Умершее воспоминание

Ненавижу себя за это, но вынуждена признать: мне было не безразлично, жив он или мертв. Каждый день меня уязвляло его нежелание быть рядом со мной. Пенелопа Дуглас, «Агрессор»

       Я сидел за круглым столом в ресторане «Искусство Лос Анджелеса», смотрел перед собой и решительно не знал, сколько времени сижу здесь. Кажется, ужин тянулся уже час… А может, целых полтора.        Рядом со мной сидела Эвелин, которая выглядела сегодня просто блестяще. Она была удивительно молчалива в этот вечер, постоянно прятала глаза и весь ужин старалась показать кому-то, что её, мягко говоря, не устраивает то, что происходит здесь. По правую руку от меня расположились Уитни и её жених Дейв, с которым мне представилась сегодня счастливая возможность познакомиться. Это был один из тех людей, чьё присутствие могло разрядить обстановку в любой компании и на любом вечере. На лице Дейва круглосуточно сияла насмешливая ухмылка, из-за чего тот казался чересчур самодовольным. Жених Уитни не обошёл стороной ни одну тему общих разговоров и не мог удержаться, чтобы в очередной раз не пошутить над чем-нибудь. Кажется, его чувство юмора нравилось только Уитни, вежливо хихикающей над каждой его шуткой, и миссис Блэк, которая с большим вниманием и с большой готовностью правильно среагировать на шутку слушала своего будущего зятя. Дейв, как я уже сказал, участвовал во всех разговорах, и было совершенно не понятно, когда он шутил, а когда говорил серьёзно.        Уитни вела себя со мной чрезвычайно холодно. На мои редкие вопросы она давала довольно сухие ответы, старалась не смотреть в мою сторону и часто оспаривала моё мнение, считая его в корне неправильным. Меня не задевало её отношение ко мне, а даже, могу признать, радовало. Ещё какое-то время назад Уитни в моём присутствии победно поднимала подбородок и смотрела в мою сторону надменным взглядом, считая, что из нашей схватки она вышла бесспорным победителем. Но теперь, когда я и Эвелин восстановили отношения и их родители пригласили меня на семейный ужин, Уитни, очевидно, чувствовала, что мне нужен был реванш. Понимание этого убивало в ней всё гордое самодовольство, и она старалась выказывать в разговоре со мной максимальное равнодушие.        Мистер и миссис Блэк сидели напротив меня и Эвелин. Это была моя первая встреча с миссис Блэк, а потому я не мог не удивиться тому, как сильно Уитни походила на свою маму. Да, именно Уитни: у Эвелин с её матерью не было ничего общего, она, скорее, была в отца. Это непонятное для меня обстоятельство разъяснил мистер Блэк. Он признался, что Уитни — дочь его супруги от первого брака и что он отчим для Уитни, но очень любит её и относится к ней как к родной. На это признание миссис Блэк отреагировала холодным взглядом в сторону своего супруга.        — Может, Джонни, тебе следовало бы следить за тем, что ты говоришь? — спросила она тихо, но настолько тихо, что я мог услышать это.        — В наших родственных отношениях нет ничего секретного, дорогая, — настойчиво проговорил мистер Блэк, но тут же приник, поймав на себе строгий взгляд супруги.        Я не мог не замечать некий холод в отношении миссис Блэк ко мне: я был для неё чужим человеком, и она старалась держать дистанцию. Но уже к середине ужина лёд был разбит, и я разглядел в Дженне Блэк отзывчивую, дружелюбную и невероятно женственную особу.        Ещё перед ужином Эвелин назвала мне имена своих родителей: Джонни и Дженна. Также девушка поведала мне, что им очень нравится, когда их называют не «мистер и миссис Блэк», а именно «Джонни и Дженна»: они любили то, как красиво их имена звучали вместе.        В начале ужина они, как можно было бы догадаться, спрашивали меня, какие отношения связывают нас с Эвелин. Я отвечал правду, хотя знал наверняка, что они уже тысячу раз спрашивали об этом свою дочь. Мистер Блэк позволил себе пошутить и спросил: «Когда же ты, Логан, сделаешь нашей Эвелин предложение? Думаю, ты обязан сделать его после того, как она целую неделю жила в твоём доме». Я рассмеялся в ответ на эту шутку, но заметил, как помрачнела Эвелин; мне казалось, что её раздражало каждое слово, произнесённое её родителями. Но позже, поняв, что разговор о наших с Эвелин отношениях не унимается (честно признать, меня настораживал этот разговор: это ведь наши отношения! Зачем кому-то говорить о них, пусть даже её родителям?), я осторожно дал знать Джонни и Дженне, что у меня есть девушка. Они отреагировали на это известие улыбками, но тему разговора всё же сменили.        Чем дольше продолжался наш ужин, тем больше становилось моё недоумение: как Эвелин могла выставлять передо мной своих родителей в плохом свете, когда мистер и миссис Блэк оказались одними из самых чудесных людей, которых я встречал в своей жизни? Я вспоминал слова Эвелин и поверить не мог, что она говорила про этих людей.        За десертом разговор в основном поддерживал я, мистер Блэк и Дейв. Уитни и миссис Блэк лишь иногда вставляли в него слово, а Эвелин молча слушала нас и пила какао. Сначала мы втроём обсуждали автомобили, а затем Дейв вывернул тему разговора на тему женщин за рулём.        — Клянусь, будь я президентом, — горячился Дейв, соскребая чайной ложкой остатки шоколадного чизкейка с тарелки, — я бы запретил женщинам сдавать на права. Правда! На прошлой неделе я видел три серьёзных аварии, и знаете, кто был виновником? Женщины! Меня удивили их глупые отговорки: засмотрелась в зеркало заднего вида, пропустила знак на перекрёстке, забыла включить правый поворотник… Им нет места на дороге!        — Я бы не стал обобщать, — вставил слово мистер Блэк, — но ты прав. Надо признать, что водить машину — это не женское призвание.        — А то, что я вожу машину? — нахмурилась миссис Блэк, повернув голову и взглянув на супруга. — Хочешь сказать, мне тоже нет места на дороге?        — Ну, дорогая… — принялся оправдываться Джонни, растерянно опустив взгляд и принявшись вертеть в руках бумажную салфетку. — Я ведь сказал: не стал бы обобщать. Везде есть исключения…        — Дейв просто о том, миссис Блэк, — сказал я, — что в мире есть те дела, которыми обычно занимаются мужчины, а есть те, которыми обычно занимаются женщины. Многим женщинам, к примеру, не нравится то, что мужчины становятся искусными поварами, ведь приготовление еды, по сути, всегда было женским делом. И что? Никто не запрещает женщине садиться за руль, а мужчине — готовить.        — Но ты ведь тоже не сторонник женщины за рулём? — уточнила Дженна, сделав глоток зелёного чая.        — Не хочу, чтобы здесь пахло дискриминацией, но иногда представительницы слабого пола действительно мешают на дороге.        Дейв улыбнулся моему ответу, и я не знал, как правильно истолковать эту улыбку.        — О, — вырвалось у миссис Блэк, и её глаза вспыхнули. — Но ведь на дорогах не мало психов — я сейчас говорю о мужчинах, — которые тоже могут мешать.        — Не отрицаю, но таких случаев — один на миллион. Встретить на дороге психа мужчину такая же редкость, как встретить адекватную женщину за рулём.        — Что же теперь? — пожала плечами Уитни. — Женщинам вообще теперь на права не сдавать?        — Это уже личное дело каждого человека, — обратился я к невесте Дейва. — Хочешь — сдавай. Но не выводи из себя остальных участников движения.        — В наши дни так, как вы, уже никто не размышляет, — сказала Уитни, обращаясь одновременно и ко мне, и к Дейву, и к мистеру Блэку. — Оглянитесь, чёрт возьми: мы живём в двадцать первом веке, и женщины уже давно имеют те же права, что и мужчины. Большинство людей поддерживают полное равноправие, на этом пытаются построить новое общество. Так что очнитесь: у нас есть такое же право водить машину, какое есть у вас.        — Мои убеждения не меняются с переменой убеждений общества, — возразил мистер Блэк. — Хотя я и не так стар, но вырос я совсем в другое время. В твоём возрасте, Уитни, я и не знал, что такое феминизм, дискриминация по половому признаку, равноправие полов… Я просто знал, что мне нужно открывать перед женщинами дверь, уступать им место, просить их разрешения, если мне вдруг захочется закурить, и что мать должна была готовить для отца, рожать ему детей, а иногда терпеть, если он применял грубую силу. А что? Кулаки много чего решали.        — Вы не стоите за равноправие полов, мистер Блэк, так? — снова вклинился в разговор Дейв. — Я лично тоже не поддерживаю это движение. Бред какой-то! Я что, должен так же, как и женщины, красить ногти, к примеру? А они, как и я, должны… забивать гвоздь в стену, что ли?        — Ты путаешься в понятиях, — сказал я Дейву. — Суть равноправия не в том, что ты должен красить ногти, а в том, что ты можешь их накрасить и никто тебя за это не осудит.        — И да, Дейв, не стоит путать обязанности с… привилегиями, — добавила Уитни.        — Хочешь сказать, — обратился он к своей невесте, — что забивать гвоздь в стену — это прямая мужская обязанность?        — Ну, конечно! Гвозди были придуманы явно не для женских нежных пальчиков.        Дейв засмеялся и, обняв Уитни, сказал:        — И кто-то ещё говорил про равноправие?        — Ну, начнём с того, что я тоже не выступала за равноправие, — поправила жениха Уитни и обвела глазами стол. — Тем более, я не сказала того, что только у мужчин есть обязанности.        — А свои женские обязанности женщины отринули, — произнёс я, слегка улыбаясь, — и тогда появился феминизм.        — Сейчас уже нет никакого феминизма, — раздражённо сказал мистер Блэк и сделал несколько глотков из своей чашки. — Права женщин были восстановлены в прошлом веке, а сегодняшние феминистки забыли истинное назначение своего движения: они просто бесцеремонно унижают и ущемляют в правах мужской пол, только и всего!        — Это вы верно подметили, — согласился Дейв. — Если феминизм и существует, то только в их словах, потому что они не видят черту, за которую нельзя заступить.        — Но не забывайте, наконец, что до этого женщины были ущемлены в своих правах, — снова вставила слово миссис Блэк. — Вспомните, ведь у нас не было права на образование, не было права голосовать. Где было равноправие тогда? О нём никто и не думал. А сейчас многие из нас подхватывают идею феминизма, но из-за… недалёкости, скажем так, сильно увлекаются. И тогда, соглашусь, это переходит все границы.        — Разница между полами и должна быть, — высказал своё мнение я. — Должна, таков закон природы! Люди опираются на историю, чтобы исправить ошибки прошлого, но пора понять, что против природы не попрёшь. Даже человеку это не под силу.        — Мир сойдёт с ума, если все мы станем равны, — продолжил развивать мою мысль мистер Блэк. — Разделение между людьми было всегда, оно и будет. Всегда были богатые и бедные, больные и здоровые, мужчины и женщины. Для равенства гражданских прав были придуманы республика и демократия, но скажите, разве в таких странах люди стали равны? Нет. А значит, о равноправии полов… Эвелин, дорогая, ты почему такая бледная?        Все взгляды сидевших за столом немедленно обратились к ней. Эвелин подняла свои голубые глаза и безрадостно взглянула на отца.        — Тебе плохо? — спросил мистер Блэк, взяв со стола графин с водой. — Может, выпьешь немного воды?        — Не нужно, — сухо отказалась Эвелин.        — Ты хочешь домой?        — А какой именно ответ тебя устроит?        Мистер Блэк с недовольством поджал губы и повнимательнее вгляделся в глаза дочери, силясь найти в её взгляде ответы на мучившие его вопросы. Эта сухость, эта холодность тона Эвелин снова болезненно укололи моё сердце.        — Просто скажи, если что-то понадобится, — тихо сказал ей мистер Блэк и посмотрел на меня, очевидно, желая вернуться к разговору. Но он либо не вспомнил, на чём остановился, либо понял, что разговор сорвался, как рыба с крючка.        Когда после ужина я прощался с семьёй Блэков у ресторана, Эвелин крепко и трепетно обняла меня, после чего, взяв за руку, сказала:        — Я рада, что ты был здесь сегодня.        Я почувствовал, что она вложила в мою ладонь свёрнутую бумажку, и вопросительно посмотрел на Эвелин. Но её лицо не выразило никаких других эмоций, девушка всё так же улыбалась, словно ничего не произошло и это не она только что подсунула мне непонятный листок бумаги. Но поняв всё по её взгляду, я с невозмутимым видом спрятал бумажку в кармане своего пиджака и, улыбнувшись Эвелин, ответил:        — А я рад, что сегодня не произошло ничего такого, что смогло бы омрачить мою радость сейчас.        Потом мы пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись в разные стороны. Я ехал домой, а на сердце было отнюдь не спокойно.        Утром сегодняшнего дня Дианна проснулась раньше меня и принесла мне завтрак, решив этим завтраком проложить дорогу к нашему примирению. Я поощрил её желание, и утром же мы помирились: неприятная ссора, случившаяся накануне, осталась в прошлом. На ужин с семьёй Эвелин я ехал в наилучшем расположении духа, потому что Дианна больше не говорила на эту тему и не злилась на меня из-за того, что я собрался ужинать с «чужой» девушкой. Но теперь, после ужина, я ехал домой с отвратительным чувством, томившемся в груди: я чувствовал, что сейчас Дианна снова устроит мне сцену ревности, скажет, что во мне нет ничего человеческого, раз я позволяю себе такие чудовищные вещи. И мне вдруг расхотелось ехать домой. Я уже начал думать, куда лучше податься: к Джеймсу, Карлосу, Кендаллу или вовсе поехать в отель, — но такси уже остановилось возле моего дома, и я, безрадостно вздохнув, вышел из машины.        Дианна, вопреки моим ожиданиям, даже не заговорила о том, что я ужинал мало того, что не дома, так ещё и с другой девушкой. Она встретила меня со сдержанной улыбкой, а потом мы, почти не разговаривая друг с другом, легли спать. Но Дианна не могла обмануть меня своей молчаливостью: я видел её вопросительный взгляд и знал, что она очень хотела спросить обо всём. Отношения — это готовность и даже необходимость меняться ради другого. И Дианна менялась. Она менялась ради меня.        А утром я проснулся раньше неё, быстро собрался и уехал, так что мы не успели сказать друг другу ни слова.        Всю ночь я думал только об одном. Эти мысли не покидали мою голову и теперь, когда я ехал в студию. Угрюмо уставившись на сереющее небо, я вспоминал вчерашний вечер, то, какими глазами смотрела на меня Эвелин, когда мы прощались, и с каким трепетом я сжимал отданную ею бумажку во время разговора с Дианной. Всю ночь этот сложенный лист бумаги пролежал в кармане моего пиджака. Мне не хватало сил на то, чтобы достать его и прочесть, что там написано. Сил не было и теперь. Сидя в такси на заднем сидении, я держал в руках этот лист и смотрел на него, одним взглядом прожигая бумагу.        Что там может быть? Что она хотела сказать мне вчера, но так и не сказала? И стоит ли читать, что там написано? Может, просто выбросить эту бумажку в окно, а перед Эвелин притвориться, что ничего от неё не получал?..        Нет, конечно! Это глупо. Да и что она могла написать? Наверняка что-нибудь… Я не знал. Я просто понятия не имел, что там могло быть написано.        Наконец я отогнал от себя нагнетающие мысли и развернул листок. В висках сильно пульсировало, когда я вчитывался в старательно выведенные строки.

«А ты считал, мне всё равно? Считал, моя душа сухая? Считал, что боли головной Уже сто лет как я не знаю? Ты думал, я совсем без чувств? И не люблю, и не ревную? Ты думал, я забыть стремлюсь, Что в душу плюнул ты больную? Ты думал, что не совершил Дурного ничего, что чист? О, нет, забудь, ты не грешил, Ты просто честный эгоист. Ты думал, мне не всё равно, Кого ты за руку берёшь? Что знать хочу я лишь одно: К кому в постель ты спать идёшь? Ты думал, я забыть готова, Что ты не думаешь о нас? Что всё как есть приму я снова, Что вновь порадуюсь за вас? Ты, может, прав. А может, нет; Ты сам ответ мне подсказал. По-детски прост этот ответ: Ты думал. Думал. Но не знал».

       Дрожащими руками я сложил лист пополам и посмотрел в окно. Что могут значить эти слова? У меня возникало ощущение, что Эвелин утверждала что-то очень важное, но вопросы, что она задавала в своём стихотворении, выбивали меня из колеи. Что именно она утверждала? Что ей не всё равно, с кем я? Или наоборот?..        Я снова развернул листок и пробежал глазами по строчкам. «Честный эгоист»… Она считает, что я эгоист? Но почему? Потому, что я, так и не услышав от Эвелин прямого и честного признания, позволил себе связать свою судьбу с Дианной? Разве я сделал плохо? Разве мне нужно было ждать чего-то, продолжать отказывать всем поголовно, всё ещё оправляясь от болезненного расставания, так и оставаться одному? Но нет, ведь я не животное, я человек. Мне тоже может быть невыносимо одиночество...        Я перечитал стихотворение. Когда мне казалось, что я уже получил ответ на свой вопрос, этот ответ ускользал от меня, как мыло из мокрых рук. Новая строчка влекла за собой новый вопрос, и чем больше я перечитывал их, тем больше путался в своих мыслях, догадках и предположениях.        В студию я бежал, словно пытался убежать от своих мыслей, оглушительно кричащих в голове. Увидев Джеймса, Кендалла и Карлоса, я успокоился и с облегчением выдохнул. Они помогут мне отвлечься, помогут во всём разобраться.        — Что с твоим лицом? — спросил Джеймс, бросив на меня вопросительно-насмешливый взгляд. Друг сидел в кресле и, наклонившись, завязывал шнурки.        — А что с ним? — спросил я и коснулся своей щеки. Навязчивые мысли отступали в темноту, и я почти физически чувствовал, как мой разум проясняется.        — Да ты же бледнее лунного света! — подхватил Карлос.        — Ах, это… — рассеянно выдал я и отвёл взгляд. — Я мало спал сегодня.        Кендалл встал с дивана, бросил в сторону какой-то журнал, что листал до этого, подошёл ко мне почти вплотную и потянул носом.        — Не пил, — заключил он, с недоверием нахмурившись. — В чём же дело тогда?        — В чём дело? — повторил я, по неволе переняв от Шмидта привычку дублировать вопросы собеседника. В тот момент я почти не думал над тем, что говорил; я лишь думал о том, что своим посланием хотела сказать Эвелин.        — Ты как будто озабочен чем-то. Чем?        Я посмотрел на настенные часы. Минутная стрелка подползала к двенадцати: было восемь утра.        — Сейчас Мик придёт, — ответил я, коротко взглянув на Кендалла. — Он не любит разговоры во время работы.        — Тогда обсудим всё за кружкой пива в баре в конце дня, — зевнул Джеймс и вытянулся в кресле. — Я уже настроился на работу, где там Мик?        — Нет, после работы я не могу, — покачал головой я, уставившись в одну точку на полу, — мне надо будет домой, к Дианне.        — А, ну да, — вспомнил Карлос. — Она ведь настолько ревнива, что скоро тебя под замок посадит! Не понимаю, как можно позволять девушке так открыто не доверять тебе.        Я тоже не знал, почему позволял Дианне ревновать меня. Да, я сердился, когда она ревновала, но я же, чёрт возьми, позволял ей делать это! Наверное, дело в том, что я и сам был жутко ревнив. Я ревновал не из недоверия, а из чистой любви. И, позволяя Дианне ревновать, я позволял ей любить меня.        — Как она ещё на тебя ошейник не нацепила? — поддержал друга Джеймс и усмехнулся. — Или не подарила какие-нибудь чугунные трусы, чтоб уж наверняка?        — Да вы всё преувеличиваете, — улыбнулся я, — Дианна ревнива, но не настолько.        — А насколько? Настолько, чтобы отпустить тебя поужинать с Эвелин?        Вспомнив вчерашний вечер, я вздрогнул и взглянул на Джеймса.        — Она отпустила меня не из ревности, — тихо сказал я. — Она хочет исправиться, вот и всё.        — Нет, из ревности, говорю тебе! Ей нужен был повод, чтобы сидеть дома одной, кусать локти и беспрестанно ревновать, ревновать, ревновать!        — Нет, — сурово отрезал я и метнул в сторону Джеймса пылающий злостью взгляд. — Ревность убивает её. Дианна бы не стала мучить себя намеренно.        — Да, и она не смогла бы запретить ему идти на этот ужин, — согласился со мной Карлос. — Даже если бы очень-очень не хотела, чтобы он шёл. — Затем испанец перевёл взгляд на меня, улыбнулся и, пихнув меня локтем в живот, спросил: — Как всё прошло-то, не хочешь рассказать?        Появившийся в студии Мик уничтожил во мне желание рассказывать о вчерашнем ужине. Перво-наперво менеджер сказал нам, что в начале марта, то бишь через три дня, мы с парнями должны быть в Нью-Йорке на пресс-конференции, посвящённой ожидаемой премьере фильма «Семена прошлого». Это был новый фильм, в котором Джеймс сыграл одну из главных ролей. Премьера намечалась на начало апреля, а конференция — на первое марта; туда я, Карлос и Кендалл должны были пойти в качестве своеобразной группы поддержки. «Фанаты должны видеть, что вы поддерживаете друг друга, — повторял нам Мик. — Это поддерживает огонь любви в их сердцах». А затем менеджер сказал, что сегодня нам нужно записать две новых песни. «Много у нас работы, — заключил Мик свою речь. — Идёмте работать».        В здании под красным фонарём мы оставили все свои силы и оказались на улице лишь в семь вечера. В перерывах между работой я вскользь упоминал о вчерашнем вечере, но серьёзный разговор не завязывался: что-то то и дело прерывало его. И я пожалел, что не рассказал парням о том, что меня мучило, ещё утром. Сейчас сил не было даже на разговоры.        — Предлагаю переместиться в моё уютное холостяцкое гнёздышко, — устало предложил Джеймс. — У меня есть шоколадные пирожные и кофе.        Я вспомнил, что утром отказался от предложения Джеймса посидеть в баре после работы, и, наверное, я отказался бы и теперь. Но мне вспоминалось поведение Дианны, то, как спокойно она реагировала на всё происходящее вчера, и казалось, что это — затишье перед бурей. Стоило мне сейчас же вернуться домой, Дианна вновь начала бы упрекать меня в неверности и беспрестанно говорить об Эвелин: это ведь с ней я изменяю своей любимой девушке! Желание ехать домой тут же отбило, и я, как и Кендалл с Карлосом, с радостью принял предложение Джеймса.        А уже там, в «уютном холостяцком гнёздышке», я рассказал друзьям все подробности вчерашнего вечера. Их всех, в особенности Джеймса, поразило поведение Эвелин.        — Что-то здесь не так, — покачал головой Маслоу, задумчиво сведя брови у переносицы. — Одно из двух: либо с её родителями связано что-то ужасное, о чём она не считает нужным тебе рассказывать, либо она не хочет, чтобы ты был знаком с её родителями.        — Из двух зол выберем меньшее, — подключился к обсуждению Карлос. — Первое. Если она не хочет знакомить Логана со своими родителями, это не говорит ни о чём хорошем…        — Да нет, — махнул рукой я, — Эвелин ничего от меня не скрывает. У неё нет секретов.        — Ну, это ты так думаешь, — пожал плечами испанец. — Каждый что-то скрывает, Логан. Особенно девушки.        — Что же она может скрывать, по-твоему? — передёрнул плечами Кендалл, до этого отрешённо пялившийся на своё пирожное.        — Я понятия не имею! Никто не знает, что в головах у девушек.        — Зато я знаю то, — продолжал стоять на своём я, — что она ничего не скрывает. Моё мнение такое, что она… она просто стесняется своих родителей.        Парни с недоумением переглянулись.        — Они настолько плохи? — поинтересовался Джеймс.        — В том-то и дело, что нет! Они очень… своеобразные. Но не плохие. Они воспитанные, вежливые, манерные, в меру серьёзные и, как я мог заметить, даже заботливые. Я сам не понимаю, почему Эвелин так сердится на них. И, если честно, мне чудовищно это не нравится.        Затем я рассказал друзьям о моём прощании с Эвелин и даже показал им листок с написанным на нём стихотворением, который Эвелин передала мне вчера. Джеймс держал в руках этот листок, а Карлос и Кендалл, выглядывая из-за его плеч, с интересом вчитывались в строки. Я сидел напротив них в тоскливом молчании и с волнением ломал пальцы.        — О господи, — первым опомнился Джеймс и, в замешательстве взглянув на меня, указал пальцем на листок, — пусть дьявол заберёт мою душу, если это не признание в любви!        — Я думал об этом весь сегодняшний день, — произнёс я, чувствуя, как надоедливые мысли вновь наполняют мою голову. — И я просто понятия не имею, что всё это значит…        — Ну, смотри, — начал Карлос, забрав у Джеймса листок и снова пробежавшись глазами по строкам. — Во-первых, она не сказала тебе этого словами, напрямую — она написала стихотворение. Во-вторых, она не прочла его тебе вслух, а передала как личную записку. Молча. Значит, это стихотворение однозначно и несомненно посвящено тебе. И, в-третьих, здесь есть слова «люблю» и «ревную»! Это не может ничего не значить!        — Перечитай, — с мрачным видом сказал я, даже не глядя на друга, — там написано «не люблю» и «не ревную».        — Ого, ты так досконально помнишь, что здесь написано?        — То и дело перечитывая это стихотворение, я выучил его почти наизусть.        — Да как ты не понимаешь? — раздражённо спросил Джеймс. — Вся эта игра слов — это отвод глаз! Она очень хотела признаться тебе, но не хотела сделать этого напрямую! Она знает, что у тебя есть Дианна, знает, что вы любите друг друга, и она не может позволить себе признаться, потому что это бес-смыс-лен-но! Отсюда эти неоднозначные строки!        Я молча смотрел на ловеласа в отставке и размышлял над его словами. Именно об этом я думал сегодня, когда ехал в такси; Джеймс просто в точности повторил мои утренние мысли. Я боялся открыть для себя правду, но сам не знал почему. Рассказав обо всём парням, я надеялся, наверное, услышать от них что-то другое… Просто я наотрез отказывался принимать эту дикую правду.        — Или, — вставил слово Кендалл, забирая у Карлоса листок, — этой неоднозначностью она хотела выяснить, есть ли у тебя к ней чувства. Она осторожничает. Не говорит обо всём напрямую потому, что… боится невзаимности. — Шмидт сложил листок и поднял на меня вопросительный взгляд. — Как думаешь?        Признаюсь, об этом я тоже думал утром, и именно эта мысль не давала мне покоя. Но теперь, в ответ на вопрос Шмидта, я лишь растерянно пожал плечами.        — Всё ты знаешь, — с лукавой ухмылкой ударил меня по плечу Джеймс, — но я тебя не осуждаю, мужик. Так бывает, что человек…        — О чём ты говоришь? — с возмущением в голосе перебил друга я. — У меня же есть девушка, и я…        — Кому ты говоришь о наличии девушки? — засмеялся Маслоу и покачал головой. — Нет, дружище, наличие девушки не защищает тебя от возможности влюбиться в другую. Мы не контролируем то, что происходит в нашем сердце, а потому обвинить тебя не в чем.        — Не в чем, — подтвердил я с раздражённым видом, — потому что я верен своей девушке.        — Ладно. — Джеймс показал мне ладони и пожал плечами. — Я не стану тебя ни в чём убеждать. Правду не доказывают.        Я больше ничего не ответил другу и поскорее увёл разговор в другую сторону. Не хотелось больше обсуждать то, что происходило между мной и Эвелин; пусть это останется только в моей голове.        Ещё в студии Карлос вернул мне те деньги, что занял для того, чтобы выкупить заложенное обручальное кольцо. Ввиду этого между нами завязался разговор о его нездоровом азарте, и я, узнав, что в понедельник вечером друг собирался посетить своё любимое казино, вызвался пойти туда вместе с ним. Карлос слегка удивился моему желанию, но не отказал: ему самому хотелось, чтобы кто-нибудь составил ему компанию. Узнав, что пошла такая пьянка, Мик спросил, можно ли ему присоединиться к нам. А теперь желанию менеджера удивился я: никогда не подумал бы, что Мик, примерный семьянин, мог даже думать о том, чтобы посетить казино. Но как бы там ни было, в понедельник вечером я, Карлос и Мик ехали в «Байсикал» — одно из самых популярных казино Лос-Анджелеса.        Дианна была не в восторге от того, что я уже третий вечер подряд провожу не дома. Когда я вернулся от Джеймса в воскресенье, она весьма равнодушным, но в то же время ледяным тоном спрашивала, где я был. Мой ответ: «С друзьями» — не удовлетворил её, и она, смиренно поджав губы, ушла в спальню. Я больше ни слова не сказал ей, потому что не считал, что должен оправдывать себя перед Дианной. Я никогда не делал этого, не собирался и впредь.        В «Байсикал» мы приехали в семь вечера. Здесь было шумно и людно, и мы втроем кое-как пропихнулись к столам для игры в покер. О, да, покер был тайной слабостью Карлоса, которую он поначалу скрывал от Алексы, потом от нас, а теперь — от своих фанатов. Я сразу заметил, каким неистовым огнём бешеного азарта загорелись испанские глаза, и с силой сжал его плечо, стараясь вернуть друга в реальность. Но ПенаВега, кажется, никого вокруг не замечал. Он оказался в своей среде и чувствовал себя здесь, как рыба в воде.        — Здорово, Карлито! — поздоровался с испанцем незнакомый мне парень, когда мы размещались за столом для покера. — Где ты пропадал четыре дня, а?        Рядом с незнакомцем вырос ещё один, и Карлос пожал обоим руки.        — У меня ведь есть дела, помимо посещения этого места, — ответил первому ПенаВега и, заметив меня и Мика, опомнился: — О, я сегодня не один, должен вас представить. Это мои лучшие друзья, Логан и Мик, мы с ними работаем вместе. А это мои друзья Грант и Честер, мы… мы играем вместе. Часто.        Грант и Честер с улыбками переглянулись, и Грант спросил:        — А твои друзья, Карлито, будут играть вместе с нами?        — Да, будем, — с неким вызовом в голосе ответил я, сразу раскусив личности этих двоих. Карлос, очевидно, соврал, назвав этих парней своими друзьями: они не были его друзьями, они были теми людьми, с которыми он играл на деньги и в подавляющем большинстве случаев проигрывал.        — Ну и отлично! — Грант и Честер, не снимая с лиц прежних улыбок, заняли места рядом с Карлосом. — Техасский холдем сегодня, а?        — Да, — без желания отвечал испанец, не глядя на своих «друзей». — Сегодня я изменил любимому омахе.        К нашему столу подошла официантка из бара и улыбнулась ПенаВеге.        — Привет, Карлос, — поздоровалась с ним она, и испанец, увидев, очевидно, знакомую девушку, поздоровался с ней в ответ. — Рада снова тебя видеть. Тебе, как обычно, один «Мятный джулеп»?        — Нет, сегодня три, пожалуйста. Со мной мои друзья.        Посмотрев на меня и Мика, официантка улыбнулась и удалилась обратно к бару.        — Видимо, Карлос здесь свой, — поделился я с Миком своими наблюдениями.        Вскоре за столом занял свою позицию дилер — служащий казино, который раздавал карты во время игры в покер, — и Честер, обратившись к нам с Миком, спросил:        — Хорошо играете?        — Я давно не садился за стол для покера, — сказал я, с невинным видом пожав плечами. — Испытаю судьбу. Посмотрим, что выйдет.        — Я здесь только ради интереса, — ответил Мик. — Не могу назвать себя хорошим игроком, потому что не интересуюсь азартными играми.        Грант и Честер обменялись многозначительными взглядами, и Карлос, отвернувшись от них, бросил вопрошающий взгляд на меня. Я соврал, когда сказал, что давно не играл в покер: мы с парнями делали это почти каждую неделю. И, признаюсь, я был неплохим игроком. Часто за игрой в кругу семьи случалось так, что я обставлял даже своего отца. Карлос знал это и недоумевал теперь, почему я сказал его «друзьям» неправду. Я видел Гранта и Честера насквозь, а потому знал, как правильно нужно вести себя рядом с ними.        — Выбирайте минимальную ставку, — сказал дилер.        — Четыре доллара, — произнёс Честер, сидящий по левую руку от дилера, и выдвинул на середину стола четыре белые фишки.        Грант, сидящий слева от Честера, выдвинул две белых фишки, и дилер, произнеся слово «префлоп», раздал каждому из нас по две карманных карты. У меня было два туза.        Первым свой ход делал Карлос.        — Кол, — произнёс испанец и добавил к банку четыре белых фишки. За ним повторил я, Мик, Честер и Грант.        — Ставки уравнены, — сказал дилер и открыл три общие карты. — Флоп. Делайте ваши ставки.        На столе лежали червовые туз, десятка и дама. Торги начинал Честер.        — Рейз, — сказал он, выдвигая на середину стола одну красную фишку и три белых. — Повышаю минимальную ставку в два раза.        Грант, Карлос и я тоже сделали рейз, а Мик сбросил свои карты. В игре нас осталось четверо.        Когда дилер открыл четвёртую общую карту, Честер вновь повысил минимальную ставку, только теперь в три раза, и она составила двенадцать долларов. Грант, Карлос и я тоже придвинули к банку по две красных и две белых фишки.        — Ставки уравнены, — произнёс дилер. — Ривер. — И он открыл пятую, последнюю общую карту.        — Иду во банк, — начал торги Честер и выдвинул на середину стола все свои фишки. Грант, сердито сморщив нос, сбросил карты. Карлос и я тоже сделали фолд, сбросив свои карты.        — Побеждает игрок номер один, — объявил дилер, и Честер, улыбнувшись, открыл свои карманные карты. У него была комбинация «Две пары»: две семёрки и две пятёрки. Не самая сильная комбинация. Честер блефовал, идя во банк, я сразу понял это, хотя и виду не подал.        — Всё равно у меня не было комбинации сильнее, — пожал плечами я и сдал свои карты.        Карлос пнул меня по ноге под столом и бросил на меня гневный взгляд.        — Что ты творишь? — шёпотом спросил у меня друг. — Я знаю, как ты играешь, к тому же видел, что у тебя была сильная комбинация. Что ты творишь?        — Тише, мой азартный друг, — так же шёпотом ответил я. — Играй. Я знаю, что делаю.        Во второй раздаче победу одержал Грант с комбинацией «Каре»: у него было четыре туза и король. Я сбросил карты сразу после открытия трёх общих.        В третьей раздаче банк забрал Карлос, у него была самая сильная комбинация, хотя у остальных игроков были «Фул Хаус», «Каре» и даже «Стрит-флеш». Мы повышали первоначальную ставку в четыре раза.        Четвёртую, пятую, шестую и седьмую раздачу выиграл Честер. Все разы я поддавался ему, сбрасывая карты в начале или пропуская ход, и делал вид, что не замечал, как он блефует.        А когда карты были розданы в восьмой раз, победу одержал уже я. Причём я пошёл во банк уже после открытия трёх общих карт, а на руках у меня была слабая комбинация. Честер на мгновенье растерялся, но тоже пошёл во банк. Грант, Карлос и Мик сбросили свои карты.        После того, как все пять общих карт были открыты, мы с Честером вскрыли свои. Здесь сработало чистое везение: у Честера был «Сет», а у меня — «Флеш».        — Должен сказать, я тебя недооценил, — криво улыбнулся Честер, когда я забирал банк. — Сыграем ещё?        — О, нет, покорно благодарю, — в ответ улыбнулся я. — Я, как и Мик, не любитель азартных игр.        — Да брось, — обратился ко мне Карлос с какой-то ироничной ухмылкой, — тебе ведь только начало везти!        — И это именно тот момент, когда нужно остановиться.        Я и Мик на пару за уши оттянули ПенаВегу от игрального стола. Мы расположились за столиком у бара и заказали себе пиво.        — Ты всегда играешь с ними? — спросил я Карлоса, наблюдая за Честером и Грантом, что остались играть дальше.        — Часто, но не всегда. Слушай, я знаю, что они…        — Что они только и ищут людей, вроде тебя?        — Да.        — Почему же ты продолжаешь с ними играть? — недоумевал Мик. — Увидев их, я сразу понял, что они ублюдки.        — Не знаю, — с улыбкой пожал плечами испанец. — Поначалу с ними было просто интересно. А потом это вошло в привычку. Приходя сюда, я всегда перво-наперво садился с ними за один стол.        — Не садись больше, — запретил другу я. — Только сегодня ты проиграл двести долларов, а это только начало! Уверен, без нас ты за этим столом часами сидишь.        — Если не сутками, — угрюмо вставил слово Мик.        Нам принесли пиво, и я, сделав глоток из своей кружки, внимательно посмотрел на менеджера. Меня весь вечер не оставляла в покое та мысль, что Мик приехал сюда сегодня. Обычно он редко выбирался куда-то, особенно в подобные заведения. Что же заставило его изменить своим установкам сегодня?        — А ты-то чего сюда приехал? — спросил я его. — Что делает в казино не любитель азартных игр?        Мик грустно улыбнулся и, взявшись обеими руками за свою кружку, ответил:        — Не мог упустить возможности отлучиться из дома, услышав, что вы двое собрались поехать в казино. Нужно было уйти. А казино… Для меня это не так принципиально.        Мы с Карлосом переглянулись.        — Что-то с Бетти? — не понял испанец. — Зачем тебе нужно было уехать из дома?        — Да встретился я недавно с… её бывшим. Они были вместе задолго до того, как мы с ней встретились и поженились. Не знаю, что он хочет вернуть, но у нас с ним была пара неприятных встреч.        — Насколько неприятных? — уточнил я.        — Два синяка на бедре и разбитые костяшки, — ответил Мик, подняв на меня глаза, и я прочитал в его взгляде жгучую неприязнь. — Я не сторонник такого рода выяснения отношений, но этот придурок по-другому не понимает! У нас были подобные разговоры года два назад, я не знаю, что ещё с ним сделать. Бетти я ничего не сказал о его новом появлении, не хочу волновать: вы же знаете, она всё-таки в положении… Отправил её к кузине в Сан-Диего. Пусть поживёт там некоторое время в тишине и спокойствии, пока я буду разбираться с ошибкой её прошлого. Я знаю, что в это время он обычно ждёт меня возле моего дома. Не хочу очередных столкновений.        — Если даже кулаки на него не действуют… — задумчиво проговорил Карлос.        — Моя агрессия влечёт за собой ещё большую агрессию с его стороны! Я был инициатором нашей самой первой драки, потому что тогда он просто вывел меня из себя, но сейчас это уже не так важно. Так вот, знаете, что сделал этот больной ублюдок? Он и его друзья подкараурили меня возле моего дома и избили. Вот это был сюрприз!        — Почему ты к нам не обратился? — не понял я. — Если вы не оговаривали условий ваших драк, ты тоже мог бы позвать на помощь друзей!        — О, нет, Логан, я не вижу смысла втягивать вас в это. Это моё. Справлюсь сам.        Теперь я понял, почему Мик хотел сбежать из дома сегодня: возможно, он боялся вновь встретиться с друзьями своего неприятеля. Я не осуждал его за этот страх: даже самый сильный и бесстрашный мужчина может чего-то бояться.        — Да уж, — покачал головой испанец, рассматривая Мика. — Ни за что бы не поверил на слово, скажи ты, что тебя кто-то избил. Ты ведь скала!        — Да? А как скала может выстоять против семерых идиотов с битами?        — Так они ещё и с битами были? — с возмущением спросил я. — Мик! Это же… Я не знаю… Это полнейшая беспредельность!        — Да я в курсе, Логан. Не знаю, что движет этим ослом, но он явно не в своём уме.        — Попробуй обратиться в полицию, — посоветовал Карлос. — Люди в форме должны его усмирить.        — Главное — огородить его от Бетти всеми силами, — сказал я, сделав ещё глоток пива. — Не нужно подвергать её опасности, пусть поживёт у кузины столько, сколько будет нужно. А что касается остального, это вопрос времени. Подождём, что ещё придёт ему в голову. Может, дело действительно стоит довести до полиции?        — Я не знаю, — беспомощно пожал плечами Мик. — С того момента, как они меня избили, прошло два года, фактических следов нападения не осталось, да и срок давно истёк. А пока что он не натворил ничего такого, из-за чего я мог бы обратиться в полицию. Придётся выруливать самому.        — Но, — произнёс я, подняв указательный палец, — если он снова…        — Конечно, я обращусь к вам за помощью, — перебил меня Мик.        Я улыбнулся, и мы, «чокнувшись» кружками, выпили пива.        В среду вечером я собирал свои вещи: утром мы с парнями уже улетали из Лос-Анджелеса.        Дианна наблюдала за мной с кислой миной на лице. Она и без того была недовольна моим постоянным отсутствием, но я не мог сделать решительно ничего. Узнав, что я улетаю на другой конец страны на три дня, Дианна даже разозлилась.        — Необязательно тебе туда ехать, — тихо сказала она, когда я застегнул чемодан. — Джеймс может обойтись без вас на этой конференции.        — Думаешь, мне хочется лететь туда? — Я устало вздохнул и упал на кровать. — Я и не знал, что конференцию разделили на три части и растянули на целых три дня. Но я должен быть там.        — Боже, Логан, мне так не хватает тебя в последние дни… Я скучаю по времени, когда мы могли спокойно ужинать вместе и ничто нам не мешало. И что, по-твоему, я должна делать без тебя все эти три дня?        Сев на кровати, я пожал плечами и ответил:        — Ждать.        Дианна грустно улыбнулась и, подойдя к кровати, села мне на колени.        — А что ты будешь делать без меня все эти три дня? — спросила она, переплетая наши пальцы.        Я улыбнулся и, положив руку на её колено, сжал его.        — Буду думать о том, что ты ждёшь меня. — Дианна коротко поцеловала меня, и я, закусив нижнюю губу, добавил: — И постараюсь не умереть без твоих поцелуев.        Услышав это, Дианна нахмурилась и оттолкнула меня.        — Не надо шутить с этим, Логан, — прозвучал её похолодевший голос.        — О Дианна… Я… Прости. Я просто ляпнул не подумав.        Я хотел обнять её, но Дианна встала на ноги и ушла из комнаты. Вздохнув, я упал на подушки.        С ней часто случалось такое, что она вспоминала своё прошлое, а это воспоминание гасило в ней всю радость и нередко вызывало даже слёзы. Я утешал её как мог, всем сердцем желая, чтобы она забыла то, что случилось когда-то. И я хотел заменить ей человека, которого она потеряла, но не знал, насколько это было возможно.        Приезжая все вместе в Нью-Йорк, мы нередко останавливались в доме Джеймса. Я, Карлос и Кендалл уже давно были знакомы с нью-йоркскими друзьями Маслоу, мы нередко отдыхали с ними. Так случилось и после первой части пресс-конференции: все вместе мы поехали к Джеймсу домой, и он, обзвонив своих друзей, пригласил их к себе.        — Скучал же я по Нью-Йорку, — вздохнул Маслоу, выгружая из автомобиля ящики с напитками. — Здесь мне даже дышится по-другому.        — Это всё из-за экологии, — вставил слово я, с прищуром разглядывая пасмурное небо. — Сколько людей обещало прийти? Просто хочу знать, хватит нам всего этого или снова придётся ехать в магазин.        — Ну, Спенсер и Шеннон сразу сказали, что не приедут; Гарри, Тревор, Дилан приедут к восьми, а к девяти обещал заглянуть Патрик. Из девушек согласились приехать Ольга, Кэтрин, Эмма и Сабрина. Будьте уверены, что они привезут с собой своих подружек. В общей сложности нас будет человек двенадцать. Как думаете, хватит нам всего этого?        — Я уже не уверен, — ответил Кендалл, помогая хозяину дома выгружать покупки из автомобиля. — Неплохо было бы сделать второй рейс до магазина. Мне так кажется.        В общем, вскоре еды и напитков в доме Джеймса было навалом, и к восьми начали собираться гости. Как и предсказывал ловелас в отставке, девушки приехали не одни: кто с молодым человеком, кто с подругой. В итоге нас было больше, чем двенадцать. Скажу больше, на двадцать первом человеке я сбился со счёта.        Я не думал выпивать сегодня, но мои планы пошли коту под хвост, когда я поспорил с Тревором — одним из друзей Джеймса — на то, что сумею один выпить целую бутылку виски. Не помню, как завязался этот спор и что подтолкнуло меня принять этот вызов, помню лишь жуткое головокружение и невыносимую тошноту. Я выиграл спор (а на что мы спорили?..) и чрезвычайно быстро опьянел.        Поэтому, когда кто-то предложил поиграть в «Бутылочку», я даже не думал о том, чтобы отказываться. Сели играть около десяти человек, каждый из них был мне хорошо знаком. Поиграть не отказались также Джеймс, Кендалл и Карлос.        Первым бутылочку вращал Маслоу: эта почётная возможность досталась ему потому, что он был хозяином дома. Горлышко пустой бутылки из-под бренди указало на Кендалла, и все присутствующие, взорвавшись хохотом, принялись упрашивать Джеймса поцеловать немца «хотя бы в щёчку». Но парни обошлись дружескими объятиями, и очередь крутить бутылочку перешла к Кендаллу.        Горлышко указало на симпатичную темноволосую девушку по имени Кэтрин, с которой Джеймс дружил ещё с незапамятных времён, и Шмидт, подарив ей обворожительную улыбку, коротко поцеловал её в губы. От Кэтрин очередь перешла к Патрику, ещё одному другу Джеймса; от Патрика — к Эмме, от Эммы — к Гарри, а уже от Гарри — к русской девушке по имени Ольга. Все они обходились короткими поцелуями, которые не длились дольше двух секунд, однако…        Когда Ольгу поцеловал Гарри, девушка сжала кулаки, одним жестом упрашивая фортуну на хороший исход, и крутанула бутылочку. Та завертелась на паркете с характерным звоном, и все играющие замерли, ожидая, на кого в этот раз укажет горлышко. И оно вдруг указало на меня.        Подняв взгляд с остановившейся бутылочки, я посмотрел на Ольгу. В её зелёных глазах плясали живые огоньки, она улыбалась с искренним весельем. Все вокруг зашумели, желая увидеть новый поцелуй, и я, тоже улыбнувшись Ольге, встал на четвереньки. Русская сделала то же, и мы поползли навстречу друг другу.        — Не меньше секунды! — прозвучал чей-то строгий наказ со стороны, когда наши с Ольгой лица оказались очень близко. — И не в щёку! Нет-нет, не в щёку, ни в коем случае!        Мне всё ещё было плохо от выпитого виски, и я абсолютно не осознавал, что делал в то мгновенье. Нет, я бы никогда не стал целовать чужую девушку! Пусть всё это — всего лишь безобидное развлечение для вечеринки, и пусть этот поцелуй ничего не значил для меня, душой я всё же понимал, что, целуя другую, я предаю доверие Дианны. Она и без того страшно ревнует меня, хотя до этого у неё и не было достаточно веского аргумента для обвинения меня в неверности… О чёрт. Я сам всегда осуждал предательство даже в виде невинного поцелуя, но в тот вечер я был сам не свой от выпитого виски.        Шум вокруг не стихал, и я, глядя Ольге в глаза, первым подался вперёд. Наши губы встретились. Этот поцелуй, отличающийся непонятной эмоциональностью и страстью, продлился около трёх секунд, после чего я отстранился опять же первым.        Но Ольга, бросив на меня какой-то приятно удивлённый взгляд, схватила меня за воротник рубашки, притянула к себе, и я снова ощутил на губах вкус её вишнёвого блеска.        Не знаю, сколько длился наш второй поцелуй, но я слышал, как все вокруг удивлённо гудели.        — Я говорил не меньше секунды, — хохотал рядом чей-то голос, — а не больше восьми!        — Эй-ей-ей, дружище! — различил я среди шума голос Джеймса, и он схватил меня за плечо. — Опомнись! У тебя в Эл-Эй девушка, если ты забыл!        Маслоу оттолкнул меня от Ольги, и русская пьяно захохотала. Сначала у меня вырвался неуверенный смешок, но, увидев рассерженный взгляд Джеймса, я засмеялся громче.        — Ты в говно, мужик, — с мрачным видом сказал хозяин дома и, сделав глоток пива, встал с пола. — Пошли, я уложу тебя спать.        — Рехнулся? — Я оттолкнул Маслоу, когда тот попытался поднять меня на ноги, и взял бутылочку. — Какой спать? Моя очередь крутить бутылочку, понял? Моя!        Пустая бутылка из-под бренди вновь завертелась на паркете, и горлышко, каким бы безумством это не показалось, остановилось напротив Ольги. Взглянув на меня, русская звонко рассмеялась, закинув голову назад.        — Целуй в щёку, и завязывайте, — скомандовал Джеймс. Он был явно недоволен тем, что происходило.        Я не собирался ослушиваться его наказа, а потому покорно поцеловал Ольгу в щёку и позволил Джеймсу уложить себя в постель. Надо было поспать. Дикая тошнота не отпускала, я чувствовал, что голова раскалывается на части, и выл от этой нестерпимой боли. Да, давно я не напивался до такого… Радовало единственно то, что моя болезнь не проявила себя сегодня вечером. Пьяным я творил просто неслыханные вещи!        Хотелось скорее уснуть, чтобы вывести себя из этого отвратительного состояния, хотя я прекрасно понимал, что после сна всё станет только хуже. Не придумали ещё более жестоко наказания за неконтролируемое поглощение алкоголя, чем утреннее похмелье.        В девять утра меня разбудили тишина и головная боль, пронзающая виски с каждым новым ударом пульса. Во рту была настоящая пустыня, опухшие веки, казалось, были налиты свинцом. Мучительно застонав, я поднял голову с подушки. Я спал беспробудно около семи часов, и это радовало: наконец-то меня перестала преследовать бессонница, и я сумел уснуть без успокоительного. Алкоголь, конечно, не являлся лучшей альтернативой, но всё же…        Несмотря на достаточно раннее пробуждение, я оказался запоздалой пташкой: Джеймс, Кендалл и Карлос уже встали, я нашёл их троих на кухне. В доме был бардак, повсюду валялись окурки и бутылки. Кажется, Маслоу даже не думал о том, чтобы прибраться, его вполне устраивал этот бардак.        — Ну, доброе утро, герой-любовник, — с ухмылкой поприветствовал меня Джеймс, когда я, держась за голову, опустился на стул.        — Что?.. — с хрипом вырвалось из моего горла, и я прокашлялся. — Что ты несёшь?        — Не помнишь, что ли, своего сладострастного поцелуя с Ольгой? О, я думал, вы друг друга съедите!        Подняв замученный взгляд на Кендалла, сидящего с краю, я прошептал:        — Воды. Пожалуйста, воды.        На лице немца просияла злорадная улыбка, будто он понял, что от него зависит моя жизнь, и он достал из холодильника бутылку минералки.        — Спасибо. — С наслаждением закрыв глаза, я сделал несколько больших глотков и, вздохнув, уронил голову на руки. Пульс с яростью колотился в висках.        — Давненько мы не видели твоего похмелья, — заметил испанец, чистивший апельсин. От одного запаха этого фрукта меня дико тошнило. — Ты же почти никогда не пил… так. По крайней мере, в последнее время ты не нажирался до бессознательного состояния. Что вчера-то было?        — Да будь проклят этот Тревор! — сказал я и осторожно поднял голову. К боли в висках и к тошноте прибавилось головокружение. — Чтоб ещё раз я спорил с ним…        — Да уж, целая бутылка виски в одного за две минуты… — хмыкнул Кендалл.        — А на что спорили?        Нахмурившись, я посмотрел на Карлоса и ответил:        — Я и сам хотел бы знать.        Засмеявшись, Джеймс открыл холодильник и, достав из него бутылку виски, поставил её на стол.        — Вот твой выигрыш, храбрец, — не скрывая насмешки, сказал хозяин дома.        Один вид этой бутылки вызывал у меня рвотные позывы, и я, отвернувшись, прижал ладонь к губам.        — Убери её, — пробормотал я. — Даже думать об этом не хочу, убери.        — Нет, и всё-таки, — сказал Маслоу и поставил виски обратно в холодильник, — ты помнишь, что целовался с Ольгой?        — Да помню, чего ты ко мне привязался? Все три поцелуя помню.        — И… что чувствуешь, вспоминая об этом?        Я поднял на хозяина дома ничего не выражающий взгляд.        — Джеймс, я чувствую только, что сейчас меня будет рвать не по-детски, а от твоих вопросов меня тошнит ещё больше.        — Нет, ну тебе понравилась Ольга? — стоял на своём Маслоу. — Я хочу сказать, что ты не мог бы целовать её с такой пылкостью, если бы она…        — Что ты хочешь от меня? Чтобы я сделал твоей подруге предложение?        — Не торопись, я хочу только получить ответ.        Вздохнув, я прижал холодную бутылку к правому виску и ответил:        — Ничего я не почувствовал. Ни-че-го. Мы играли в бутылочку, и только. А что я должен был почувствовать?        Джеймс растерянно пожал плечами.        — Мне показалось, вернее я заметил… Я думал, что ты весь вечер пожирал её глазами.        Я засмеялся, но в висках снова болезненно закололо, и мой смех сменился стонами.        — Если я просто посмотрел на Ольгу, это значит, что я без памяти хочу её?        — Но твой взгляд…        — Да я же был пьян, Джеймс. Тем же взглядом я смотрел на тебя, Кендалла, Карлоса, Патрика и долбаного Тревора, чтоб ему так же было плохо, как мне.        — М-да, — выдал Маслоу с каким-то расстроенным видом, — кажется, я действительно давно не видел тебя в стельку пьяным… Я поэтому и уложил тебя спать, хотел спасти ваши с Дианной отношения.        — За это спасибо, конечно, но ничего такого не было бы. Я потерял ориентацию, а не достоинство.        Отказавшись от завтрака, я снял со спинки стула полотенце и, закинув его на плечо, пошёл в ванную.        — Куда ты? — ударил мне в спину вопрос Карлоса.        — Блевать иду.        — Ты не забудь, что в два часа мы едем на конференцию, — напомнил Джеймс, который этим вечером сделал разве что глоток бренди: настолько он заботился о своём состоянии на предстоящей конференции. — И сделай что-нибудь со своим лицом, на тебя смотреть тошно.        — Не надо про тошноту, — попросил я и сдавил рукой свою шею, чувствуя, что рвота уже подступает к горлу. — Надену тёмные очки, пожую жвачку, и этого хватит.        Я вышел из ванной только в одиннадцать, зато мне заметно полегчало. Как мне показалось, моё лицо даже посвежело, но с припухлостью вокруг глаз и с тёмными кругами я сделать ничего не мог — придётся всё-таки надеть очки.        Парни были заняты просмотром регби по телевизору. Кругом по-прежнему царил беспорядок, зато на кофейном столике лежала коробка с только что заказанной пиццей.        — О, вижу, тебе стало лучше, — улыбнулся Карлос, заметив меня в дверях. — Мы решили перекусить, давай с нами?        — Спасибо, не хочу потом опять два часа провести с унитазом в обнимку.        Когда я был у лестницы, Джеймс сказал:        — Мы хотели выехать раньше, выпить где-нибудь кофе. Как смотришь на это?        — Да, кофе мне сейчас не помешает.        — Тогда даю тебе пятнадцать минут на то, чтобы привести себя в порядок. — Маслоу взглянул на свои наручные часы. — Мы терпеливы. Подождём.        — Я только переоденусь и возьму очки. Мне хватит и пяти минут.        Поднявшись в спальню, в которой я обычно спал, находясь в гостях у Джеймса, я открыл чемодан и переоделся в костюм. Потом, пытаясь вспомнить, куда я дел свои очки, я принялся обыскивать всевозможные ящики и шкафы, как вдруг мой взгляд упал на кровать. На измятой постели лежало какое-то фото, рядом — клочок бумаги. С недоумением нахмурившись, я приблизился к кровати, а когда внимательнее рассмотрел фотографию и записку, пришёл в неописуемую ярость.        На фото были запечатлены я и Ольга: наш вчерашний, очевидно, второй поцелуй, во время которого Джеймс оттолкнул меня от своей русской подруги. А на клочке бумаги было выведено печатными буквами: «Холодная неверность ещё куда не шла, но такая отчаянная и страстная?.. Когда Дианна узнает об этом?»        Какое-то время я смотрел на фото, недоуменно и сердито нахмурившись, и силился понять, кто мог нас сфотографировать. Сначала я пытался представить ракурс, с которого было сделано фото, затем — вспомнить, кто сидел с той стороны. Но ничего вспомнить не удавалось, и это злило меня ещё больше. Наконец в голову ударила умная мысль, и я со всех ног помчался вниз.        — Да говорю же, его не свалили, — спорил с кем-то из парней Карлос, — он сам упал. Я видел.        — В регби нужны факты, а не то…        — Это всё ты! — прервал я Кендалла, спрыгнув с последней ступеньки, и решительными шагами направился к Джеймсу.        — А? — не понял друг. — Что — я?        — Это всё ты сделал! Ты!        — Ты о той луже на полу у твоей спальни? О, нет, чувак, это не я, просто Мэттью выпил слишком много пива и…        — Да не об этом я! — Скомкав фото, а вместе с ним и записку, я бросил его в Джеймса, и тот удивлённо вздрогнул. — Какого чёрта ты сфотографировал меня и Ольгу?        — Чего-о-о? — в недоумении протянул Карлос, и Маслоу, наклонившись, поднял с пола скомканную бумагу. Какое-то время он изучал фото и записку, после чего рассмеялся.        — Смешно? — сердито спросил я и вырвал из его рук фотографию. — Зачем всё это? И к чему эта дурацкая записка, а? Хочешь вызвать во мне чувство вины, разбудить совесть? Не выйдет! Я не чувствую вины, ясно тебе? Ясно?!        — Да остынь ты, остынь, Логан, — произнёс Джеймс, продолжая улыбаться. — Если ты не чувствуешь вины, то почему так нервничаешь? И не стоит срываться на мне, это не я вас сфотографировал.        Удивлённо приподняв бровь, я посмотрел на друга. Маслоу лишь с невинным видом пожал плечами.        — Дай-ка посмотреть. — Кендалл забрал у меня фото и внимательно разглядел его. — О, да вы сладко смотритесь здесь! Что тебе не нравится?        — Заткнись, а? — толкнул я немца в бок и устало вздохнул. — Кто-то из вас сделал это, потому что, когда я проснулся, этого фото на моей постели не было.        — Откуда такая уверенность? — удивился Карлос и, подойдя к Кендаллу, тоже взглянул на фото. — Обвиняемый не виновен, пока не доказано обратное. Не спеши обвинять во всём своих лучших друзей. Вполне возможно, что утром ты не заметил его, тебе ведь было плохо… Да и кто из нас способен на такую подлость? Если Джеймсу и не понравился твой вчерашний поцелуй с Ольгой, он выразил это вчера, пусть и не совсем дружелюбно.        Бросив взгляд на Маслоу, я нахмурился и сказал:        — Прости. Я не подумал, что… Я тут на тебя чуть с кулаками не набросился…        — Я понимаю, что это фото и записка для тебя были… неприятными. Но правда, почему ты так завёлся, если для тебя эти поцелуи ничего не значили?        Я провёл рукой по лбу и медленно опустился в кресло.        — Меня взбесило то, что этот аноним упомянул Дианну, — признался я, мрачно уставившись в пол. — Просто… Вы ведь знаете, насколько она ревнива. Всё это время в ответ на её подозрения я утверждал, что никогда в жизни не предам её доверия, а тут… Она подумает, что я целовал другую ей назло: мол, до этого у тебя не было веского повода ревновать меня, а теперь есть. Ревнуй.        — Во-первых, она так не подумает, — высказался Джеймс. — Во-вторых, этот аноним, хотя он и трус и подлец, всё же не отправит Дианне фото, и она ни о чём не узнает.        — О чём ты, Джеймс? Я не собирался скрывать от неё это! Она узнает в любом случае, но я жутко не хочу, чтобы она узнала об этом не от меня.        — Так позвони ей прямо сейчас, — посоветовал Карлос. — Признайся, и дело с концом.        — Да? А что я скажу? «Привет, Дианна, со мной всё в порядке, погода супер, и, кстати, я трижды поцеловал чужую девушку, пока». Так, что ли? Нет. Вернёмся в Эл Эй, и я скажу ей. Здесь нет ничего ужасного, это была простая идиотская игра.        — Я бы так не сказал, — мотнул головой Шмидт, всё ещё рассматривая фото.        — Да заткнись ты, Кендалл! — Я толкнул его плечом, и он засмеялся. Отобрав у друга фотографию, я разорвал её на несколько кусков и бросил на пол.        — Эй, ты соришь у меня в доме! — напомнил Джеймс.        — Можно подумать, до этого здесь была безупречная чистота.        Маслоу огляделся, обводя взглядом разбросанные по полу окурки и бутылки, и нехотя выдал:        — Ну, прибрать здесь действительно не помешает.        Когда мы с парнями пили кофе в кофейне «Литтл Коллинз», у меня зазвонил телефон. Достав мобильный из кармана и взглянув на дисплей, я почувствовал, как отчаянно застучало сердце в груди. Звонила Эвелин.        — Да? — ответил я, прижав трубку к уху, и взволнованно улыбнулся. Парни прервали свой разговор и с придурковатыми улыбками уставились на меня.        — Привет, Логан.        — П-привет…        — Что расскажешь? — спросил её голос на том конце провода. — Как с погодой в Нью-Йорке?        На мгновенье я растерялся, услышав этот вопрос. После семейного ужина Блэков мы с Эвелин не виделись и не общались, разве что обменялись парой сообщений в воскресенье перед сном. Я не говорил ей о том, что должен был улететь в Нью-Йорк на три дня, а потому меня не мог не задеть холод, звучавший в её голосе. Я снова почувствовал эту странную боль от того, что Эвелин так или иначе проявляла свою злобу.        — П-пасмурно, на самом деле… — неуверенно ответил я. — Откуда… откуда ты знаешь, что я в Нью-Йорке?        — Должна признать, мои родители пришли в бешеный восторг от ужина с тобой. Дейв даже начинает ревновать их к тебе.        Удивившись внезапной смене темы разговора, я вздохнул и спросил:        — Правда?        — Да. Они хотят видеть тебя в нашем доме за субботним ужином, просили предупредить тебя. Я хотела сделать это, глядя тебе в глаза, а потому приехала к тебе домой.        — Ох… — вырвалось у меня, и я прижал ладонь ко лбу. — Ты говорила с Дианной?        Джеймс сжал двумя пальцами переносицу с таким видом, точно он был в чём-то виноват; очевидно, он понял, с кем я говорю. Карлос и Кендалл удивлённо переглянулись.        — Она и сказала мне, что ты в Нью-Йорке, — ответила Эвелин, и по её тону невозможно было понять, огорчена она, рассержена или абсолютно равнодушна.        Я постарался представить себе их встречу, то, какими глазами смотрела Дианна на Эвелин и как Эвелин вела себя, разговаривая с моей девушкой. Теперь стало понятно, почему Дианна ещё ни разу мне не позвонила. Когда наш самолёт приземлился в Нью-Йорке, я написал Дианне, что всё в порядке, но даже на это сообщение не получил ответа. Что ж… Это интересно.        «Только это и сказала?» — прозвучал вопрос в моей голове, но озвучивать его я не собирался.        — Прости, Эвелин, но у меня не получится прийти на ужин, — извинился я, остро чувствуя свою вину. Эта вина съедала меня заживо, но я понятия не имел, откуда она взялась. — У меня самолёт только в воскресенье утром, поэтому…        — Я понимаю, — прервала меня девушка, и я улыбнулся, узнав в её тоне прежнюю понимающую Эвелин. — Ты занят… Я понимаю.        — Спасибо. Но передай родителям, что всё в силе. Я с радостью приду к вам в любой другой день, только не в субботу.        — Боюсь расстроить их этим, но передам твои слова. Уверена, они тоже всё поймут.        — Да… У тебя всё в порядке, Эвелин? Просто мы так давно по-настоящему не общались, и я совсем не знаю, что с тобой…        — Всё в порядке, Логан, не волнуйся.        — С этим мне будет легче жить, — улыбнулся я. — Пиши мне, если что, ладно? Может, я буду занят, но обязательно отвечу. Правда.        — Ладно, — вздохнула собеседница. — Я… я буду с нетерпением ждать твоего возвращения в Лос Анджелес.        — Я тоже. Очень.        Сбросив вызов, я понял, что страшно соскучился по Эвелин. Именно по такой Эвелин, какой она была раньше: до начала моих отношений с Дианной.        — «Я тоже»? — с счастливой улыбкой на лице переспросил Джеймс. — Она сказала, что любит тебя, да? Да?        — Нет, — остудил пыл друга я. — Она просто сказала, что будет ждать моего возвращения.        — Зачем она звонила? — поинтересовался Карлос. — Мы сразу поняли, что это была Эвелин: догадались по милой улыбке на твоём лице.        — И по упоминанию тобой Дианны, — добавил Кендалл. — Мы не промахнулись.        Невесело улыбнувшись, я сделал глоток кофе и ответил:        — Её родители хотели видеть меня в субботу на ужине. Она приехала ко мне, чтобы передать это, но… Дианна…        — Сейчас же поезжай в аэропорт! — дал наказание Джеймс, ударив ладонью по столу. — Плевать на конференцию, ты должен быть в Лос-Анджелесе!        — Я должен быть здесь, Джеймс, и в аэропорт я ехать не собираюсь.        — С ума сошёл! Не ставь карьеру выше личной жизни, слышишь?        — Это вздор, Джеймс! — сердито ответил я. — И я уже отказался. Будет бессмысленно возвращаться в Эл Эй раньше воскресенья.        — Он прав, — согласился со мной Карлос.        — Как знаешь, — сдался Маслоу, покачав головой. — Только из твоих рук ускользает твоя судьба, а ты сидишь тут, кофе попиваешь!        — Не ори, у меня всё ещё болит голова. И перестань говорить об этом. Эвелин, она… У меня есть Дианна. Понятно?        — Я уже говорил, что наличие девушки не гарантирует…        — Говорил, и не надо повторять это. Но объясни мне одно, Джеймс. Почему ты не называл Эвелин моей судьбой, когда я встречался с Астрид, и почему называешь её моей судьбой теперь?        — Ну, многое изменилось, — задумался Маслоу, передавая из одной руки в другую пакетик с сахаром. — Когда ты встречался с Астрид, я ещё плохо знал Эвелин, плохо разбирался в том, что она чувствовала к тебе… Сейчас я вижу всё гораздо яснее.        — Правда в том, что сейчас тебе элементарно некуда девать себя, — отрезал я. — Конечно, Изабелла ведь ушла из твоей жизни, а твоим донжуанским мозгам просто необходимо размышлять о женских поступках и чувствах!        Джеймса больно укололи мои слова, он даже вздрогнул, услышав их от меня. Но лицо его не выразило эмоций, и Маслоу постарался сделать вид, что нисколько не был задет этим.        — Джеймс? — коснулся плеча друга Кендалл.        — Пойдёмте отсюда, — будто опомнившись, позвал нас Маслоу и встал из-за стола. — Скоро начнётся конференция. Нам надо быть там.        Ни слова больше не проронив, мы покинули кофейню, а из моей души всё не уходило угнетающее чувство вины.        Наконец-то наступил субботний вечер, и Джеймс, когда мы вернулись с третьей части конференции, вновь обзвонил своих друзей, желая встретиться с ними. Всё же это был последний вечер, который мы собирались провести в Нью-Йорке: в ближайшее время сюда мы возвращаться не собирались. Однако я погорячился, назвав этот субботний вечер «последним». Некоторые обстоятельства вынудили нас задержаться в столице мира ещё на несколько дней.        Я скучал во время прощальной вечеринки. Пить я больше не собирался, поэтому обходился безобидным соком и мучился в компании пьяных гостей. Было невыносимо слушать их, смотреть на них, говорить с ними; я не мог дождаться завтрашнего утра, не мог дождаться момента, когда я сяду в самолёт и вернусь в Лос Анджелес. Вскоре мне всё это надоело, и я решил уйти на кухню, где никого не было и где никто не помешал бы мне находиться наедине с собой.        Но я ошибся, вообразив, что кухня пустовала. Уже подходя к притворённой двери, я услышал чей-то разговор. Один из голосов был, несомненно, мне знаком: это был голос Джеймса. Хозяин дома говорил с какой-то девушкой.        — Ты же знаешь, что я не делал этого! — раздражённо говорил Маслоу.        — Джеймс, я понимаю твою злобу, но Эндрю… он ни перед чем не остановится…        — Мне плевать на то, что он там себе воображает! Нечего ему ворошить моё прошлое, так и передай, если встретишь его!        — Боюсь, тебе самому предстоит скоро встретиться с ним…        Какое-то время в кухне была тишина.        — Ты видела его? — тихо спросил голос Джеймса.        — Пару раз, да и то издалека, — отвечала девушка.        — Каким он стал? Я не видел его уже лет семь.        — Эндрю стал совсем другим, Джеймс. Я не думала, что когда-нибудь этот безобидный мальчик превратится в такого… злопамятного подлеца.        — Вот как оно? Что ж. Я не скучал по нему.        — Да, и вот ещё что, — опомнился женский голос. — Хм-м… Ты помнишь Паркера? Он хочет видеть тебя завтра в девять у себя.        — Что? У меня самолёт завтра утром!        — Прости, — пропищала девушка.        — Но ты ведь знаешь, что я не делал этого, да? — снова зачем-то уточнил Маслоу, и я не мог не заметить, что его голос дрожал. — Я и не стал бы! Ты ведь знаешь, Кэтрин? Да? Ты уверена?        Теперь стало понятно, кому принадлежал второй голос. Джеймс говорил с Кэтрин — девушкой, которую, по решению бутылочки, целовал Кендалл. Кэтрин и Джеймс дружили ещё с тех времён, когда оба были студентами.        — Конечно, Джеймс! О чём речь? Я не понимаю твоего волнения. Справедливость ведь на твоей стороне.        — Я до сих пор с ужасом вспоминаю события той ночи, Кэтрин… Я не хочу, чтобы всё это повторилось.        — Не повторится. Сейчас в твоих руках гораздо больше козырей.        — Деньги не решат моих проблем! — продолжал горячиться Маслоу. — У Эндрю есть кое-что на меня. Уверен, он ещё с давних пор хранит у себя те фотографии…        Кэтрин молчала пару секунд, после чего сказала:        — Я хочу надеяться на его совестливость. Не может в человеке столько времени хранится обида, Эндрю не имеет никакого права рушить твою жизнь. Он же…        — Хватит об этом. Пожалуйста. Не хочу думать о том, что самому ужасному моменту из моего прошлого суждено повториться.        Я услышал приближающиеся шаги и отошёл от двери. Вскоре передо мной вырос Джеймс, он выглядел раздражённым и усталым.        — Что не так, друг? — тихо спросил я, сам поневоле расстроившись из-за услышанного разговора.        — Всё… в порядке. Пока что.        Он ушёл, и я понял, что он даже не собирался посвящать меня, Карлоса и Кендалла в свои проблемы. Признать честно, это оскорбляло. У Маслоу был от нас секрет, он бережно хранил его вместе с Кэтрин. И, как подсказывал мне услышанный разговор, этот секрет был вовсе не безобидным.        Я вошёл в кухню. Кэтрин стояла ко мне спиной и наливала мартини в фужер.        — Кэтрин? — позвал её я, и девушка обернулась.        — О, привет, Логан. Будешь мартини?        — Нет.        Она села за стол, и я сел напротив. Мне жутко хотелось спросить, о чём они с Джеймсом говорили здесь минуту назад, но я посчитал неприличным так сразу спрашивать об этом.        — Почему ты не с остальными? — поинтересовался я.        — Мне надоели эти люди, в печёнках уже все они сидят. Честное слово. Я люблю Джеймса, но его друзья — идиоты, вечно ищущие повода набухаться. А иногда им и повод не нужен.        — Я, Кендалл и Карлос относимся к числу этих идиотов?        Кэтрин улыбнулась и, глотнув мартини, покачала головой.        — Нет. Вы трое совсем не похожи на остальных его нью-йоркских друзей. А ты почему не веселишься с остальными?        — Очевидно, потому, что я на них не похож.        Кэтрин снова улыбнулась, но на сей раз её улыбка не светилась весельем.        — Ты выглядишь слегка опечаленным. Что-то не так?        — Кроме тоски по Лос Анджелесу?.. — вздохнул я, опустив взгляд. — У меня всё так. Что-то не так у Джеймса.        Кэтрин в недоумении изогнула бровь, и я, положив локти на стол, объяснил:        — Я слышал, как вы говорили. Может, ваш этот разговор не должны были услышать чужие уши, но согласись, что я Джеймсу не чужой. Он мой друг.        Собеседница сделала ещё пару глотков мартини и, вздохнув, внимательно на меня посмотрела.        — У него проблемы, — тихо сказала она.        Кэтрин начинала издалека, но я точно знал, что она поделится со мной секретом, который с усердием хранила целых семь лет. Не даром ведь я не пошёл за Джеймсом, желая вытянуть из него всю правду. Для этого была Кэтрин.        — Я уже догадался, что у него проблемы. — Прищурившись, я смотрел на собеседницу, словно силился прочитать всю правду в её взгляде. — У меня три вопроса: кто такой Эндрю, что это за Паркер, желающий встретиться с Джеймсом, и какую ночь с таким ужасом вспоминает Маслоу?        — Джеймсу не понравится это, — сомневалась Кэтрин, и я не узнавал в ней прежней болтливой и любящей сплетни девушки. — Он не хочет, чтобы кто-либо знал о том, что он старается скрыть.        — Но ты ведь знаешь об этом.        — Да, я знаю, но…        Я не сводил с Кэтрин испытующего взгляда, и она сломалась под ним.        — Ладно, Логан, ты заслуживаешь знать, — сдалась собеседница, и слабая улыбка появилась на моих губах. — Но обещай, что не заговоришь с ним об этом.        — Это зависит от того, насколько грязным окажется его секрет.        — Логан!        — Что? Я не смогу молча знать его тайну, тем более, если она настолько важна для него!        Кэтрин молча смотрела на меня.        — Не смотри на меня так, — покачал головой я. — Я не собираюсь хранить обет молчания. Либо рассказывай, но соглашайся с тем, что я поговорю об этом с Джеймсом, либо просто заткнись.        — Что ж, я не думаю, что секретность этого дела должна доходить до абсурда, — начала Кэтрин, рассматривая мартини в фужере. — Рано или поздно, возможно, весь мир узнает об этом, и тогда…        — Ближе к делу, Кэтрин, — раздражённо прервал её я. — Не тяни резину.        — Ладно. — Она подняла на меня глаза, загоревшиеся от понимания того, что ей представилась возможность рассказать чужой секрет. — Ладно, Логан, как пожелаешь. Для начала отвечу на твой первый вопрос. Эндрю — это младший брат Брианны, бывшей девушки Джеймса. Они встречались ещё в колледже, это было… знаешь, что-то вроде самой популярной пары колледжа. Джеймса и Брианну все знали, но не все любили. Впрочем, как и они друг друга. Да, Джеймс сам признавался мне, что терпеть не мог Брианну, и, кажется, это было взаимно. Джеймс тогда был в баскетбольной команде, а Брианна — в группе поддержки. Согласись, слишком типичный союз для американского колледжа. Они встречались ради… огласки, ради шумихи, но никак не ради взаимной любви.        — Узнаю Джеймса, — вставил слово я, глубоко в душе несколько обижаясь на друга за то, что он не посвящал меня, Карлоса и Кендалла в подробности своего юношества. — Но что с Эндрю?        — Ах, да. Эндрю было десять, когда Джеймс и Брианна начали встречаться. Хотя Эндрю и был младше, в нём проснулась эта братская ревность к ухажёру сестры. Они с Джеймсом терпеть друг друга не могли, поэтому старались видеться как можно реже.        — Откуда тогда ты знаешь об их взаимной ненависти? Джеймс рассказал?        — Нет, Брианна. Мы с ней были лучшими подругами, я тоже занималась в группе поддержки. Мне нередко приходилось гостить у неё, и я видела, что происходило с Эндрю, когда кто-то хотя бы вскользь упоминал о Джеймсе. Не удивлюсь, если в его комнате висела доска для игры в дартс с прикреплённым к ней фото Джеймса.        — Почему ты сказала, что вы с Брианной были подругами? — решил поинтересоваться я. — Вы поссорились?        — О, нет, Логан, произошло что-то крупнее обычной ссоры. Но всё по порядку. Как я уже сказала, Джеймс и Брианна на дух друг друга не переносили, они часто ссорились, и весь колледж видел это. Эти ссоры порой возникали на совершенно пустом месте, Джеймс и Брианна орали друг на друга так, что стены дрожали, и абсолютно плевали на то, что на них смотрят люди.        — Почему же они не расстались, если так ненавидели друг друга?        — Им нужно было поддерживать статус самых знаменитых людей в колледже. Эта иерархия кого угодно до безумства доведёт.        — Ладно, это понятно. Что там с выросшим безобидным мальчиком?        — Вижу, ты слышал чуть ли не каждое слово нашего разговора, — с ухмылкой заметила Кэтрин и поднесла к губам фужер с мартини. — Когда не очень крепким, но интересным отношениям Джеймса и Брианны исполнился год, весь колледж потрясло одно ужасное событие. Б-брианну… Брианну нашли мёртвой. В её же ванной. Перерезанное горло, полная ванна крови, кровавые отпечатки рук на стенах… Не было подозрения в том, что её убили. Причём очень жестоко, просто зверски убили! Скажу честно, врагов в колледже она заработала не мало, не очень уж блестящая у неё была репутация. Конечно, полиция начала допрашивать учеников, и для шерифа Паркера, о котором ты также спрашивал, всплыла интересная информация о Джеймсе. Практически все опрошенные ученики в один голос утверждали, что между Джеймсом и Брианной вспыхивали частые и довольно агрессивные ссоры. Благодаря Эндрю, который тоже давал показания для следствия, Паркер пришёл к выводу, что Джеймс вполне мог убить свою «любимую».        — Джеймс?! — вырвалось у меня, и я с возмущением нахмурился. — Да как он мог такое подумать? Что за полиция у нас? Джеймс не способен на зверское убийство, это не он!        — Сам подумай, Логан! Что было у Паркера? Слова учеников о том, что Джеймс ненавидел Брианну (кто-то даже ляпнул, что Джеймс желал своей «любимой» скорой смерти); подтверждение этих слов многочисленными видео, которые недалёкие ученики умудрялись снимать на телефон и, наконец, фото, любезно предоставленное Паркеру любимым братом Брианны, Эндрю.        — Что? — не понял я. — Какое ещё фото?        — Как-то Джеймса и Брианну пригласили на выпускной их старшие друзья, и там они в очередной раз поссорились. Во многом был виноват Джеймс: он напился, как последняя сволочь, и приставал ко всем подряд. Брианне, конечно, это не нравилось; она вообще терпеть не могла, когда он выпивал. В общем, когда они ругались, Брианна сказала ему что-то очень колкое, до боли обидное, и Джеймса это взбесило. Он был пьян, не понимал, что творит… Он поднял руку на Брианну. Нет-нет, он её не ударил! Только замахнулся! Кто-то из его придурковатых друзей успел сделать фото, и я ума не дам, как оно попало к Эндрю. Мне казалось тогда, что Эндрю начнёт шантажировать Джеймса этим фото, но он бездействовал… Теперь понятно. Этот хитрый мерзавец хранил фото для особенного случая. Могу поспорить, что, давая показания шерифу, Эндрю добавил от себя, мол, Джеймс нередко избивал свою «любимую». Да, наверное, он это и сказал!        — Да… — протянул я, уставившись в одну точку на стене. — О таком прошлом, конечно, тяжело было молчать, но и вспоминать, верно, было не легче…        — Джеймс просто хотел забыть об этом. Не сердись, что он не рассказывал вам об этом, пожалуйста, не надо.        — Ладно, что там дальше? Что за ужасная ночь?        — Паркер уже ни минуты не сомневался в том, что убийство совершил Джеймс, не хватало лишь доказательств: мотивы ему были ясны. Джеймс и сам был не мало расстроен смертью Брианны, его действительно это потрясло… Тогда я поняла, что он не был абсолютно равнодушен к ней. Что-то было, это верно. И, представь себе, в этом подавленном состоянии Джеймс попадает в полицейский участок на допрос, потом — подписка о невыезде из города, а затем уже и взятие под стражу. Понятия не имею, как он не сошёл с ума от этого давления, как у него не сдали нервы. Он был в тюрьме примерно полтора месяца, каждый день его допрашивали, каждый день одни и те же вопросы, выводящие из себя… Я тоже верю, Логан, что он не делал этого, но мистер Паркер был настроен решительно. Он собирал доказательства, продолжал опрашивать друзей Джеймса и Брианны и, кажется, нарыл что-то действительно важное. Был суд. Я не знаю всех подробностей этого процесса, но присяжные, к большому удивлению семьи Брианны, оправдали Джеймса. Это было шоком и для меня тоже! И для Джеймса. Честно говоря, наши надежды на оправдание таяли с каждым днём: слишком очевидны были мотивы, слишком уверенно вёл себя Паркер. Я думаю, здесь помогли связи мистера Маслоу, отца Джеймса. Он тоже не сидел сложа руки, когда его сын был за решёткой; и деньги тоже помогли. Но я не считаю это подлостью, Джеймс ведь действительно ни в чём не виноват. Да, он не любил Брианну, но на убийство он был не способен! Ни в коем случае! А Паркер так не считал. Для полной победы ему нужно было чистосердечное признание Джеймса, он собирался вытянуть его из бедного парня любой ценой. Так вот, в последнюю ночь пребывания Джеймса в тюрьме его зверски избили другие заключённые. На суде он выглядел даже… уродливо. Всё его лицо и всё тело были в ссадинах, ушибах, синяках, о боже, это было ужасно! Он до сих пор с ужасом вспоминает ту ночь, и этот ужас точно парализует его. Он даже слова из себя выдавить не может, когда вспоминает о той драке, и я до сих пор понятия не имею, что вызвало такую агрессию у тех заключённых. Либо Джеймс сам нарвался, в чём я лично сильно сомневаюсь, либо… Где были охранники? Почему они не остановили тех уродов, а? Почему не наказали? Я думаю, что это Паркер постарался. Он, буквально, хотел выбить из Джеймса признание, а совершать грязную работу чужими руками всё же спокойнее, чем своими. Но у него не вышло, Джеймс не сломался.        — Боже, — вздохнул я, устало потирая глаза, — никогда бы не подумал, что Джеймс пережил такое. Не знаю, какое слово подобрать, чтобы описать всё это…        — Врагу такого не пожелаешь, а Джеймс… Джеймс всё выдержал.        — Но теперь всё это снова свалилось ему на голову? Я правильно понял?        — Да, Логан, ты прав. Тогда, семь лет назад, Паркер закрыл дело за отсутствием улик и новых подозреваемых, но теперь открывает его вновь.        — По просьбе Эндрю, так? — догадался я.        — Совершенно верно. Этому засранцу исполнилось семнадцать, но он не забыл прежних обид. Ненависть к Джеймсу всё ещё кипит в его несчастной душонке.        — За что он мстит ему? Неужели это всё ещё братская ревность?        — Нет, Логан, думаю, здесь что-то другое. Либо между ним и Джеймсом произошло что-то, во что никого из нас не посвятили, либо Эндрю просто не согласился с оправданием своего неприятеля. Кажется, он до сих пор уверен в том, что это Джеймс убил Брианну.        — Чушь! Джеймс не виноват. К тому же он и без того достаточно натерпелся, разве Эндрю этого мало?        — Он никогда не насытится неудачами Джеймса. Эндрю пойдёт до конца.        — Я уже ненавижу его, — со злобой в голосе проговорил я.        Кэтрин внимательно смотрела на меня.        — Ты так непоколебимо уверен в невинности Джеймса, — тихо сказала она. — Даже удивляет.        — Что тут удивительного? Я знаю его давно и просто уверен в том, что он не совершал убийства. Он не зверь.        — Да, но ты не знал его в то время, когда он был студентом. Видишь, ты даже никогда и не предположил бы, что когда-то Джеймс мог загреметь за решётку, что у него есть от тебя секреты, зато с такой уверенностью утверждаешь, что он не виноват в убийстве своей девушки.        — К чему ты клонишь, Кэтрин?        — К твоей слепой доверчивости. Ты ведь не знаешь их отношений с Брианной, ты никогда не видел, как Джеймс злился на неё, как кричал… Думаешь, он правда не мог убить её?        — Думаю, не мог, — раздражённо отвечал я. — А что думаешь ты, Кэтрин, а? Ты врала, когда говорила Джеймсу, что веришь ему?        — Конечно, нет. Я верю, что он не делал этого.        — К чему тогда эти идиотские вопросы?        — Мне было интересно, сможешь ли ты хотя бы мгновенье сомневаться в нём. Признаюсь, аргументы Паркера порой действительно звучали убедительно, да и мотивы Джеймса… Знаешь, такова человеческая природа: мы ни за что не поверим, если нам скажут, что наши близкие совершили что-то по истине ужасное. Мы до конца будем верить, что они этого не делали: как? Они ведь не могут, мы ведь столько лет их знаем…        Я молча смотрел на Кэтрин.        — Просто в жизни многое случается, — заключила собеседница, вновь наполняя фужер мартини. — Нельзя быть до конца уверенным в чём-то, но я уверена в одном: Джеймс не виноват. Я не верю обстоятельствам, которые Паркер назвал фактами, я верю словам Джеймса, и только им.        — Доверие и поддержка сейчас ему просто необходимы. — Опустив глаза, я замолчал на какое-то время. — Но неужели Паркер настолько глуп, чтобы продолжать следствие через семь лет всё с тем же подозреваемым? Джеймс был оправдан, разве можно снова взять его под стражу?        — Не знаю, Логан. Я знаю лишь то, что Паркер хочет видеть Джеймса завтра. Понятия не имею, что он будет делать… Всё это бессмысленно. Эндрю хочет утолить свой неутолимый интерес и узнать, кто убил его сестру. А Джеймсу он просто хочет подпортить жизнь. Бессердечный подлец.        — И что, кроме Джеймса, подозреваемых больше нет? Какой-то тупик получается.        — То-то и оно. Я много думала обо всём этом… У меня даже предположений нет, кто мог бы так зверски обойтись с Брианной. Это ужасно. Хотя и прошло уже семь лет, я до сих пор не могу поверить, что её больше нет.        — Да… — вздохнул я. — Порой я не понимаю, что происходит в этой жизни. Нет, я вижу людские поступки, слышу чужие разговоры, понимаю события, что следуют одно за другим… Но иногда кажется, что я не участник этой жизни. Будто я, наблюдая со стороны, вижу в ней каждую ошибку и знаю, как её исправить, но не могу ничего сделать. Абсолютно. Из-за этого я и не могу понять, что происходит, откуда это пошло и как это исправить.        — Согласна. Сложно представить, что люди сами создали это дерьмо, в котором теперь живут.        — Ну, так им и надо, — с невесёлой ухмылкой пожал плечами я.        Кэтрин мило улыбнулась в ответ.        На следующий день Джеймс узнал о том, что Кэтрин посвятила меня в его тайну; чуть позже обо всём стало известно и Кендаллу с Карлосом. Они были удивлены ничуть не меньше моего, и оба в один голос твердили Джеймсу, что верят ему и в его невиновность. Но наши слова не ободрили Маслоу. Абсолютно подавленный и расстроенный, он поехал в офис шерифа Паркера, а вернувшись, сообщил, что Паркер взял с него подписку о не выезде.        — Какое право он имеет? — возмущённо спрашивал я, измеряя гостиную шагами. — Что за глупость? Прежде тебя оправдывали, с чего этот индюк решил, что ему удастся доказать твою вину теперь?        — Думает, очевидно, что сможет взглянуть на дело свежим взглядом, — предположил Кендалл. — Он в тупике, но не расследовать дело не может. Ему нужен подозреваемый, а Джеймс первый на очереди.        — Это бред, — согласился Карлос. — Семь лет — слишком большой срок. Никаких улик уже однозначно не осталось, а друзья Джеймса и Брианны ничего нового сказать не могут.        — Но Эндрю есть дело до всего этого, — устало отвечал Джеймс, бессильно расплывшийся по креслу. — Кажется, он что-то ещё наплёл Паркеру про меня…        — Да плевать, — высказался я. — Ты знаешь, что не виновен. К тому же теперь у тебя есть достаточно средств, чтобы нанять самого лучшего адвоката в городе. Он докажет твою невиновность.        — Докажет… — задумчиво повторил Маслоу. — Есть ли смысл во всём этом? Я снова попаду туда.        Под словом «туда» он подразумевал тюрьму. Я постарался представить, как с ним обходились там, и в моё сердце закралась невообразимая жалость к Джеймсу.        — Не попадёшь, — уверенно сказал Кендалл. — Твой адвокат — твой самый лучший адвокат — не позволит этого.        — Опять будет суд, — продолжал Джеймс, бессмысленным взглядом глядя перед собой, — опять будут допросы, лампа в глаза…        — Понадобится время, чтобы адвокат смог доказать твою невиновность, — вставил слово Карлос, — ты, главное, наберись терпения. Всё кончится.        — Правда, теперь нам нескоро попасть домой… — со вздохом произнёс я.        — Вы-то тут причём? — не понял хозяин дома, метнув в мою сторону мрачный взгляд. — Это я под подпиской. Не вы.        — Какое это имеет значение? — спросил Кендалл, в возмущении подняв брови. — Мы не уедем домой тогда, когда ты тут, совсем один, готовишься к суду. Мы задержимся в Нью-Йорке на столько, сколько будет тянуться следствие.        Лицо Джеймса просияло обрадованной улыбкой.        — Спасибо, мужики, — тихо сказал он. — Правда. Спасибо. Я так подавлен повторением этого ужаса, я… Я просто в растерянности. Не знаю, что ждёт впереди, и не знаю, что делать дальше.        — Искать адвоката, вот что! — посоветовал испанец. — А потом — ждать оправдания.        — Не надо слепо надеяться на моё оправдание, Карлос…        — Да? А на что же тогда надеяться?        Дианна страшно разозлилась, когда я позвонил ей и сказал, что вынужден задержаться в Нью-Йорке на какое-то время.        — На какое-то время? — переспросила она с недоверием. — Что это значит?        — Не знаю, когда смогу вернуться в Лос-Анджелес… Но здесь нет моей вины. У Джеймса кое-что случилось. Я должен остаться.        — А Джеймс — маленький ребёнок? Почему ему вечно нужно, чтобы ты был рядом с ним?        — Дианна, услышь, что ты говоришь, — с плохо скрываемым раздражением в голосе сказал я. — Я его друг.        — А ещё ты мой молодой человек! И я тоже хочу, чтобы ты был рядом! — Она часто дышала, словно готовилась расплакаться. — Пойми же, Логан… Меня не устраивает, что ты так далеко…        — Да? А на что ты шла, когда начала встречаться со мной?        Дианна молчала какое-то время.        — Дай мне знать, если ты не один, — тихо попросила она.        — Что?        — Кто там с тобой, Логан?        Меня рассердила её ревность, и я гневно крикнул в трубку:        — Ты невозможна!        — А мне кажется, что для тебя уже невозможны наши отношения!        Я сделал глубокий вдох, чтобы усмирить свою ярость, и медленно выговорил:        — Я вернусь в Лос-Анджелес, как только смогу.        А потом, не желая слышать её ответа, я бросил трубку.        Ссора осталась открытой. Я не чувствовал своей вины, а потому не собирался извиняться и оправдываться, но Дианна была абсолютно уверена в том, что я должен попросить прощения. Одно обстоятельство, однако, разрешило эту ссору, если под словом «разрешило» понимать «сделало всё только хуже». Между нами возникло новое, ни на что не похожее противостояние, победителем из которого мог выйти только кто-то один.        Вечером того же дня я получил от Дианны сообщение, оборвавшее всё внутри меня. К сообщению было прикреплено фото — то самое фото, на котором был запечатлён наш с Ольгой поцелуй. А само сообщение содержало такой текст: «Теперь понятно, почему ты решил задержаться в Нью-Йорке. Спасибо большое за честность».        Я проклял всё на свете, когда получил это от Дианны. Видимо, тот самый аноним не стал дожидаться, когда Дианна узнает обо всём от меня, и решил сам посодействовать. Я поверить не мог, что кто-то в действительности был способен на такую подлость, и всё ещё не мог думать о том, что целовал Ольгу.        Мои попытки дозвониться до Дианны были напрасны. Она упорно игнорировала мои звонки, и это приводило меня в бешеную ярость. Мне нужно было услышать её голос, нужно было столько всего сказать… Но она не желала слушать моих объяснений. И тогда я стал писать ей.        «Возьми трубку. Как бы это банально ни прозвучало, но это не то, о чём ты думаешь. Просто дай мне всё объяснить».        «О боже, Дианна! Хватит молчать! Твоё молчание добивает меня!»        «Я сам не могу поверить в то, что случилось. Но это ничего не значило. Это была не заинтересованность, не симпатия и не влечение. Поверь. Пожалуйста».        «Кажется, я с ума сойду, если ты не ответишь. Дианна! Пожалуйста!»        Но она выдерживала гордое молчание, и я перестал пытаться. До этого вечера вина не столь сильно грызла моё сердце, но теперь я ощутил её в полной силе. Я был виноват перед Дианной — был. Конечно, я не должен был садиться играть в «Бутылочку», не должен был целовать Ольгу лишь потому, что на неё указало горлышко бутылки: можно было обойтись простыми объятьями, как делали это многие другие! Конечно, я не должен был позволять ей целовать меня во второй раз, и, конечно, я даже думать не должен был о том, чтобы самому крутить бутылочку. Раньше всё это казалось мне простым и безобидным, но теперь я понимал, насколько сильно облажался перед моей прелестной Дианной и насколько сильно был перед ней виноват. Оправдания мне не найти: я виновен, и точка.        Примерно через три минуты после того, как я перестал ей писать, она прислала мне сообщение: «Я поговорю с тобой, когда ты вернёшься домой». И всё. Восемь сухих слов в ответ на моё искреннее сожаление! Честно признать, я готов был сейчас же сорваться с места и поехать в аэропорт. Но Джеймс нуждался в нашей помощи. Я, Кендалл и Карлос были для него трехножной опорой: не будет хотя бы одной ноги — рухнет вся опора.        Мне нужно было позвонить и Эвелин, чтобы предупредить, что я не смогу вернуться домой в назначенный срок. Она, в отличие от Дианны, не рассердилась, а лишь высказала надежду на то, что у Джеймса всё наладится. Я был невероятно счастлив слышать её голос после всего того, что произошло между мной и моей девушкой.        Наша задержка в Нью-Йорке составляла уже три дня, а вестей от Паркера не было, как и не было хотя бы малейшего продвижения по делу. Джеймс, по нашему с парнями совету, позвонил Мику и в подробностях объяснил сложившуюся ситуацию. Менеджер обещал поучаствовать в удачном разрешении этого дела, и это зажигало в наших сердцах слабую надежду. Но ожидание раздражало больше всего, неизвестность пугала. Никто из нас не знал, что будет дальше: заточение, привлечение к делу новых свидетелей, оправдание? Каждый из нас, я думаю, строил себе самые отвратительные и ужасные догадки, но вслух их высказывать не торопился. Хотелось надеяться на лучшее.        Наконец на четвёртый день Джеймс сказал нам:        — Возвращайтесь в Лос-Анджелес, парни. Как видите, никаких новостей нет, но… Отсутствие новостей ведь тоже новость? Не хочу, чтобы вы страдали из-за меня.        — Страдали в Нью-Йорке? — с усмешкой переспросил Карлито. — Слышишь себя?        — Нет, я хотел сказать, что вижу, как вы тоскуете вдали от Лос-Анджелеса… Особенно Логан, его там целых две дамы ждут.        — Они могут подождать, — с уверенностью сказал я.        — Как и моё дело. Говорю вам, парни, следствие может затянуться на долгие месяцы, и что вы будете делать? Улетайте, всё в порядке.        — Ты уверен? — сомневался Кендалл. — Конечно, если тебя снова возьмут под стражу, мы ничего сделать не сможем… Но оставлять тебя здесь одного тоже как-то не хочется.        — Здесь мои родители, сестра, — со слабой улыбкой ответил Маслоу, — думаю, я найду поддержку в них. Правда. Возвращайтесь.        — Джеймс, слушай… — начал испанец, но хозяин дома его перебил.        — Не хочу ничего слушать, хочу, чтобы вы не чувствовали, что чем-то обязаны мне. Это не так, слышите?        — Да, — снова заговорил я, — но я думал, что наша поддержка…        — Я буду чувствовать её даже тогда, когда вас не будет рядом. Просто мне не хочется, чтобы вас что-то задерживало здесь. Цените свободу, цените её по-настоящему. И улетайте.        Спорить с Джеймсом было бесполезно, и мы видели, что ему действительно не нравилось то, что мы задерживались в Нью-Йорке из-за него уже на четыре дня. С одной стороны, мне страшно хотелось прыгнуть в самолёт и улететь в Лос-Анджелес, чтобы увидеть Дианну и Эвелин, но с другой, оставлять Джеймса одного не позволяла совесть. Все эти четыре дня я чуть ли не каждую минуту думал о том, через что ему пришлось пройти когда-то, и пытался представить, как он чувствует себя теперь. Мне казалось, что мы просто обязаны были быть рядом с ним.        О чём бы ни говорила моя совесть, сердце слушать не хотело. Вечером наши с парнями вещи были уже собраны, а утром мы улетели домой. Нью-Йорк остался за спиной, а Джеймс остался в Нью-Йорке.        Дианна меня не встретила. Когда я вошёл в дом, мне показалось, что её не было: настолько в доме было тихо. Я нашёл её в спальне. Она читала свою любимую книгу «Апрельское колдовство», забравшись в кресло с ногами.        — Привет, милая, — тихо сказал я, бросив сумку с одеждой на пол.        — Привет, — так же негромко ответила Дианна и, закрыв книгу, отложила её в сторону. Наверное, она слышала, что я приехал, но не посчитала нужным спуститься.        Я совершенно не знал, с чего начать разговор, потому что мне никогда раньше не приходилось просить прощения за… неверность. Что нужно сделать? Начать объяснять, как всё было, начать оправдываться, говорить, что я не виноват?        — Читаешь? — спросил я и тут же дико разозлился на себя. Можно было спросить что-нибудь ещё более глупое?        Не ответив, Дианна встала с кресла и подошла ко мне. Она не сводила с меня холодного взгляда.        — Неужели это всё, что ты хочешь спросить у меня, Логан? — с оскорблённым видом сказала она. Вблизи я сумел рассмотреть её лицо: оно заметно осунулось, и в моём сердце снова вспыхнуло угнетающее чувство вины.        — Я хочу спросить, Дианна… Насколько сильно ты обижена на меня?        Дианна сморщила нос, точно моя реплика причинила ей физическую боль, и залепила мне звонкую пощёчину. Удар заставил меня повернуть голову в сторону, я простоял так несколько мгновений.        — Кажется, очень сильно, — проговорил я, посмотрев на свою девушку.        — Да ты невыносим, Логан!        — Дианна, — выговорил я, — пожалуйста, дай мне всё объяснить.        — Что ты хочешь мне объяснить? — Её голос начал дрожать, и я прекрасно понимал, что это значило. — Что все те слова о твоей ненависти к моей ревности, о том, что ты никогда не позволил бы себе предательства, — всё это было наглой ложью?        — Совсем нет! Всё это было чистой правдой, Дианна!        — Тогда почему ты так поступаешь со мной? Зачем, зачем ты целовал чужую девушку? Мне назло, да? Ты сделал это мне назло?        — Нет. Мы… мы играли в «Бутылочку». Вся правда в этом.        С губ Дианны сорвался смешок.        — Думаешь, ты оправдаешь свой поступок дурацкой игрой?        — Я не собираюсь себя оправдывать, я только хочу рассказать, как всё было, и попросить тебя понять меня. — Вздохнув, я опустился на кровать и посадил Дианну рядом с собой. — Я не помнил себя в тот вечер, потому что был мертвецки пьян. Ты просто понятия не имеешь, что делает со мной алкоголь, а тогда… Я выпил слишком много. Слишком. Мы сели играть, и бутылочка решила, что я должен был поцеловать ту девушку… Я сделал это. Тот поцелуй длился не больше трёх секунд. Но потом она сама поцеловала меня, и я… Я не знаю, что было со мной. Я ответил…        — Ты ответил, — подтвердила Дианна, снова сморщив нос. — Не стал сопротивляться. Ты вовсе не думал обо мне.        — В тот момент я не думал ни о ком и ни о чём, потому что…        — Потому что тебе слишком понравился её поцелуй, да?        — Дианна, я же попросил выслушать меня, ты дашь мне сказать?        Она ответила холодным взглядом, и я посчитал это за разрешение продолжать.        — Потому что со мной произошло что-то непонятное, — снова заговорил я. — Клянусь, такого никогда не было. Я понял это только потом, когда протрезвел и смог свежим взглядом взглянуть на всё это. Дианна, знаешь, это было что-то вроде вспышки тихого гнева… Не знаю, как смог бы это объяснить. Как будто что-то внутри меня полыхало огнём ненависти, сжигая меня изнутри, а я не мог сделать ничего… Я понимал, что делал плохо, но именно этого и хотел. Я хотел, чтобы это зло утянуло меня куда-то вниз, на самое дно, и полностью меня поглотило. Я был спокоен, как удав, вот что меня так пугало потом. Будто всё это было очередной вспышкой, только проявилась она не внешне, а внутренне, и это было… ужасно.        Дианна смотрела на меня блестящими от слёз глазами.        — Логан… — вырвалось у неё, и она, отведя взгляд в сторону, вытерла пробежавшую по щеке слезу. — Меня так пугает то, что происходит с тобой… И я так хочу помочь тебе, что и словами не выразить. Мне кажется, тебе нужно лечение, всё это принимает страшный оборот…        — Не хочу обсуждать это сейчас, — покачал головой я, перебивая её. — И я не знаю, что творилось в моей душе во время поцелуя, я… я даже не помню это. Так бывает как раз при таких вспышках. Ты понимаешь, что дико злишься на что-то, но через минуту не можешь вспомнить, что ты говорил, что чувствовал, кроме этой злобы, о чём думал… — Взглянув на Дианну, я взял её руку и с сожалением приподнял брови. — Я сам не могу поверить в то, что это случилось, и прекрасно понимаю, как противоречив мой поступок… Просто хочу, чтобы ты знала: после этого я ни на миг не переставал думать о своей вине. Я очень виноват перед тобой. И не подумай, что я собирался скрыть от тебя этот поцелуй, я рассказал бы в любом случае.        — Что с той девушкой? — тихо спросила Дианна, плотно сжав губы.        — О чём ты?        — Ну, ты говорил с ней после того, как вы поцеловались? Она не пыталась выяснить, к примеру, есть ли у тебя подружка?        Слабо улыбнувшись, я опустил голову.        — Нет. После поцелуя я сразу же лёг спать, а потом мы даже не видели друг друга. Я представляю, Дианна, каково тебе сейчас, но пойми, что этот поцелуй не значил для меня ничего… Мои чувства были будто отключены, я сам был не свой.        Дианна спрятала лицо в ладони и шумно вздохнула.        — Я рассказал всё, как было, — тихо произнёс я и встал с кровати. — Если тебе не кажется, что ты можешь простить, то не нужно. Я знаю, чего стоит это прощение. Но больше я ничего не скажу. Оправдываться не буду.        Подняв на меня взгляд, Дианна сказала:        — Оправдания унижают.        — А тебя ещё больше унизит моё прощение, так? Оно будет означать, что ты смирилась с предательством и что ты слишком слабая для того, чтобы не дать мне второй шанс.        Она встала и подошла ко мне.        — Может, в твоих словах есть доля правды, — тихо сказала она, положив руку на мою шею, — в конце концов, кому как не тебе знать об этом?        — И что ты решила? — спросил я, опустив взгляд. У меня не было предположений о том, что ответит Дианна, а потому я нисколько не боялся услышать её ответ.        — Решила, что я действительно слишком слаба для того, чтобы не дать тебе второй шанс, — выговорила моя девушка и, притянув меня к себе, поцеловала. — Впрочем, женщине рядом с мужчиной не стыдно быть слабой, согласен?        Ночью, когда Дианна уже уснула, я сидел на кухне и пил чай. Непонятные размышления не давали мне покоя, мучили меня, безжалостно терзали душу, но я не понимал собственных мыслей. Нет, они были чужими: появлялись в моей голове из ниоткуда и бесследно исчезали, точно их и не было вовсе.        Раздался торопливый стук в дверь. Я вздрогнул, услышав его. Этот стук прозвучал зловеще и пугающе в ночной тишине, а потому я не спешил открывать. Что ждало меня за этой дверью?        Стук повторился. Тот, кто стоял за дверью, очевидно, очень не хотел будить тех, кто был в доме. Я испугался, как бы незваный гость не разбудил Дианну, и поспешил открыть дверь.        Моим ночным гостем оказался Кендалл. Он выглядел крайне взволнованно.        — Кендалл… — произнёс я, разглядывая друга. — Ты поздно.        — Знаю. Боялся, что ты уже спишь.        — Не сплю. — Я впустил немца в дом, и мы пошли на кухню. — Не могу ничего сделать. Не спится.        Шмидт бросил взгляд на мою кружку и, указав на неё пальцем, спросил:        — Можно мне тоже?        — Да. Сейчас сделаю тебе чай.        — Только сделай покрепче.        Пока я делал чай своему другу, меня не покидали тревожные мысли. Что-то случилось, это было понятно по одному виду Кендалла, и мне жутко хотелось узнать, что произошло. Иногда оборачиваясь, я замечал, как Шмидт искал своим рукам место и не находил.        Когда чай был готов, я решил утолить свой интерес.        — Что стряслось? Обычно ты не приезжаешь ко мне ночью с хорошими вестями.        — Да, Логан, просто… — Кендалл вздохнул. — Я понял что-то очень важное. Вернее, я понял это давно, но всё боялся себе в этом признаться, а когда признался… решил, что об этом должен знать кое-кто ещё.        — То есть я.        — То есть ты.        Шмидт сделал глоток чая и снова вздохнул.        — Да, я хочу, чтобы ты знал об этом, — продолжал ходить вокруг да около немец, — но не хочу, чтобы ты злился.        — Да в чём дело, чёрт возьми?        Руки Кендалла дрожали от волнения, которое он усердно пытался скрыть.        — Дело в том, Логан, — задумчиво проговорил он, не смея поднять взгляда, — дело в том, что… я без ума от Эвелин.        Его слова пронзили моё сердце острым ножом. Я не знал, что именно причинило моему сердцу такую боль, но это было невыносимо.        Я смотрел на друга немигающим взглядом и пытался собрать мысли в одно целое. Понимая, что я ничего не скажу в ответ, Кендалл продолжил:        — Логан, я… я без памяти влюблён в неё. Именно о ней я не хотел рассказывать вам с парнями, именно она дарит мне невероятное вдохновение, именно она заставила меня съехать от тебя и снимать номер в отеле.        — Что?.. — почти беззвучно переспросил я, нахмурив брови.        — Нет никакого нового дома. Я соврал. После вечеринки Карлоса и Алексы, когда мы с ней танцевали, я вдруг понял, что чувствовал к ней. Эвелин, она… она необыкновенная. Я понял, что в моём сердце в первые за последние несколько лет вспыхнула любовь, и испугался этого. Я был напуган, как мальчишка, а потому решил, что не должен жить рядом с ней. Это было невозможно — видеть её каждый день и молчать. Нужно было уехать, чтобы забыть о ней, я действительно думал что мои чувства — простая симпатия, которая пройдёт со временем, но… Логан, я наврал тебе о том, что нашёл себе жильё. Я просто сбежал. Сбежал от неё.        — Сбежал от своих чувств, — тихо прибавил я, смотря куда-то в сторону.        — Так и есть. Но всё стало хуже: вместо забвения в моём сердце родилась невообразимая тоска, и я начал сходить с ума без неё. Это так ужасно, так ужасно не видеть её!        Кендалл закрыл ладонью глаза и замолчал. Мы сидели в тишине несколько минут. Я думал о том, что он рассказал мне.        — И ещё кое в чём я должен признаться, — опомнился немец, взглянув на меня. — Ты знаешь, я смирился с тем, что Эвелин безответно влюблена в тебя…        — Что ты несёшь? — негромко перебил его я, переведя на собеседника бессмысленный взгляд.        — Хватит. Уже давно понятно, что она любит тебя, чёрт возьми, Логан! Можно подумать, что все вокруг замечают это, — все, но не ты!        Я отрицательно покачал головой, собираясь сказать ещё что-то, но Кендалл перебил меня.        — Когда у тебя появилась Дианна, мои чувства к Эвелин, кажется, только обострились. Может, к ним просто прибавилась жалость: возможно, ты не замечал, но ей невыносимо видеть Дианну рядом с тобой.        — Ты считаешь, что я ни разу не думал об этом? — холодно спросил я.        — Сейчас я совсем не об этом, Логан. Я понимал, что Эвелин безответно влюблена в тебя и что ты влюблён в другую, но вечеринка в доме Джеймса в Нью-Йорке… она кое-что изменила.        Я с возмущением нахмурился, начиная кое-что понимать.        — Когда я увидел, как ты целовал Ольгу, — продолжал Кендалл, грея руки о горячую кружку, — мой внутренний мир встал с ног на голову. Я внезапно понял, что ты и Дианна не можете быть рядом друг с другом, что тебе нужен совершенно другой человек. Я уже не думал о том, что Эвелин любит безответно, я думал только о том, что она любит. Эта любовь должна была её осчастливить. И я знал, что, расставшись с Дианной, ты, возможно, будешь пытаться заполнить кем-то пустоту, образовавшуюся в твоём сердце… Я хотел, чтоб это была Эвелин. Это звучит глупо, я знаю, но всё, чего я хотел тогда, это знать, что она счастлива. И я сфотографировал тебя и Ольгу, решив отправить это фото Дианне. У неё должен был повод усомниться в тебе…        — Ты паршивый предатель, Кендалл, — выговорил я, стиснув зубы, и со всей силы ударил ладонью по столу. — Ты, чёртов идиот! Неужели ты думал, что, поссорив меня и Дианну, обеспечишь счастье Эвелин?!        — Ты не внимательно слушал, Логан! Я сказал совсем другое!        — Нет, ты сказал то, что я услышал! Всё, что двигало тобой, это подлость, но никак не благородство!        — Выслушай же меня, — убедительным тоном попросил Кендалл, и я покорно примолк. — Я был пьян, и мысли у меня были не в порядке. Утром я передумал отправлять это фото Дианне, потому что понял, что сердце Эвелин этим не спасти. Я просто решил показать тебе, что ты наделал, целуя Ольгу, и захотел, чтобы у тебя проснулось чувство вины. Просто любовь Эвелин к тебе… ты будто не замечаешь её. И принимаешь её, принимаешь даже без благодарности, совсем не чувствуя вины. Твоей совести пора было проснуться.        — Тебе ли говорить мне о пробуждении совести? — гневно спросил я. — Ты-то, человек, обманувший любящую девушку в своих чувствах и предавший её, ты говоришь мне об этом?!        — Хватит, Логан. Не дави мне на больное.        — А ты не давишь мне на больное, рассказывая всё это? Я и предположить не мог, что рядом со мной живёт такой подлец!        — Да как ты не понимаешь, что я желал счастья для тебя и Эвелин? — тоже начал раздражаться немец. — В тот момент я начал понимать, что ты не можешь быть так чёрств с ней, потому что она прелестнее всех девушек, которых я знаю, вместе взятых! Ты просто не мог быть равнодушен к ней! И я отправил это фото, да, отправил его Дианне. Я просто хотел знать, что это чуть-чуть облегчит страдания Эвелин. — Кендалл нервно выдохнул. — Но теперь я очень сильно жалею об этом. Очень сильно.        — Почему же? — тихо спросил я.        — Я приехал к тебе не только ради того, чтобы признаться во всём, но и ради того, чтобы спросить тебя.        Я хмуро и вопросительно смотрел на него.        — Мы вчетвером столько обсуждали твои чувства к Эвелин, — продолжал Шмидт, не поднимая на меня взгляда, — и ты столько раз говорил о своём равнодушии, что у меня не осталось никаких сомнений в том, что она безразлична тебе. Но что-то не позволяет мне сделать шаг к ней навстречу, не знаю, что это… Однако это заставляет меня спросить… Вернее, я хотел бы попросить тебя, Логан…        — Попросить разрешения быть с ней?        Он поднял на меня такой взгляд, который мог ответить сразу на все вопросы. Да. Кендалл приехал сюда, чтобы спросить меня, не против ли я его признания Эвелин. Он только что утверждал, что у него нет сомнений в моём равнодушии к Эвелин, но я почти физически ощущал сомнение, звучавшее в его голосе. «Ты ни в чём не уверен, Кендалл», — злорадно подумал я. А почему ещё он стал бы спрашивать у меня разрешения?        И я вдруг понял всё то, что происходило со мной до этого. Понял свои мысли, что не давали мне покоя до приезда друга; понял, почему так рад был говорить с Эвелин по телефону, когда мы с парнями были в Нью-Йорке; понял, почему слова Кендалла о его любви к Эвелин так болезненно укололи моё сердце.        Уставившись в стену не смыслящим взглядом, я отрицательно покачал головой.        — Что? — не понял Шмидт, и я увидел, как потухли его глаза.        — Нет, Кендалл, — проговорил я, не сводя с друга сурового взгляда. — Я буду рядом с ней. Я, понял? И никто другой.        Лицо немца приняло оскорблённое выражение, и он сказал:        — Но Логан, ты ведь не хочешь сказать…        — Хочу, — перебил я. — Я хочу сказать, что тоже люблю её.        Какое-то время ночной гость молча смотрел на меня, после чего нервозно рассмеялся.        — Что за чушь, Логан! — воскликнул он, резко сменив свой настрой. — Если бы ты любил её, ты бы не стал мучить ни её саму, ни себя!        — А много ты понимаешь в любви, Кендалл? Думаешь, так легко заметить её чувства, не слыша от неё прямого признания и надеясь, что малейшее их проявление — это не твоя паранойя?        — Нет, Логан, нет, нет, нет, — снова вдруг рассмеялся Шмидт. — Ты любишь её из жалости. Слышишь? Из жалости! Ты думаешь, что обязан любить её, потому что она любит тебя, или ты просто жалеешь её из-за того, что она больна… Но я люблю её всем сердцем! Не жалею! О, нет, моя любовь искреннее всего того, что я когда-либо делал в жизни!        — А в моих чувствах нет никакой жалости к ней, — холодно произнёс я. — Я отдаю ей всё свое сердце, и поверь, что оно пылает самой сильной любовью, которую только можно представить!        Кендалл нахмурился и покачал головой.        — Одумайся, — тихо сказал он. — Это всё неправда. Ты думал, что Эвелин принадлежала тебе, потому что она любит тебя, а теперь не можешь смириться с мыслью, что она может принадлежать кому-то другому. Это ревность, Логан! Это не любовь! Твоё эгоистичное самолюбие бесится от того, что Эвелин не будет любить тебя! Тебе нужна её любовь, но не сама она!        — По-твоему, я настолько ужасен? — разозлился я и в ярости сжал кулаки. — Я не чудовище, чтобы так обходиться с Эвелин! Нет! Я долгое время вынашивал в себе это чувство, долго страдал и мучился!        — У тебя есть Дианна, — упавшим голосом произнёс друг.        — К чёрту Дианну! Она была для меня спасательным кругом, за который я уцепился, когда начал тонуть в этой любви! Через Дианну я спасался от Эвелин, от моих чувств к ней, потому что я чертовски боялся признаться себе в этих чувствах! Я боялся влюбиться и буду бояться этого всю свою жизнь!        — Нет, Логан, — как заклинание, повторял свои слова Кендалл и мотал головой, — нет, Логан, нет… Ты любишь Дианну…        — Да не люблю я Дианну! — взорвался я и вскочил на ноги. — Не люблю! Возможно, я даже ненавижу её за то, что она отдалила от меня Эвелин! Ты не веришь? Кендалл, ты мне не веришь? Я сейчас же поднимусь наверх, разбужу Дианну и скажу ей, что не люблю её! Что никогда не любил! Хочешь? Ты хочешь этого?        — Остынь, Логан, сядь, пожалуйста, — взмолился Кендалл и спрятал лицо в ладони. Его голос дрожал, будто он готовился разрыдаться. Вздохнув, я без сил упал на стул. — Ладно, послушай, — вновь заговорил немец через несколько минут, — возможно, ты л-любишь Эвелин… Она любит тебя, это… Нет никаких сомнений в том, что она будет с тобой, что захочет быть с тобой… Но Логан, я прошу, умоляю тебя, дай мне шанс. Дай единственный шанс на счастье рядом с ней. Подумай обо мне, вообрази, каково мне! Ты будешь последним подлецом, если не позволишь мне попробовать завоевать её сердце.        — Я буду предпоследним подлецом, — мрачно поправил его я. — Это ты последний подлец.        — Логан…        — Кендалл! — снова повысил голос я. — Ты не сможешь сделать её счастливой, неужели ты не понимаешь? Ты уже дал мне понять, что с лёгкостью можешь предать близкого человека! Что? Скажешь, это не так? А что было с Кайли, друг мой? Помнишь? То же самое ты сделаешь с Эвелин, ты сделаешь ей больно! А я не переживу этого, слышишь? Просто не переживу!        — Это было один раз, Логан, — опустился Кендалл до шёпота. — С Эвелин я никогда не смогу сделать что-то подобное… Пожалуйста. Просто позволь мне.        Я был преисполнен ревностной злости, и эта ревность затмевала в моей душе все остальные чувства.        — Нет, — твёрдо сказал я, и взгляд Шмидта помрачнел. — Ни за что. Ты не будешь с ней. Она любит меня. И Эвелин захочет быть со мной, когда узнает, что я тоже люблю её, что люблю её сильнее всех на свете! А ты ничего не сможешь сделать! Ты её не получишь!        — Это жадность, — упавшим голосом сказал Кендалл и, сжав зубы, сердито нахмурился. — Это как последний кусок пиццы, что мы ели вместе! Ты уже наелся, и тебе не нужен этот последний кусок, но, увидев, что я потянулся за ним, ты потянешься ещё яростнее. Это не любовь! В тебе говорит ревность, гордость, тщеславие, самолюбие, да что угодно, только не любовь! Ты не любишь её!        — А ты не понимаешь, что несёшь! Никогда тебе не узнать того, что лежит у меня на сердце! Ты понятия не имеешь, что я чувствую! Перед твоими глазами только то, что ты видишь, ты просто не хочешь копнуть глубже, чтобы признать своё поражение!        Шмидт смотрел на меня с оскорблённым видом, сжимая губы и возбуждённо дыша. Мы оба наговорили друг другу много неприятных вещей, но извиняться не один из нас не собирался.        — Ночь на дворе, — успокоившись, произнёс я и вздохнул. — Давай подождём, Кендалл. Давай оставим это дело до утра.        — Я не могу ждать, — полушёпотом выдавил из себя немец.        — Придётся. Дождись рассвета. Как только встанет солнце, я поеду к Эвелин и признаюсь ей.        — Не надо, Логан… Пожалуйста! Не лишай меня последней надежды и не губи то, что расцвело у меня внутри!        — Уже поздно что-либо решать, Кендалл! — развёл руками я. — Не пытайся надавить на жалость, ты ничего не исправишь! Ни-че-го!        Часы показывали восемь утра, когда я, нервный, подавленный и не выспавшийся, уверенно сжимая рулевое колесо, ехал к дому Блэков. В мыслях царил сплошной хаос, я не понимал решительно ничего. Но в этом бардаке ясно выделялась лишь одна мысль: я еду к Эвелин, чтобы признаться ей в любви.        Я вспоминал всё то, что вчера говорил мне Кендалл, и думал: насколько правдивы были его слова? Разве не я каждый раз утверждал и парням, и самому себе, что с Эвелин меня связывают исключительно дружеские чувства? А что теперь? К чему я так яро рвусь в бой, стараясь доказать Кендаллу наличие других, более интимных чувств?        Когда же я понял, что люблю её? Кажется, она действительно заинтересовала меня после рождественской вечеринки… Нет, не было чёткого момента в наших отношениях, когда я проснулся и вдруг понял, что влюбился в неё. Это случалось постепенно и медленно, я не позволял этому чувству окрепнуть в сердце, потому что не хотел быть влюблённым. Я не знал о любви Эвелин наверняка. Увы, эта девушка имела особенность напрямую не признаваться в своих чувствах: она делала это завуалировано, скрыто и осторожно, будто проверяла почву под ногами на твёрдость.        Но что же тогда получается? Я окончательно признался себе в чувствах только после того, как получил от Эвелин то стихотворение? Выходит, так. Эвелин опять не делала прямых признаний, играя со словами, с вопросами, но отчего-то я был уверен в том, что она совершила именно признание. Как и рассуждали парни, она не хотела молчать, но одновременно боялась не молчать: рядом со мной ведь была Дианна, и Эвелин, очевидно, думала, что я люблю её… Она осторожничала, и это можно было понять. Окончательно убедившись в наличии у Эвелин чувств ко мне, я признался в них самому себе. Правильно ли это? По-настоящему? Я помню, как Эвелин рассуждала о моих чувствах к Чарис. Утешая меня в непростую минуту, Эвелин сказала, что мои чувства к Чарис — бутафория. Но что такое мои чувства к Эвелин? Любовь или та же бутафория?..        Я резко затормозил и, достав из кармана мобильный, принялся искать нужный номер в списке контактов.        — Да, Логан? — послышался осторожный и нервно-натянутый голос Кендалла на том конце провода.        — Всё может измениться за считанные секунды, — выговорил я. Это было первое, что пришло в голову. — Я решил. Она не может быть не счастлива рядом с тобой.        — Что?.. Что ты имеешь в виду?        — Она твоя, Кендалл. Твоя. Это всё, что я хотел сказать тебе.        И, не дождавшись, пока Шмидт ответит хоть что-нибудь, я бросил трубку.