, волнует и удивляет поведение Кендалла.       Я не мог не заметить, с каким сожалением в глазах Эвелин смотрела в сторону яблонь. Я взял её за руку, и она, вздрогнув, полувопросительно взглянула на меня.       — Не думай, что это из-за тебя, — вполголоса проговорил я, наклонившись к самому её ушку. — С ним такое случается, ты ни в чём не виновата.       Моя спутница улыбнулась, на мгновенье прикрыв глаза, и быстро чмокнула меня в губы. К этому времени к столу вернулся Кендалл; взгляд его был слегка затуманен, но Шмидт весьма дружелюбно улыбался.       — Всё нормально, Шмидти? — поинтересовалась Мэрилин, выразив своим вопросом то, что интересовало всех людей, сидящих за этим столом.       Немец заулыбался ещё шире и, сев рядом со своей девушкой, обнял её за шею одной рукой.       — Всё не просто нормально, а даже отлично, всё просто превосходно, любовь моя! — И он много-много раз поцеловал её в щёку.       — Бетти, — обратился я к жене Мика, желая отвлечься от созерцания этой картины, — может, подошло время для мороженого?       — О, верно, — опомнилась она и, взявшись обеими руками за стол, начала подниматься, но Мик усадил её на место.       — Я всё принесу, дорогая. Парни, окажете мне небольшую услугу?       Я, Джеймс и Карлос поднялись со своих мест, а Кендалл, продолжая целовать Мэрилин, проговорил сквозь поцелуй:       — Я немного занят, Микки.       — Кендалл, что за свинство? — с улыбкой возмутилась Мэрилин и слегка оттолкнула от себя немца. — Встань и помоги.       — Дела поважнее… — произнёс Шмидт, снова прижавшись губами к её щеке, а затем вовсе поцеловав в губы, — у меня есть дела поважнее…       Вчетвером мы сходили на кухню и принесли на веранду ванильное мороженое, обсыпанное сверху орешками и политое каким-то сиропом; в отдельной тарелочке Мик принёс сбитые сливки.       — Если кому-то хочется послаще, — с усмешкой сказал он.       За десертом у нас завязался общий разговор, в нём не участвовали лишь Кендалл и Мэрилин. Он, улыбаясь, как ненормальный, кормил свою возлюбленную мороженым из ложечки, а потом целовал в губы, еле слышно говоря: «Я тоже хочу». Когда Мэрилин положила одну ножку на колени Шмидта, я уже готов был сказать им что-нибудь, потому что смотреть на их лобзания было, мягко говоря, неприятно. Но тут Кендалл, перестав улыбаться, скинул ножку своей спутницы с колен и, отодвинувшись от неё, отрешённо уставился в креманку с мороженым.       Все, не прерывая разговора, обменялись вопросительными взглядами, но никто на них не ответил. Шмидт замолчал и ни на кого не смотрел, а мы, чтобы лишний раз его не раздражать, старались просто его не трогать.       — Предлагаю придавить это дело чаем, — сказал Мик, отодвинув от себя пустую креманку. — Надо немного горло согреть.       Когда был подан и чай, Кендалл в третий раз сходил покурить, после чего немного отошёл; он снова начал улыбаться и разговаривать. Я старался хоть как-то истолковать его поведение, но, не найдя исчерпывающих объяснений, свалил всё на виски. Однако это мнимое хорошее настроение друга вскоре перестало мне нравиться: Шмидт пил чай и заинтересованно, безотрывно смотрел на Эвелин.       Кажется, она тоже заметила его взгляд, но постаралась сделать вид, что так всё и должно быть. Эвелин была увлечена разговором с Алексой, а если иногда и бросала взгляд в сторону Кендалла, то только затем, чтобы проверить: смотрит он или нет. А он смотрел. Всё время. Даже когда мы выпили по второй чашке чая, даже когда Изабелла, зевнув, сказала, что глаза уже хотят спать, он продолжал, продолжал смотреть на Эвелин, будто хотел прожечь её своим взглядом.       Если моя спутница была полна терпения и снисходительности, то чаша моего терпения уже давно переполнилась. Я, рассерженно ударив ладонью по столу, спросил:       — Кендалл, тебе больше некуда смотреть?       Все разговоры, до этого наполнявшие собой веранду, в одно мгновение смолкли. Шмидт, в усмешке приподняв одну бровь, взглянул на меня.       — А тебе больше нечего делать, кроме как следить за тем, куда я смотрю? — невозмутимым тоном задал вопрос он.       — Ребя-ята-а, — протянул Мик отрезвляющим тоном, желая вернуть меня и Кендалла к реальности, — вы, может, не замечаете, но на вас все смотрят.       — Чего ты пытаешься добиться этим? — спросил я, услышав менеджера, но не приняв его слова во внимание. — Хочешь, чтобы я из себя вышел? Чего ты хочешь?!       — Желаешь, чтобы я при всех это озвучил? — с желчью в голосе и с лукавой улыбкой на лице спросил немец.       Я уже готов был вскипеть и выскочить из-за стола, но нежный и одновременно испуганный взгляд Эвелин мгновенно остудил мой пыл. «Реагируй спокойнее, — твердил я себе, — не собираешься же ты при всех выяснять отношения с Кендаллом?.. Да и подумай об Эвелин! Что она потом скажет?»       Поняв, что я уже ничего не отвечу, друг победно ухмыльнулся и сделал глоток чая.       — Кажется, кому-то пора в кроватку? — ласково пропела Мэрилин, немного разрядив накалившуюся обстановку, и положила обе руки на плечи Кендалла. — Может, поедем домой, Шмидти?       — Уезжать первыми неприлично, — ответил её спутник, быстро ей улыбнувшись.       — А вести себя как последний нахал — это, конечно, верх приличия, — проговорил я, опустив сердитый взгляд.       — Кого ты нахалом назвал? — с вызовом задал вопрос Кендалл и, пьяно пошатываясь, поднялся из-за стола.       — А ну перестаньте! — грозным басом произнёс Мик и так ударил кулаком по столу, что все чашки слегка подпрыгнули и зазвенели. — Два петуха! Один задирается, а другой и в драку рад броситься! Сядь на место, Шмидт, и замолкни. И тебя, Хендерсон, попрошу рта не раскрывать, особенно если захочешь поговорить с Кендаллом.       Когда Мик сказал о петухах, Изабелла тихонько прыснула. А после того, как наш менеджер замолчал, мы с немцем обменялись виноватыми взглядами нашкодивших мальчишек и примолкли. До конца ужина общий разговор сохранял непринуждённость.       — Знаешь, Логан, мне так понравилась Изабелла, — делилась со мной мыслями Эвелин, когда я вёз её после ужина домой, — они с Джеймсом очень мило смотрятся вместе.       — Да, — невесело согласился я. — Что же тебе в ней так понравилось?       — Не знаю. Она просто хороший человек.       Я бросил на свою спутницу быстрый взгляд.       — Ты же ещё не знаешь, какая она, — сказал я, — не стоит делать преждевременных выводов.       — Их не стоит делать, когда говоришь о человеке плохо.       — Тебе… — неуверенно начал я через несколько минут, — тебе вовсе необязательно пользоваться моим методом фальшивых чувств. Если тебе в человеке что-то не нравится, не обязательно притворно улыбаться, только чтобы сделать ему приятно...       — Что ты хочешь сказать, Логан? У тебя какое-то предвзятое отношение к Изабелле…       — Просто я знаю её дольше тебя.       — И тебе о ней известно то, чего не знаю я?       Я не хотел говорить со своим небесно чистым ангелом об Изабелле, мне было противно даже думать о том, что избранница Джеймса сумела чем-то понравиться Эвелин.       — Я просто предостерегаю тебя на будущее, — увернулся от ответа я и улыбнулся ей.       Всю следующую неделю я был загружен работой в студии, съёмками, участием в разного рода проектах и посещением врачей, так что мы с Эвелин почти не виделись. Зато в пятницу я освободился пораньше, и мы с моей избранницей, сев в самолёт в четвёртом часу дня, полетели в Техас. В субботу у мамы был день рождения, и она решила собрать за обедом всю нашу большую семью; в список гостей безоговорочно включалась и Эвелин. Итак, вечером пятницы мы уже были в Далласе, в доме моих родителей.       Они приняли Эвелин ещё более радушно, чем в прошлый раз, после Рождества; это произошло, в частности, потому, что теперь она появилась в этом доме уже при другом, более значительном статусе. Даже Пресли начала относиться к ней с большим вниманием и каким-то немым обожанием — так моя сестра относилась к каждой из тех девушек, которых я привозил в Даллас. За ужином у меня в голове мелькнула мысль о том, что я так и не познакомил Дианну со своей семьёй… Что ж, может, так оно и лучше.       Сегодня кроме нас в доме было ещё несколько гостей: это родственники, которые начали съезжаться с разных концов страны. Среди них был и друг моего детства по имени Гарри, приехавший из Джорджии; мы не виделись с ним, наверное, больше года. Теперь, признаться, я редко вспоминал о нём, хотя в детстве мы были лучшими друзьями… Это было обидно. А что, если через несколько лет я точно так же не буду вспоминать о Джеймсе, Карлосе, Кендалле, Мике, которых сегодня считаю своими лучшими друзьями?       После ужина мы все вместе (нас было девять человек) перебрались в гостиную и съели печенья с предсказаниями, которые каждый год пекла миссис Холланд, мама Гарри.       — Что у тебя? — с усмешкой спросил меня Гарри, слегка толкнув меня локтем в бок.       Я развернул бумажку, спрятанную в печенье, и вслух прочитал:       — Время осушит слёзы и излечит все раны. У тебя что?       — Никто не побеждён до тех пор, пока не признает себя побеждённым. Чушь всё это, — сморщил нос Гарри. — Мама находит эти предсказания в Интернете, запихивает бумажки в печенье, а потом угощает своих родственников, полагая, что всё это непременно сбудется.       Я улыбнулся и вопросительно взглянул на Эвелин, сидевшую рядом. Она развернула бумажку, которую до этого держала в руках, и прочитала:       — Не пугайтесь препятствий, они сделают результат ещё более сладким.       — Кстати, Эвелин, я рад ближе познакомиться с тобой, — с улыбкой сказал Гарри, точно только сейчас заметил мою спутницу, и подвинулся ближе к нам. — Ну, как тебе Хендерсоны?       — Я ещё никогда не видела семьи более сплочённой, чем эта.       — Ты им, наверное, и сама скоро родной станешь, ага? — Гарри снова пихнул меня локтем в бок и усмехнулся. — Ты, Логан, так быстро оправился от расставания с Чарис, что я даже и заметить не успел!       Я рассердился на него за то, что он упомянул имя моей бывшей при Эвелин, но моя спутница, услышав его, нисколько не изменилась в лице. Опустив глаза, я тихо сказал:       — Вообще-то мы расстались больше года назад.       — Правда? — удивился Гарри. — Вот это время летит, слушай…       Несколько минут он наблюдал за людьми, находившимися в комнате, слушал их разговоры, после чего снова повернулся ко мне лицом и сказал:       — Везёт тебе на девушек, Хендерсон! А мне почему-то всегда попадаются одни шлю…       — Может, ты просто плохо ищешь? — прервал я друга детства, помня, что наш разговор слышат нежные уши Эвелин.       — Да чёрта с два — плохо! Просто сегодня девушки заинтересованы в материальном благосостоянии, а не в любви; тяжело находить с ними общий язык, если у тебя нет ни гроша в кармане.       — Я бы попросил тебя так не говорить, — сквозь сжатые зубы проговорил я. — Ты же знаешь, я могу принять это всё на свой счёт.       Гарри, округлив глаза, посмотрел сначала на меня, потом — на Эвелин, которая глядела куда-то в сторону и делала вид, что не слышит нашего разговора.       — Ой, я вечно ляпну что-нибудь не то, — с досадой сморщив нос, сказал Гарри. — Друг, я же не имел в виду тебя и твою подругу, я просто… Я просто сказать хотел, что сегодня отношения не строятся на… Ай, кому я это говорю? Ты всё равно не будешь меня слушать. Давай лучше обсудим причёску твоего кузена, смотри: неужели его правда кто-то выпустил на улицу в таком виде?       Какое-то время мы с Гарри говорили и смеялись, потом его зачем-то позвала миссис Холланд, и он ушёл.       — Ты снова пользовался методом фальшивых чувств? — спросила меня Эвелин, проводив Гарри взглядом.       Я взглянул на неё, в недоумении нахмурив одну бровь.       — Ты о чём это?       — Просто вы вдвоём только что так смеялись, так мило о чём-то разговаривали, хотя на самом деле ты, кажется, не испытывал радостных чувств…       — Испытывал, — улыбнулся я. — Я не веду себя фальшиво с друзьями.       Эвелин посмотрела на меня и, пожав плечами, произнесла:       — Я думала, люди друзей выбирают.       — А, тебе не понравился Гарри, да? — в лоб спросил я и снова улыбнулся. — Да, соглашусь, он не всегда умеет…       — Он такой грубый, — выпалила моя избранница, не дождавшись, пока я закончу свою фразу, — и шутит неприлично, вы с ним так не похожи! Что заставляет тебя дружить с ним, Логан? Я не понимаю.       — Он ведь мой лучший друг с детства… По крайней мере, был таким… когда-то.       — Лучший друг? — переспросила она, опустив глаза. — То есть ты называешь лучшим другом и, например, Джеймса и этого грубого Гарри?       — Да что тебе не нравится? — вдруг вспылил я, не понимая причины негодования Эвелин. — То, что люди рождаются разными?       Она поджала губы, задумчиво помолчала и спросила:       — Ты долго будешь думать с ответом, если я спрошу, чья дружба для тебя ценнее: Гарри или… Кендалла?       Я весь вспыхнул, услышав это от неё, и в глубине души даже очень оскорбился. Она подумала перед тем, как назвать имя Шмидта, а значит, она нарочно сделала это, нарочно, преследуя какую-то цель, непонятную мне. Может, она помнила наш недавний разговор о его любви, может, всё ещё вспоминала то, какими глазами он смотрел на неё тогда, на веранде… Я не знаю. Но очевиднее всего то, что Эвелин хотела сделать мне неприятно… Это разочаровало меня и больно укололо куда-то под сердце.       У неё было какое-то острое жало, которое она тщательно прятала и которым пользовалась очень редко; это жало было ядовитым и причиняло жертве много боли и мучений. Мне было непросто признавать, что Эвелин такая, но реальность нельзя отринуть. И я, как и прежде, винил себя во всём этом, потому что думал, что именно я показал Эвелин, что такое грубость и жестокость. Иногда ко мне приходило осознание, что это не я сделал свою избранницу такой: такой её сделали жизнь и те люди, которых она называет своей семьёй.       — Ты это специально, что ли, делаешь? — нахмурившись, спросил я и встал с дивана.       — Куда ты? — мгновенно смягчившись, спросила она.       — Пойду выкину это, — и я показал ей раскрошившееся печенье, которое всё это время держал в руке. — Я всё равно его не буду.       На кухне я долгое время стоял над раковиной, упершись в неё обеими руками, и думал. Наша с Эвелин не первая и не самая большая ссора почему-то напомнила мне мои отношения с Дианной… Господи, нет, нет, нет, пожалуйста, только не это! То, что происходит со мной теперь, совсем не похоже на то, что было прежде… Я не хочу бросаться в полымя, только-только выбравшись из огня!       В конце концов я списал всё на нашу с Эвелин усталость. Всё-таки мы несколько часов провели в самолёте, оба немного устали, раздражились… Нам нужно отдохнуть, и уверен, таких шероховатостей, как сегодня, в наших отношениях больше не будет. О, проклятый Гарри! Зачем он вообще заговорил со мной? Не будь этого разговора, может быть, Эвелин и не напомнила бы мне о Кендалле…       Мысленно я отметил, что моя ревность к Эвелин начала перерастать во что-то не совсем естественное. Да, только-только признавшись себе в наличии к ней чувств, я тоже ревновал её, но это было как-то тихо, молчаливо. Теперь же, когда Эвелин полностью принадлежала мне, я начинал ревновать её сильнее и с трудом мог смотреть на то, как кто-нибудь из парней говорил с ней или хотя бы глядел в её сторону. Я не мог сказать, что не доверял ей — я полностью ей доверял, — но это глупое чувство, как назойливая муха, возвращалось ко мне вновь и вновь. Временами я вспоминал неистовую ревность Дианны и замечал, что моя ревность очень похожа на её… Что за глупость! Я всегда злился на Дианну за ревность, а сам теперь вёл себя в точности, как она!       Через несколько минут, обдумав всё, я немного успокоился. Вернувшись в гостиную, я обвёл взглядом помещение и не нашёл свою избранницу. Среди гостей её не было.       — Мам, ты не видела, куда ушла Эвелин? — спросил я маму, подойдя к ней. На коленях у неё стояла тарелка, наполнена печеньями с предсказаниями.       — О, да, дорогой, она сказала, что сильно устала и хочет поспать. Папа отвёл её в твою старую спальню… Думаю, она уже спит.       Я кивнул и, повернувшись, пошёл было к лестнице, но мама взяла меня за запястье.       — А ты что бледный такой? — задала вопрос она, обеспокоенно изучая меня глазами.       — Да ничего. Тоже устал немного.       Мама, улыбнувшись, вложила в мою руку печенье.       — Съешь печеньку, — сказала она.       Я тоже улыбнулся и, сжав печенье в руке, пошёл к лестнице. Поднимаясь по ступенькам, я разломил выпечку и достал предсказание. «Не забывайте про тех, кто находится рядом с Вами. Для них Вы главная ценность жизни».       Эвелин на самом деле уже спала. Присев рядом с ней на кровати, я погладил её по плечу и, вздохнув, уставился в темноту. Интересно, она успела записать в тетрадь то, что произошло на первом этаже несколько минут назад? Если так, я не хочу, чтобы она, читая тетрадь, вспоминала об этом нерадостном событии! Пусть об этом буду помнить только я, пусть только мне эти воспоминания причиняют вред!       Включив светильник, я положил на колени сумочку Эвелин и достал из неё тетрадь. «Да что ты делаешь? — спросил внутренний голос, и я замер. — Неужели ты считаешь, что вправе делать это? Конечно, Эвелин — твоя девушка, но у каждого человека есть такие рамки, за которыми начинается его личная жизнь! И другие, даже самые близкие, не могут за эти рамки заходить!»       Я положил тетрадь на стол и задумчиво уставился на неё. А с другой стороны, могу ли я позволить плохим воспоминаниям храниться в тетради Эвелин? Я просто проверю, есть ли там запись, и в случае чего вырву этот листок; ничего другого я читать не буду.       И я быстро, будто боясь передумать, схватил тетрадь и открыл её. Эвелин не успела или не посчитала нужным зафиксировать на листах бумаги свои последние воспоминания, а потому вырывать было нечего. Я в одно мгновенье забыл о своём обещании и принялся за чтение последней, не датированной записи.             «Прошу, никогда не лги себе.             Это происходит. Всё это я чувствую на самом деле. Я больше не обманываюсь и не пытаюсь обмануться нарочно. Раньше я была убеждена в том, что живу правильно, что моя жизнь полна красок, самых разных забот и любви… Я никогда так не ошибалась и, кажется, уже никогда так не ошибусь! Стоило в моей жизни появиться ему, и весь её ход сбился. Оказывается, я всё-всё делала неправильно, оказывается, я не знала, что такое любовь. Если я и была права в том, что моя жизнь до встречи с ним имела смысл, то весь смысл заключался только в том, что в конце концов наша встреча всё-таки случится.             Я не знала, что такое бывает, не думала, что такое может случиться. Закат становился более алым только тогда, когда на этот закат я смотрела вместе с ним; вода казалась прозрачнее только тогда, когда он её пил; весь мир казался добрее только тогда, когда я смотрела в его светлые, как небо, глаза. А стоило ему уехать, стоило отлучиться на несколько дней, — и на меня находила тоска, окрашивающая в серый цвет и закат, и небо, и воду, и весь мир. Нет, я никогда не плакала, тоскуя по нему, но всякий раз чувствовала, что его присутствие необходимо мне, как воздух.             Зато каждое его возвращение наполняло меня жизнью, и я чувствовала себя всё живее с каждым его приездом. По его взгляду так тяжело, так тяжело понять, тосковал ли он по мне так же, как это делала я; действительно ли уезжал по делам или просто оставлял меня, чтобы дать понять, что я жить без него не могу. В таком случае придётся признать, что в нём есть капля жестокости, а я… я этого сделать не могу.             В сотый раз напоминаю себе старыми записями, что он с другой, и в сотый раз убеждаюсь, что для меня это осознание неприятно. Не знаю, вправе ли я судить, но не думаю, что он счастлив. Его глаза не выражают настоящей радости, не излучают искренности… Не знаю, стоит мне пожалеть его или осудить.             Я нарочно в этой записи ни разу не назвала его по имени. Полностью уверена, что, перечитывая это, без труда догадаюсь, о ком идёт речь.             Итак, повторю это снова: никогда не лги себе».       Мои руки дрожали, когда я дочитывал это. Я не смел верить своим глазам, но в тоже время больше всего на свете хотел им поверить. Эвелин! Эвелин написала это! Она написала это обо мне!       Очевидно, запись была сделана ещё в те времена, когда мы с Дианной были вместе, но разве это имеет большое значение? В этих строках было прямое, искреннее и чистое признание в любви, о чём я ещё мог просить и беспокоиться?! Позже я понял, какой вывод напрашивался по этому поводу: Эвелин не писала в этой тетради уже давно… Но где же тогда она делает все записи?       Я внезапно осознал, что нарушил своё обещание ничего не читать, и, вспомнив слова Эвелин из тетради — «никогда не лги себе», отбросил её в сторону и сам отскочил от неё. В душе возникло знакомое мерзкое и липкое чувство, будто я знал то, чего знать не должен. Оно возникало всякий раз, когда я без разрешения брал её тетради. Ну что за инфантильность, что за наивность? Неужели мне было так важно прочесть это?       Какое-то время я просидел в темноте, рядом с Эвелин, размышляя о прочитанном. Люди имеют странное свойство не верить радостным новостям: уж слишком нереальной кажется им мысль о счастье. Так и я думал, что запись была сделана чьей-то чужой рукой и посвящалась явно не мне. Неужели судьба действительно делает людям такие подарки? В таком случае, чем я заслужил любовь Эвелин? А если всё-таки не заслужил, то чем потом отплачу?..       Она проснулась, наверное, через полчаса. Я улыбнулся, увидев, как она открыла глаза, и присел на постель, поближе к ней. Но Эвелин не разделила со мной моей радости: она с удивлением огляделась и вопросительно на меня уставилась. Я испуганно смотрел на неё и думал: «Только не это, пожалуйста, только не это…»       — Как ты спала? — грустно поинтересовался я, сердцем предчувствуя нехорошее.       — Без плохих снов, — тихо ответила она, косясь на меня как на чужого.       — Ам… А ты помнишь, где ты?       — Помню. В Далласе.       Я облегчённо выдохнул, будто скинул с плеч тяжёлый груз, улыбнулся и потянулся к Эвелин, чтобы поцеловать её, однако она отпрянула от меня, как от огня, и вскочила на ноги.       — Я тебя не знаю, — проговорила она испуганным шёпотом.       Моя рука медленно опустилась, и я с сожалением и горечью посмотрел на свою избранницу.       — Не нужно так говорить, милая… — растерянно сказал я и, зажмурив глаза, повернул голову в сторону, — пожалуйста, не говори этого, это так больно слышать…       — Я тебя не помню, — прошептала она, но на сей раз я услышал нотки сожаления в её голосе. — Прости, если это тебя задевает, но я…       — Ты должна вспомнить! — оборвал её я, внутри весь сгорая от обиды, и тоже встал на ноги. — О, Эвелин, сейчас… Возьми.       И я протянул ей тетрадь, в которой недавно прочёл такие тёплые, такие приятные строки.       — Ты любишь меня, — сказал я с уверенностью, сквозь сжатые зубы. — И я люблю тебя… больше жизни! Больше жизни люблю! Боже, просто открой тетрадь и…       — Здесь написано, что я люблю тебя? — настороженно прервала меня она.       — Да, да, Эвелин, да…       — Откуда ты знаешь? Я сама позволила тебе прочесть это?       Я почувствовал необыкновенный стыд и, опустив глаза, ответил:       — Нет… Ты не позволяла.       Моя избранница тоже опустила глаза и нахмурила бровки.       — Выходит, ты взял тетрадь без разрешения и без разрешения прочёл то, что я написала, — сказала Эвелин таким ледяным и колючим тоном, что мне стало не по себе.       — Выходит, так, но, милая, доверять…       — Доверять? — зазвенел от негодования её голос. — Да как я могу доверять тебе, если я даже тебя не помню?!       Суровый взгляд Эвелин заставил меня дрожать. Подумать только! Я впервые дрожал под женским взглядом! Боже, ну что, что она делает со мной?       — Просто прочти, — вполголоса проговорил я, со стыдом и сожалением глядя в пол. Её слова снова укололи моё сердце, и я чувствовал такую горечь, что с трудом мог даже говорить. — Прочти. И ты поймёшь, что доверяешь мне больше, чем кому-либо другому.       Эвелин не стала больше ничего говорить: она опустилась на кровать и покорно выполнила то, о чём я её попросил. Я тоже присел рядом с ней.       Прочтя свои записи, моя избранница подняла на меня удивлённый взгляд, который словно просил о прощении.       — Боже, как я устала… — проговорила Эвелин, отложив тетрадь в сторону и сжав мою руку, — Логан… Почему вселенная так несправедлива? Почему моя голова забывает то, что живёт в моём сердце?       Я, кажется, даже не почувствовал её прикосновения. И действительно, почему вселенная так несправедлива? Ещё несколько минут назад я был так счастлив, так счастлив…       — Ты меня сейчас не любишь? — мрачно спросил я, даже не глядя на собеседницу. Да, это будет ужасно несправедливо, если я услышу отрицательный ответ!       Эвелин молча взглянула на меня, и я, разлучив наши пальцы, отодвинулся от неё.       — Не отвечай. Я знаю.       Она, закусив губу, снова попыталась переплести наши пальцы, но я сердито отдёрнул руки и встал.       — Не нужно делать это, — повысил голос я, — если делаешь это без чувств!       — Ты же знаешь, что моей вины здесь нет, Логан! На кого ты злишься?       — Разве я сказал хоть слово о том, что злюсь на кого-то? Особенно на тебя?       — Тебе не обязательно говорить об этом, — тихо произнесла она, — я же вижу, что тебя это злит.       Я прижал пальцы к вискам и, зажмурившись, отвернулся от Эвелин. Сердце стучало с такой силой, что каждый его удар отдавался в кончиках пальцев.       — Можно я просто побуду один? — спросил я, не глядя на свою избранницу и заранее зная, что её ответ не повлияет на моё решение. — Мне нужно немного…       Оборвав себя на полуслове, я покинул спальню и, сердито топая ногами, сбежал вниз по лестнице. В гостиной никого уже не было, только кое-где лежали забытые гостями предсказания. Я сел на подоконник, задёрнул ночные шторы и, положив подбородок на колени, уставился в окно.       Думая о нашем с Эвелин счастье, я ни разу не допускал мысли о том, что она может попросту о нём… забыть… Любовь Эвелин, несомненно, была для меня подарком, а её забвение как раз являлось платой за этот бесценный подарок.       И как я только позволил себе разозлиться на неё? В чём она виновата? Эвелин наоборот хотела помочь мне, ей было действительно жаль меня, а я, оскорблённый её забвением, посчитал слишком низким принять её помощь. Как же эгоистично я поступил, решив, что должен побыть один! Этот непростой момент лучше всего пережить вдвоём, мне нужно отвыкать брать весь груз забот исключительно на свои плечи. Если я решил разделить с Эвелин свою жизнь, я должен быть готов разделить с ней и самые горькие её проявления.       Но теперь возвращаться было если не бессмысленно, то бесполезно. Разумнее будет позволить и себе, и Эвелин пережить этот момент поодиночке, а обсудить всё уже на свежую голову, утром. О, уехать бы отсюда поскорее! Мы не пробыли в Далласе ещё и суток, а я уже два раза позволил себе рассердиться на Эвелин… Решено. Мы уедем послезавтра, и я больше никогда-никогда не привезу её сюда снова.       От размышлений меня отвлекли разъехавшиеся в разные стороны шторы. Испуганно вздрогнув, я повернул голову и увидел папу.       — Как ты нашёл меня? — спросил я, нахмурившись.       — Думаешь, в детстве ты прятался тут и тебя ни разу никто не заметил? — с усмешкой сказал он. — От кого спрятался?       — Ни от кого. Просто захотелось немного побыть в одиночестве.       — А. Я думал, ты спрятался от своего мобильного.       — Что? — не понял я.       — Пока ты был у себя в спальне, тебе звонила какая-то мадам. Сказала, что у неё что-то очень-очень срочное.       — Какого чёрта ты ответил на мой звонок? — тут же рассердился я и принялся лихорадочно обдумывать то, какая «мадам» могла мне позвонить.       — Ну, прости, ты оставил сотовый в гостиной, а я подумал, вдруг что-то важное…       — Ладно, это не имеет значения. Где мой телефон?       — Вот, — и он указал на кофейный столик. — Я больше не следил за ним, может, там есть пропущенные вызовы…       Я слез с подоконника и, схватив мобильный, открыл журнал вызовов. Номер был не определён. Я тут же набрал его.       — Да? — отозвался женский голос на том конце провода. — Логан, это ты?       — Да… Изабелла?       — Верно, — подтвердила мою догадку избранница Джеймса и вздохнула. — Можешь говорить?       — Могу. Признаюсь, я очень всем этим насторожен…       — Я звоню, чтобы попросить тебя о помощи, потому что в одиночку я уже не справляюсь… С Джеймсом уже несколько недель подряд творится чёрт знает что!       — В каком смысле? — не понял я.       — Он без настроения приходит с работы, запирается в ванной и почти без остановки пьёт бренди… Я не знаю, что с ним, не знаю, что делать…       — Чушь какая-то. Я видел его сегодня в студии, он был абсолютно нормальный.       — А за этой нормальностью ты не увидел затуманенный взгляд, щетину и похудевшие щёки, впалые из-за пачек сжёванной мятной жвачки?       Я задумался и удивился своей непроницательности. Неужели я был настолько озабочен нашими с Эвелин отношениями, что даже не замечал, в каком состоянии находился мой лучший друг?       — Чем я могу помочь?       — Приезжай к нему домой, пожалуйста, — дрожащим голосом попросила Изабелла. — Мне кажется, только ты сможешь его образумить…       — Я сейчас не в Калифорнии. И вообще я планировал остаться в Техасе ещё на пару дней.       — Пожалуйста, — захныкала избранница Джеймса, так что в моё сердце даже закралась жалость к ней, — пожалуйста, Логан, придумай что-нибудь! Я чувствую, что теряю его…       — Я постараюсь приехать так скоро, как смогу. Обещаю.       — О, я буду так благодарна…       — Но, — прервал её я, — я делаю это не ради тебя.       — Я ради себя и не прошу… Спасибо, Логан, спасибо, я буду ждать…       Было немного неудобно перед родителями за то, что нам пришлось уехать уже на следующий день, особенно перед мамой. Днём мы с Эвелин пообедали вместе с гостями, поздравили маму, а уже вечером улетели обратно в Лос-Анджелес. Я не мог дольше оттягивать это возвращение: во-первых, меня беспокоило то, что происходило с Джеймсом; во-вторых, я хотел как можно скорее отдалить Эвелин от Техаса, уж слишком негативно повлияла эта поездка на наши с ней отношения.       Из аэропорта мы возвращались в два часа ночи. Я хотел отвезти свою избранницу к ней домой, но она чуть ли не со слезами на глазах принялась меня упрашивать оставить её у меня.       — Я не хочу, чтобы ты оставалась одна… — растерянно сказал я.       — Мне же не пять лет, Логан. Всё будет хорошо, обещаю тебе. Я прямо сейчас лягу спать, а когда проснусь, ты уже будешь рядом, да?       Мне пришлось покориться ей. Но, остановившись у своего дома, я наблюдал за тем, как в окнах моей спальни загорелся свет, а затем погас.       — Я тебя не разбудил? — спросил я, когда Изабелла открыла мне дверь. Она выглядела уставшей, не выспавшейся, взгляд был тусклый и безжизненный; сильный кашель раздирал её горло и заставлял её прижимать руку к груди, судорожно расширяющейся с каждым сипящим вдохом.       — Я не спала, — ответила Изабелла хриплым голосом. — У меня бессонница последние несколько дней.       Разувшись, я вошёл в гостиную и окинул её взволнованным взглядом.       — Где он? — задал вопрос я, не глядя на свою собеседницу.       — В спальне. Вернулся откуда-то час назад и, ни слова не сказав, ушёл спать.       Её дыхание задрожало, будто она готовилась заплакать, но кашель помешал её намерениям.       — И долго он так? — грустно спросил я, бросив взгляд на верхние ступеньки, объятые темнотой. То, о чём рассказывала Изабелла, походило на те далёкие дни, когда Маслоу точно так же, как и сейчас, с головой погрузился в омут из бренди. Это воспоминание будило во мне неприятные чувства, и я старался как можно меньше думать обо всём этом. Из этого мало что выходило…       — Ещё с моего дня рождения.       — Даже так? Но на барбекю у Мика он, кажется, был прежний…       — А ты не заметил, что он нахлестался ещё в самом начале? — Изабелла, нахмурившись, посмотрела в сторону. — Конечно, потом ему было хорошо!       — Зачем он делает это? — принялся размышлять я вслух, с сожалением глядя на потолок.       — Если бы я могла это знать… Он ничего мне не говорит, ничего! Такое ощущение, что я стала ему абсолютно чужой! Когда я пытаюсь выяснить, что с ним не так, он только отталкивает меня и просит, чтобы все его оставили в покое!..       Я слушал её с удивлением и не узнавал в её словах того Джеймса, которого почти ежедневно видел в студии…       — Думаю, тебе он скажет хоть что-нибудь, — сказала Изабелла, с надеждой глядя на меня. — Я буду рада узнать хоть что-то… Только, пожалуйста, не буди его сейчас, он уснул впервые за последние два дня.       — Ладно. Ладно, я подожду, пока он проснётся.       Она тяжело и сипло вздохнула, потом встала и неуверенными шагами направилась в сторону кухни.       — Если х-хочешь… — хрипло начала она, — могу сделать тебе… чай…       Изабелла начала сдавленно кашлять и, прижав руку к груди, впилась ногтями в свою кожу. Её лицо исказила судорога боли, и избранница Джеймса, продолжая кашлять, резким движением опустилась в кресло. Я вскочил на ноги и посмотрел на неё большими, округлившимися от ужаса глазами. Руки и ноги стали каменными и перестали меня слушаться. Изабелла сидела на кресле, наклонившись вперёд, и будто пыталась что-то вытолкнуть из своих дыхательных путей; ей было тяжело и больно дышать.       «Чего ты стоишь?! — мысленно кричал я сам на себя. — Сделай же, сделай же, сделай что-нибудь! Твоя нерешительность может стоить Изабелле жизни… Боже, да Джеймс никогда тебе этого не простит!»       И я, лихорадочно пытаясь вспомнить инструкции, данные Маслоу, понёсся к прихожей.       — Сейчас, Изабелла, сейчас… — Остановившись возле неё, я поднял её голову и посмотрел ей в глаза. — Старайся вдыхать через нос, а выдыхай через рот. Дыши спокойно… Я сейчас…       Сам не помню, как я оказался на кухне. Открыв верхний шкаф, я дрожавшими руками принялся раскидывать в стороны ненужные упаковки и коробочки, пока не нашёл ингалятор. Сжав его холодными пальцами, я побежал обратно, в гостиную. Пульс в висках стучал со страшной силой.       — Всё, я здесь… всё будет в порядке, — сказал я Изабелле, которая растерянно искала что-то вокруг себя, — вот ингалятор…       Я заставил её сжать губами воздушную камеру и самостоятельно нажал на аэрозоль, потому что Изабелла, кажется, была не в состоянии этого сделать. Когда ей стало легче, она забрала из моих рук ингалятор и принялась контролировать доступ лекарства самостоятельно. Я был весь в холодном поту от ужаса, который мне пришлось пережить. Всё, что произошло, не длилось более двух минут, но мне показалось, что за этот короткий период я состарился на целый год... Я сидел на полу и смотрел на Изабеллу глупым, совершенно бессмысленным взглядом.       Закончив первое применение ингалятора, избранница Джеймса тоже посмотрела на меня и неуверенно улыбнулась.       — Ты так смотришь на меня, как будто я умерла, — сказала она, опустив взгляд и принявшись рассматривать ингалятор.       — Да я сам чуть не умер…       Изабелла, усмехнувшись, встала с кресла и подошла к кофейному столику.       — Спасибо, Логан, — тихо сказала она, не глядя на меня. — Спасибо за помощь, я… Я уже не могу сама справляться со всем этим, мне нужно, чтобы всегда кто-то был рядом. Джеймс вроде и рядом, но он не со мной…       После приступа, как это обычно бывало, моё отношение к Изабелле смягчилось. В такие моменты я не мог смотреть на неё без жалости и просто не понимал, как раньше смел думать о ней плохо, как смел позволять себе грубо с ней обращаться… Теперь я видел то, как она переживала по поводу того, что творилось с Джеймсом, и делал вывод, что всё-таки есть в Изабелле что-то настоящее. Не знаю, зачем она делала это, но, кажется, «молодая женщина» нарочно прятала свою истинную сущность за маской. Я не мог бы ответить однозначно, какой она была на самом деле, но точно знал, что неприступность и холодность — это не её сущность, а лишь маска. Но зачем ей всё это? Чего она боится?       — Можно мне просто воды? — спросил я Изабеллу, похлопывая себя по карманам и проверяя, не забыл ли я таблетки где-нибудь в чемодане.       — Можно.       Когда она принесла мне воду, я выдавил из упаковки одну таблетку нейролептика. Это лекарство я начал пить ещё со второго приёма у невролога, он прописал принимать две таблетки каждый день. Их влияние становилось всё заметнее, и я чувствовал, что нейролептики очень помогают мне в борьбе с эмоциями, рвущимися наружу. Миссис Мелтон просила меня делиться с ней теми мыслями, которые меня беспокоят. «Я должна знать, испытываете ли вы тревогу, — говорила она, — если я посчитаю нужным, вы начнёте принимать и транквилизаторы».       Не буду скрывать: меня начинали раздражать эти сеансы. Поначалу мне казалось, что врачи пытаются мне помочь, и я даже с каким-то удовольствием приходил в больницу, чтобы поговорить с ними и понять, что мне нужно делать дальше. Но со временем эти неоднозначные взгляды, бесконечные вопросы и, главное, таблетки, которыми я начал себя пичкать, начали оказывать на меня необыкновенное давление. Я посещал врачей с неохотой и с трудом высиживал сеанс, кое-как выдерживая эти ковыряния в моей голове. Мысль о далёком, но светлом будущем, о нормальной жизни грела меня, хотя уже не с такой силой, как раньше. В конце концов, я убеждал себя, что лечение и бесконечные сеансы нужны не только мне, но и Эвелин; эта мысль умножала мою ответственность и только побуждала меня продолжать лечение.       Два часа я сидел в спальне у Джеймса, дожидаясь его пробуждения. В помещении стоял удушливый запах перегара, и потому я сразу же поспешил открыть окно. Маслоу проснулся в половине пятого утра, и то, видимо, от сильной жажды. Увидев меня, он удивлённо нахмурился и, прикрыв один глаз, почесал голову.       — Ты чего здесь? — спросил он охрипшим голосом и огляделся в поисках воды.       — А ты чего? Самому от себя не противно?       — Противно от этого дурацкого привкуса во рту… Друг, ты не видел тут воду? Куда я её засунул?..       Подняв с пола бутылку воды, я молча бросил её Джеймсу. Он поймал её и, взявшись за голову, сделал несколько больших глотков.       — Чёрт, как плохо-то, — сиплым голосом сказал Маслоу и лёг на подушки, продолжая держаться за голову. — Хочу либо сдохнуть, либо проспать беспробудно несколько дней…       — Ты, похоже, уже не первый день просыпаешься с этими мыслями.       Джеймс улыбнулся, закрыв глаза.       — Изабелла тебе, что ли, нажаловалась?       — Не нажаловалась, а попросила помочь, — раздражённо сказал я и подсел ближе к другу. — Да что такое происходит с тобой? Мне хотя бы расскажешь, а?       Он по-прежнему лежал с закрытыми глазами.       — Хочешь начистоту? — тихо задал вопрос он и, с трудом приоткрыв один глаз, посмотрел на меня. — Я понятия не имею, что со мной происходит.       — То есть как?       — Да не знаю я! — Резким движением он поднялся с подушек; его взгляд пронзала ярость. — Что-то во мне случилось, и я, видимо, сорвался! Как собака с цепи, на которой её долго держали!       — Ты просто делаешь это назло Изабелле? — не веря своим ушам, спросил я. — Из-за того, что раньше она запрещала тебе пить?       — Нет, нет, зачем мне делать что-то ей назло? Но я чувствую, что это действительно из-за неё… И она вроде как ни в чём не виновата, однако…Боже, я не знаю! Просто моя жизнь круто изменилась с того момента, как мы начали с ней встречаться… И, я думаю, какая-то часть одинокого меня пытается бунтовать. Что-то внутри меня захотело свободы.       Джеймс достал из-под кровати бутылку бренди и, открыв её, начал пить.       — Эй, дружище! — Я отобрал у него бутылку и сурово сдвинул брови. — Тебе это не нужно.       — Да Логан, твою мать, я болею, мне нужно это…       Не ответив, я поставил бутылку на пол возле себя и, вздохнув, посмотрел на собеседника.       — В последний раз я видел тебя таким после Нового года, когда Изабелла улетела в Бруклин. Получается, ты был несчастлив, когда она была от тебя так далеко, но теперь, когда она с тобой, ты несчастлив тоже.       — Я счастлив… — растерянно ответил друг, пожав плечами и глядя в пол, — я люблю её, честно, всё это не из-за того, что я стал как-то по-другому к ней относиться…       — Почему ты не сказал ей всего этого, когда она спрашивала?       — А я что, похож на нытика? Нет, никогда и ни на что не жалуйся своей женщине, иначе она усомнится в правильности своего выбора. Знаешь ли, они очень тонко чувствуют, когда ты начинаешь терять уверенность.       — Одно дело не жаловаться, но совсем другое — говорить честно обо всём, что лежит на сердце…       — Да, — согласился он и, жалостливо подняв брови, протянул ко мне руку, — теперь можно мне ещё несколько глоточков?       Я с отвращением взглянул на друга, но всё-таки отдал ему бутылку. Когда он пил, я вздохнул и, переведя взгляд на окно, сказал:       — Вот, что происходит, когда они пытаются нас в чём-то ограничить.       Джеймс поперхнулся бренди и, нахмурившись, вопросительно взглянул на меня.       — Ты о девушках? — спросил он с недоумением. — Стой, что-то не так с Эвелин?       — С чего ты взял? — в свою очередь насторожился я.       — Не знаю, просто ты так сказал о попытках ограничения, что мне показалось, будто ты в чём-то её обвиняешь… Кстати, как оно?       Я с неохотой поведал Маслоу о том, что случилось в Далласе, и он, выслушав меня, искренне мне посочувствовал.       — Мне кажется, ты придал двум этим неприятностям слишком большое значение, — высказался ловелас в отставке. — Подумай, может, подобное между вами происходило и раньше? Просто теперь вы вместе, и теперь ты гораздо больше ценишь ваши отношения. Поэтому эти небольшие неурядицы, которые и ссорами нельзя назвать, ты и принял так близко к сердцу…       — В этом есть резон, — задумчиво согласился я.       — А как она говорила с тобой сегодня? Никаких обид?       — Никаких. Всё как прежде.       — Видишь, на Эвелин это не оказало такого большого влияния, потому что она уверена, что одна снежинка — это ещё не снегопад. Она сейчас у тебя?       — Да. Спит, наверное.       Джеймс лукаво улыбнулся и спросил:       — А в Далласе вы уже спали вместе?       — Для меня всё ещё странно ложиться с ней в одну постель… — смущённо и неуверенно проговорил я, — я не спал почти всю ночь, просто сидел в кресле.       — Но рано или поздно это придётся сделать, ты в курсе?       — В курсе. Мне просто не хочется, чтобы наши отношения этим… опошлились.       — Я не узнаю тебя, — засмеялся Маслоу, и я почему-то этого застыдился. — Это не пошлость, а часть отношений! Пошлость — это вульгарность. Или грубость. Но никак не физическая близость с тем, кого действительно любишь.       — Я знаю, знаю… — устало вздохнул я и сжал двумя пальцами переносицу, — я просто представить этого не могу.       — Это по первой так, пока ещё романтика бьёт в тебе через край.       — Хочешь сказать, со временем из отношений уходит романтика?       — Господи, Логан, ты задаёшь такие вопросы, как будто сам никогда не состоял в отношениях. Нет, романтика не уходит… Скажу больше, постель — это тоже романтика. Просто со временем ты становишься смелее, узнаёшь свою вторую половинку ближе, понимаешь, что можешь позволить себе больше по отношению к ней… Вот скажи, ты когда-нибудь мог подумать о том, что будешь целовать Эвелин?       Я растерянно пожал плечами и ответил:       — Нет…       — А теперь?       — А теперь я целую её каждый раз, когда вижу.       — Вот как это работает, — улыбнулся Джеймс. — Я понимаю, что ты не в силах представить, что когда-нибудь вы с Эвелин сделаете это, но уверяю, пройдёт некоторое время, и ты ещё не то будешь представлять.       Я усмехнулся, но мысленно отметил, что мне был неприятен этот разговор.       — Однажды я прочитал где-то, — продолжал друг, — что настоящая любовь проходит три стадии: в начале мила и робка, романтична и сексуальна в развитии, а в завершении…       Он оборвал себя на полуслове.       — В завершении?.. — попытался я заставить его закончить начатую фразу.       — О завершении тебе не нужно, — улыбнулся Джеймс, — наслаждайся первой стадией и не думай о последней.       Я тоже улыбнулся, но с ужасом подумал: а пройдёт ли моя любовь к Эвелин последнюю стадию?       — Слушай, а ты не знаешь, Изабелла легла спать? — спросил друг, переменив тему, и я с облегчением подумал о том, что нам больше не придётся говорить обо мне и Эвелин.       — Она была на кухне, когда я видел её в последний раз. Не знаю. Вообще-то она сказала, что у неё бессонница.       — Бессонница? — округлив глаза, переспросил Маслоу. — Ой, ой, ой, нехороший знак…       — Почему?       — Это предвестник ночных приступов. А кашель у неё есть?       — Да, и сильный.       — Боже… — взялся за голову Джеймс, — что же это я… Пойду спущусь к ней.       Я хотел было сказать, что ночной приступ уже сегодня случился, но не стал останавливать друга: пусть исправляет то, к чему пришёл не самым правильным путём. Когда он ушёл, я взял недопитую им бутылку бренди и, размахнувшись, выбросил её в открытое окно. Бутылка разбилась об асфальт с оглушительным треском.       — Доброе утро, мистер Хендерсон, — приветливо поздоровалась со мной миссис Мелтон, когда я вошёл в её кабинет.       — Доброе, — сказал я, не разделив с психиатром приветливости. — Я… Если честно, я пришёл не совсем на сеанс.       Её лоб прорезала неглубокая морщинка, и миссис Мелтон вопросительно на меня взглянула.       — Не думаю, что поняла вас… — качнув головой, произнесла она.       — Я хочу прервать лечение, — сказал я, глядя куда-то в сторону. — На время… или насовсем.       — Погодите, мистер Хендерсон, не рубите с плеча… Что с вами случилось?       — Ничего не случилось.       — Но должна же быть причина, по которой вы решили отказаться от врачебной помощи?       — Причина? — Я перевёл на неё взгляд и, вздохнув, поставил локти на стол. От всех этих надоедливых размышлений голова распухла, и я обхватил её руками, будто старался защитить её от мыслей. — Я не чувствую, что лечение идёт мне на пользу… — дрожащим голосом проговорил я, — это всё только сильнее действует мне на нервы... Я так устал...       — От чего?       — От вас, — честно высказался я, — от мистера Дэниелса, от ваших методик, от советов, от таблеток, которые вы мне прописали! Меня тошнит от них! Меня от всего тошнит!       — Позвольте спросить, вы начали принимать транквилизаторы? — робко поинтересовалась миссис Мелтон.       — Начал, — тем же повышенным тоном ответил я и, достав из кармана только-только начатую пачку, бросил её на стол, — можете забрать это! Мне не нужно.       — Разве вы не понимаете, насколько тревожны ваши мысли? Вы думаете, вам не нужны лекарства?       — Они не нужны, потому что они не помогают.       — Вы не смешивали лекарства с алкоголем?       — Нет, — раздражённо ответил я, — может, по мне не скажешь, но я искренне верил в то, что транквилизаторы мне помогут.       Миссис Мелтон внимательно смотрела на меня какое-то время, после чего облокотилась на спинку кресла и вздохнула.       — Может быть, вы недавно пережили сильный эмоциональный всплеск? — задала вопрос она. — Мне нужно хоть как-то объяснить ваше поведение…       — Я каждый день трачу много сил и нервов, — сказал я, хмуро глядя в пол. — Особенно работа сильно действует мне на нервы… И я трачу много сил, чтобы сохранять те отношения, в которых состою… Я так отвык от этого. Оказывается, это очень непросто.       — Вы чувствуете большую ответственность перед людьми, — произнесла она то ли вопросительно, то ли утвердительно, — вы пытаетесь найти баланс между очень ответственной работой, лечением и отношениями и хотите успеть сразу везде.       Я молчал.       — Так как отказаться от работы и отношений не представляется вам возможным, вы решили отказаться от лечения. Вам кажется, что эти белые стены оказывают на вас бесполезное давление, что врачи только напрасно вас обнадёживают. Так?       — Я уже ничего не понимаю, — беспомощно выдал я, покачав головой.       Некоторое время миссис Мелтон молчала.       — Вам двадцать пять лет, так? — вдруг спросила она.       — Да… Какое это имеет значение?       — У вас есть любимый человек, отношениями с которым вы очень дорожите. То есть вы хотите, чтобы эти отношения имели место быть и в будущем, верно?       Я молча кивнул.       — Не в моих правах вмешиваться в это, — деликатно продолжала миссис Мелтон, — и я пойму, если вы не посчитаете нужным мне ответить, но в вашем возрасте многие люди обзаводятся семьёй. И под словом «семья» я подразумеваю не только супруга, вы понимаете.       — Понимаю, но я ещё не думал о… об этом.       — Это и понятно, — с участием закивала психиатр, — я не собираюсь заставлять вас думать об этом и не хочу давать наставлений. В вашем праве отказаться от лечения, я не смею вас удерживать здесь, но услышьте, что я говорю вам. В скором будущем вы, возможно, задумаетесь о ребёнке. Если сегодня вы не хотите должны образом позаботиться о своём здоровье, подумайте хотя бы о человеке, который ещё не родился. Психические расстройства приобретаются не только на генетической почве, они могут выработаться на основе многих факторов, и решающим из них является обстановка в семье. Вы понимаете, о чём я?       — Да, — растерянно отвечал я, — да, миссис Мелтон… Я понимаю…       — Люди, страдающие вашим расстройством, полностью избавляются от него к сорока годам, но я не говорю, что эта вероятность равна ста процентам из ста. Поймите: до сорока вам ещё далеко, да и стоит ли рисковать? Откуда мы знаем, что будет через пятнадцать лет?       Я угрюмо смотрел в пол и думал над её словами.       — Давайте знаете, как поступим? — Она взяла упаковку транквилизаторов, которую я до этого небрежно бросил, и убрала её в шкафчик стола. — Официально лечение я пока прекращать не буду. Я дам вам недельки полторы, чтобы вы немного подумали, стоит ли игра свеч, и эти полторы недели вы будете принимать другие, более дорогие и действенные транквилизаторы. Я буду рада снова видеть вас, но знайте, если вы всё-таки останетесь верны своему спонтанному решению, я настаивать не стану. — Миссис Мелтон написала рецепт и протянула его мне. — Что скажете?       Я принял из её рук рецепт и, подняв на неё задумчивый взгляд, произнёс:       — Скажу, что вы очень хороший специалист, миссис Мелтон. Спасибо… Спасибо большое.       — Что-то мне кажется, Бетти слишком рано вернулась из Сан-Диего, — вздохнул Мик, сидя за своим столом и глядя на портрет жены. Это был полдень того же дня.       — Как давно ты видел её бывшего? — поинтересовался Карлос.       — От него уже недели две ничего не слышно… Это и настораживает. Как будто затишье перед бурей.       — Ты не можешь принять мысль, что он наконец-то оставил вас в покое? — хмыкнул я.       — Не могу. — Мик снял ноги со стола и, напряжённо сморщив лоб, уставился на потолок. — Мне кажется, сегодня утром я видел его у своего дома…       — Видел? — всполошился Джеймс. — Как ты мог оставить Бетти одну, если…       — Спокойно, не одна она. Я попросил своего соседа по участку присмотреть за домом. Велел ему сразу же бежать к нам, если в дверь кто-то будет звонить.       — А что он говорил во время вашей последней встречи? — спросил Кендалл, до этого куривший у окна.       — Да как обычно, умолял меня сказать, где Бетти.       — Он ведь знает, что у вас будет ребёнок, да?       — Нет… — как-то нехотя ответил менеджер, — нет, не хочу, чтоб он знал об этом… по крайней мере до тех пор, пока Бетти не родит. Я не могу предсказать, что он сделает, когда узнает… Я о жене больше всего беспокоюсь.       — То есть ты не собираешься ничего с ним делать? — уточнил Джеймс.       — А что я могу? Словами он не понимает, а если объяснять ему уже не на словах, а… Ладно, давайте не об этом. Я больше хочу послушать, как вы поёте первый куплет песни, работу над которой мы закончили ещё на прошлой неделе.       Мы с парнями покинули здание под красным фонарём в девятом часу вечера. Мик собрался второпях и уехал домой раньше всех.       — Эх, одиноко мне что-то, — пожаловался Кендалл, глядя на вечернее небо, когда мы с парнями, как обычно, стояли у студии, не желая так скоро разъезжаться по домам.       — Как это одиноко? — не понял Джеймс. — У тебя ведь есть Мерилин…       — Да что Мерилин, — с каким-то пренебрежением махнул рукой немец. — Она есть, но не у меня. Не парень я ей.       — А кто? — с удивлением спросил Карлос.       — Да так. Ё…рь.       Мы с парнями неоднозначно переглянулись. Я намеренно не вмешивался в этот разговор, потому что считал для себя отношения Кендалла с Мерилин неприкосновенными. Кажется, он не считал таковыми мои с Эвелин отношения… Но это если и волновало меня, то Шмидту я этого не высказывал.       — Кендалл… — начал было какую-то вразумительную речь ПенаВега, но тот его оборвал.       — Короче, парни, — сказал немец, прикрыв глаза и улыбнувшись, — поехали ко мне. Развеете немного мою скуку.       — Прости, дружище, но не в этот раз, — с виноватой улыбкой покачал головой Карлос. — Я обещал Алексе поехать домой сразу же после работы; пойми, я просто обязан вернуть её расположение… К тому же мой психолог советует мне проводить больше времени с семьёй. Я стараюсь так и делать.       — Ладно, ладно, не проси прощения, — закивал Кендалл, положив руку на плечо испанца, — я понимаю… Парни, а вы что скажете?       Джеймс, с презрением прищурившись, спросил:       — А мы пить будем?       — Чай, если хочешь… — растерялся немец.       — Нет, хочу бренди.       — Джеймс, — с упрёком в голове вмешался я, — мне кажется, недавно мы говорили с тобой об этом.       — Ой, да брось, сегодня пятница. К тому же Изабелла тоже уехала к своим подругам, так что это ничего. Я выпью совсем чуть-чуть.       — Логан? — с полуулыбкой обратился ко мне Кендалл.       Если Джеймс и Карлос, услышав предложение Шмидта, подумали о своих вторых половинках, ждущих их дома, то я подумал об Эвелин, с которой мы всё ещё не жили вместе. Я очень хотел этого, но не считал, что вправе был отбирать Эвелин у её родителей, которые в данный момент переживали переезд своей старшей дочери. Я был больше чем уверен, что моя избранница тоже была не прочь переехать ко мне, но, в глубине души жалея мистера и миссис Блэк, я не осмеливался предложить ей это.       Поэтому я не хотел возвращаться в свой дом, казавшийся безжизненно-пустым без Эвелин, и именно поэтому согласился ехать к Кендаллу.       — Только я пить не буду, — сразу предупредил друзей я.       Пока мы шли к моей машине, Джеймс нагнал меня и осторожно, с опаской спросил:       — У вас с Эвелин всё хорошо?       — Да почему ты так печёшься об этом? — засмеялся я. — Всё хорошо. А зачем ты спрашиваешь?       — Я думал, после работы ты к ней поедешь, а ты предпочёл ей нашу компанию…       — Никого я никому не предпочёл. Мне просто неудобно быть постоянным гостем в доме у Блэков… Мне кажется, я действую её родителям на нервы.       — Тогда почему ты не отвезёшь Эвелин к себе домой?       — Она иногда ночует у меня, но переезд мы пока не обсуждали. Да и некуда спешить, Джеймс, у нас ещё вся жизнь впереди!       Когда стрелка часов перевалила за одиннадцать, Маслоу со Шмидтом были уже готовые. Мне было слегка неприятно смотреть на них… Да что там, неприятно — это ещё мягко сказано. Всё-таки пьяные люди отвратительны. Неужели я, выпив, тоже становлюсь похожим на этих двоих?       Мы обсуждали последнюю баскетбольную игру, когда Джеймсу позвонила Изабелла и он вышел в прихожую, чтобы поговорить с ней. Кендалл, проводив друга взглядом, с наслаждением развалился на стуле и, улыбнувшись, спросил:       — Ну что, Логан, как дела у Эвелин?       Я, как и обычно это бывало, насторожился вопросом Шмидта и резкой сменой темы разговора, но невозмутимо ответил:       — Всё прекрасно.       — А обо мне она вспоминает? Ну, хотя бы изредка?       — Я не знаю, — с лёгкой ноткой раздражения в голосе ответил я.       — М. — Он наполнил свой бокал бренди и предложил мне, но я отказался. — Просто я о ней вспоминаю, и это немного обидно.       Я с напряжением смотрел на стол, слушал друга, но ничего ему не отвечал.       — Я не хотел ругаться с тобой на барбекю Мика, — продолжал Кендалл, будто вызывал меня на откровенности. Я терпеть не мог пьяных разговоров, поэтому всё ещё угрюмо молчал. — Но я просто глаз оторвать не мог от Эвелин, она стала такая хорошенькая! Чтобы сделать женщину прекрасной, нужно только позволить ей любить.       — Чьи слова? — спросил я.       — Да так, — пожал плечами Шмидт, — одного очень умного американца.       — И очень скромного, надо полагать?       Друг засмеялся, и я засмеялся в ответ. Мне не хотелось злиться на него за то, что он начал говорить об Эвелин. Очевидно, ему не с кем поделиться тем, что тяжёлым камнем лежит у него на душе; ему надо выговориться. В конце концов, чтобы чувствовал я, если бы у меня забрали Эвелин?       Какое-то время мы сидели молча. Из прихожей слышался ласковый голос Джеймса, разговаривавшего по телефону с Изабеллой.       — Слушай, а помнишь, — снова начал Кендалл, — как мы говорили о ней на вечеринке свободы?       — Помню, — вновь насторожившись, ответил я. Сочувствие к другу сразу же куда-то исчезло, и мне больше всего на свете хотелось, чтобы он заткнулся.       — И я тогда сказал, что она только тебя любит. Я, если ты позволишь так выразиться, передал её тебе. Обратно. И вы теперь вместе. — Он поднял на меня глаза и спросил: — Ты помнишь это?       — Да, — сквозь стиснутые зубы отвечал я.       Кендалл засмеялся, очевидно, заметив моё раздражение, и, подвинув ко мне пустой бокал Джеймса, налил мне и себе ещё бренди.       — Я не буду, — в который раз отказался я.       — Ну, не обижай меня. — Налив, немец посмотрел на меня. — Я ведь твой друг, Логги. А ты мне друг?       — Друг…       — Ну и здорово. — Шмидт вздохнул и, внимательно заглянув в мои глаза, сказал: — Тогда отдай мне Эвелин обратно, дружище.