Академия Смерти.

« Они не созданы для мира, И мир был создан не для них. » Я всего лишь хотел, чтобы в этом грязном, полном злобы и ненависти мире было чуточку больше добра. Я не желал становиться частью того зла, в которое был втянут. Я не хотел быть убийцей. Я лишь пытался остаться верным себе, своим принципам , своим идеалам. Но мой отец счел меня слабым, нежизнеспособным мальчишкой, который только позорит его, великого гауляйтера. Он искренне жалел о том, что у него есть такой сын, как я. Эстет, пацифист, который вечно печатает какие - то нелепые сочинения о красоте мира, мечтах, любви, дружбе.. Он даже слушать меня никогда не хотел. Прерывал на полуслове и заводил извечный разговор о службе в СС. Отец думал, что я просто запутался. Считал, что если будет раз за разом повторять мне, что Германия вершит великие дела - то я поверю ему. То я признаю идеологию национал-социализма. Но это было не так. Я давно сделал свой выбор, только он не мог его понять, и уж тем более принять. Поэтому, когда в начале осени отец отправил меня учиться в ближайшую Национал - политическую академию, где готовили элиту Третьего рейха, я отчасти обрадовался. Я был рад тому факту, что мне больше не придется видеть этого тирана, который считал, что идет по пути праведника и освобождает народы. Конечно, и в этой академии будут промывать мозги , но там нужно будет лишь изредка поддакивать и делать вид, что ты слушаешь и веришь в эту чушь. Я думал, что у меня получится. Но зачастую выходит совсем не так, как мы представляем. « Дружба чиста как слеза » В Академии я встретил Фридриха Ваймера. Наша дружба началось с того, что я просто помог ему застелить постель, чтобы ему не досталось от проверяющего. Отчего - то в тот момент, когда мы представились друг другу , я почувствовал в нем родственную душу. Прежде у меня не было друзей, мне всегда было проще быть одному. Но только не теперь. На каждом уроке мы сидели вместе. Фридрих был сильнее в физической подготовке, в сборке - разборке автоматов, в общем, в практической сфере. Я же лучше решал различные задачи и писал сочинения. И я периодически давал моему другу списать, а он помогал мне с освоением сборки - разборки автомата, всегда старался поддержать и подтолкнуть, когда у меня уже не хватало сил добежать очередной круг на занятиях физкультуры. Вечерами , когда появлялось свободное время, мы подолгу разговаривали, приходя к озеру. Слушали друг друга, делились мыслями и эмоциями. Фридрих всегда читал мои сочинения и говорил, что из меня бы вышел отличный писатель. Я же, в свою очередь, всегда с интересом слушал его рассказы о занятиях боксом, о новых победах и планах. Казалось, на время мы уносились куда - то далеко от этого мира, охваченного войной и запятнанного кровью. Но Академия всегда была рядом и напоминала нам о войне. Академия была жестоким местом. Многие не выдерживали её законов и ломались под её напором. Так происходило со многими нашими товарищами. Кто - то бросал учёбу, а кто-то умирал. И каждую смерть я воспринимал как свою собственную. Мне становилось все тяжелее и тяжелее с каждым новым днем. Учитывая ещё тот факт, что я начал замечать изменения в характере моего лучшего и единственного друга. В нем развивалась лютая жестокость и вера в идеологию. Апофеоза эти качества в нем достигли в конце осени, на отборочном бою. Фридрих почти победил юношу из другой Академии, его противник уже висел на канатах, не в силах встать. Все кричали : " Добей, добей, добей! " Всем было так весело, а я не понимал этого. Я искренне верил, что Фридрих не нанесет ещё один, последний удар. Я тихо шептал: " Не надо, не делай этого". Но он сделал. Он вложил в свой удар всю силу и ненависть и победил. Его противник бессильно раскинулся на ринге без сознания, а окровавленное лицо Фридриха озарила широкая улыбка. Я не мог больше смотреть на это и слышать всеобщее ликование. Я выбежал из зала. Через час , когда неприятное чувство обиды и непонимания немного отпустило меня, я нашел Фридриха, чтобы поговорить. Он стоял в общей ванной комнате и боксировал перед зеркалом. — Неужели, нельзя было как-то по-другому? — робко спросил я. Ваймер резко обернулся и непонимающе взглянул на меня. Я никогда ещё не видел его таким. — Что значит " по-другому ", Альбрехт? Я переминулся с одной ноги на другую. — Можно было быть менее жестоким. Он ведь и так висел на канатах, зачем было вырубать его? — Нет, нельзя было. — грубо отрезал Фридрих. — Или ты не рад моей победе ? Может, завидуешь мне? Я обреченно покачал головой. Мой друг больше не понимал меня. Неужели теперь Академия может отпраздновать тот факт, что она породила очередного идеально укомплектованного фашиста? — Вовсе нет, я очень рад за тебя. — пожав Ваймеру руку, я поспешил убраться прочь. После случившегося мы редко общались. Наши разговоры стали пустыми и несвязными. Мне было больно осознавать, что я теряю своего друга. « Они были совсем ещё детьми, и мы их убили! » Однажды ночью нас разбудили и сообщили, что приехал сам гауляйтер - то есть, мой отец. Сначала я испытал коктейль из негативных эмоций: вроде ненависти, неприязни и злобы. Но затем мне стало просто страшно, и этот страх обволок всё. Вряд ли бы мой отец приехал среди ночи только чтобы провести какой -то инструктаж или поговорить с курсантами о жизни. Его приезд значил только то, что война добралась и до нас. Юных, глупых и неопытных детей. Нас заставили одеться в полное обмундирование и выйти на улицу. Снаружи было холодно , и шел снег. Все окружающее казалось мне таким сказочным и красивым, если бы только не одно НО. Я вышел не для того, чтобы прогуляться по заснеженным улочкам. Мне выдали автомат и боевые патроны. Я должен был стрелять в настоящих людей. Я должен был забирать их жизни. Нас погрузили по машинам и отвезли в лес. В лесу было тихо, и только наставляющая речь гауляйтера и лай собак - ищеек нарушали покой. По команде мы зарядили автоматы и сняли их с предохранителя. А затем, разделившись на небольшие группы, побежали "прочесывать" территорию. Мне было ещё страшнее, чем в тот момент, когда нам сказали, что мой отец прибыл в Академию. Мои руки совсем не слушались меня, они дрожали, и я также чувствовал слабость во всем теле. К сожалению, наша группа оказалась первой, кто напал на след русских пленных - беженцев. По команде одного из наших все выстрелили, кроме меня. Я просто не смог. Я смотрел, как под шквалом пуль падали их безжизненные тела. Когда все затихло, мы подбежали к ним. И я осознал весь ужас того, что мы натворили. На открытой поляне, на белоснежном снегу лежали дети, безоружные дети. И мы их убили. Я сел подле одного из них, который ещё подавал признаки жизни. На его груди была обширная рана от нескольких пуль, он попытался что-то сказать мне, но вместо слов я слышал лишь клокотание крови в его горле. — Бинты, бинты! Срочно дайте мне бинты! — словно обезумевший кричал я, глядя на товарищей. Они смотрели на меня, как на идиота. Они не понимали, почему я хочу помочь "врагам". — Что вы стоите, как пни. Дайте же мне бинты!—в истерике продолжал кричать я. Мои глаза наполнились слезами. Наконец, кто-то протянул мне несколько упаковок бинтов. Трясущимися руками я стал накладывать их на рану пленного. Марля тут же пропитывалась кровью, и вскоре и мои ладони также оказались запятнанными кровью раненого. Но уже и не понимая, что это бессмысленно, я продолжал накладывать бинты. Слезы скатывались по моим щекам одна за другой, все мое тело содрогалось от рыданий. Я был бессилен перед лицом этой страшной силы. Внезапно, чья -то сильная рука оттолкнула меня. Это оказался мой отец. Он вытащил пистолет из кобуры и выстрелил в русского мальчишку. — Нет! Нет! Нет! — не желая смириться надрывался я. Разозлившись на мою реакцию, отец схватил меня за руку и отвел в сторону. — Не смей меня больше позорить. — он замахнулся и ударил со всей силы меня по щеке. Я с ужасом взглянул ему в глаза и отпрянул. В это мгновение я увидел в своем отце чудовище. В этот момент всё внутри меня обрушилось. Я хотел было как-то ответить ему, но Фридрих, к моему же счастью, подошел к нам, сказал что - то моему отцу и увел меня. — Что ты творишь? — яростно прикрикнул Ваймер, толкая меня вперед. Но я не мог ничего ответить. Моя голова страшно гудела и кружилась. К горлу подступило чувство тошноты. Ухватившись за ствол ближайшего дерева , я наклонился , и меня вырвало. — Альбрехт, да возьми же ты себя в руки! — с той же интонацией продолжал Фридрих. Но я не желал его слушать. Я знал, что он думает. Знал, что они все думают. Я оттолкнул его от себя и убежал вглубь леса. В эту ночь душа буквально сгорела во мне. В эту ночь я понял, что не могу являться частью этого мира. « — Чего ты этим добился? Кому ты этим помог? — Я себе помог... » На следующий день, после самой страшной ночи в моей жизни, нам велели писать сочинение. Оно подразумевало под собой оду в прозе, восхваляющую наш " подвиг " во имя Германии и фюрера. Но я ведь понимал, что это вовсе не подвиг, это позор. Туча вопросов роилась в моей голове. Почему они все стреляли? Мы ведь не марионетки, мы все делаем свой выбор. Почему они не сделали свой собственный выбор? Или может, они правда верили, что защищают страну от врагов? Неужели, им настолько промыли мозги? Но я - то свой выбор сделал. Я не стрелял, и сейчас лгать не буду. Я напишу правду, напишу так, как действительно думаю. И будь что будет. Я огляделся по сторонам и не увидел Фридриха в классе. Я волновался за него, хоть уже и считал, что прежняя связующая ниточка между нами разорвалась. Тогда я спросил о Ваймере у Кристоффа, который сидел впереди меня. Кристофф сказал, что ночью, когда я убежал, Фридрих затеял драку с одним из учащихся, и обоих заперли на ночь. Но днем он вернется. Честно говоря, мне действительно стало немного легче. И я принялся за сочинение. Пожалуй, это было мое самое лучшее, пронзительное и правдивое сочинение за все шестнадцать лет жизни. Когда меня вызвали к доске зачитать его, все, в том числе и учитель наверняка думали, что сейчас на них изольются строки, пропитанные чувством благородства, уважения и героизма. Но ничего из этого не произошло. После красивого описания и рассуждения я вылил на них и себя ушат грязи и укора. Меня пытались остановить, отняли из рук тетрадь, но я продолжал говорить. Я говорил и говорил, и мои глаза вновь наполнялись слезами. В конце концов меня выгнали из класса. А затем вызвали моего отца. Разговор с ним был долгим и весьма удручающим. * Я стоял у широко раскрытого окна в общей ванной комнате. Сильный, леденящий кожу ветер дул мне в лицо, и я то и дело вздрагивал от холода. Я неопределенно смотрел куда - то вдаль и думал обо всем, что произошло со мной за последнее время. От размышлений меня отвлекло пение снегиря, севшего на ветку дерева, росшего напротив окна. Пение его было красивым, но уже очень слабым. Я вытянул ладонь вперед, навстречу пташке, и она через несколько минут спорхнула с ветки и опустилась на мою руку. Я погладил снегиря по мягкому оперению. Мне вдруг вспомнилось, как когда - то в детстве мама говорила мне, что снегирь - олицетворение всего самого прекрасного, чистого и светлого, что только есть в нашем мире. И она часто называла меня снегирем или снегирьком. Я едва заметно улыбнулся, но в следующий миг моя улыбка погасла. Пташка , не подавая признаков жизни, лежала на моей ладони. Теперь снегирь казался совсем крохотным. Я аккуратно положил его на подоконник. Вместе со смертью этой птицы умерли и все мои надежды. — Вот ты где, — устало произнес Фридрих, заходя в помещение. Я не отрывал своего взора от мертвого снегиря. — Что произошло сегодня? — обеспокоенно спросил Ваймер, положив мне руку на плечо. Я медленно перевел взгляд к лицу Фридриха. Мой друг. Может, ещё не поздно? Может, ты ещё можешь быть тем, с кем я когда - то подружился? — Я написал не такое сочинение, какое все хотели услышать от меня. Я написал то, что действительно думал. — Зачем ты написал такое сочинение? — не понимая меня и раздражаясь, напирал Фридрих. — Я по-другому не мог. Как и ты когда-то. — я слабо качнул плечами и отошел к стене. — Что значит не мог ?! — взбесившись, крикнул Ваймер. Подойдя ко мне, он ударил меня в грудь. Я сдавленно кашлянул. — Чего ты этим добился? Кому ты этим помог? — он снова толкнул меня. — Я себе помог.. — слабо прохрипел я. — Себе ?! А ты о других подумал?Ты обо мне подумал ?!— после моего ответа Фридрих окончательно потерял контроль. Он кричал, надрывая голос, он бил меня изо всех сил. Но я понимал, почему он это делал. Ему было больно. Действительно больно. Теперь он понимал, что по-настоящему потеряет меня, а я потеряю его. Я попытался как-то ответить на его удары, но вышел лишь нелепый взмах рукой. Фридрих повалил меня на пол, и так некоторое время мы ещё боролись друг с другом, но затем , прекратив борьбу, мы начали плакать. Мы долго не могли успокоиться и прийти в себя. Как только нам казалось, что можно вздохнуть спокойно, наши лица вновь искажались от подступающих рыданий. Мы захлебывались ими. Это было не по-мужски. Но боль была слишком сильной. И эта боль вновь объединила нас. « Они не созданы для мира, И мир был создан не для них. » Утром на озере было совсем холодно. Ветер пронизывал до костей, и теплый костюм не спасал от мороза. Но что было самым ужасным, так то, что каждый из нас должен был через несколько минут остаться без этого костюма и плыть от проруби к проруби подо льдом. Я был не первым, кто испытывал эту процедуру, так что у меня было ещё немного времени понаблюдать за тем, как это стоит делать. Первопроходцем был Кристофф. Он быстро разделся и опустился в воду. Время шло, и мне, да и другим казалось, что что-то в воде пошло не так. Но, к счастью, вскоре из второй проруби показалась голова Кристоффа. Я облегченно выдохнул. Вторым в очереди был мой друг Фридрих. Он также быстро стянул с себя одежду и окунулся с головой. Как только он оказался под водой - я понял. Я огляделся по сторонам , и на моем лице появилась торжествующая улыбка. Отец желает отправить меня на Восточный фронт, он заставляет меня переписывать сочинение... Но я не должен прогибаться под ним и под другими. Если мне суждена смерть - то лучше раньше, ведь тогда я останусь тем, кто я есть. Тогда мне не придется изменять себе. Тогда мне не придется становиться чьим-то убийцей. Я сам себе буду судом и плахой. Прямо сейчас. Фридрих вынырнул из проруби и улыбнулся мне. Я медленно стянул с себя одежду, глубоко вбирая воздух в лёгкие. Мне хотелось напоследок наполнить себя частицами этого мира. Хотелось навсегда оставить в себе самые лучшие моменты и выбросить самые худшие. Я присел на край проруби. Ступни коснулись поверхности воды. В последний раз оглянулся на ребят. И нырнул. Я проплыл немного вперед, посмотрел на свет, льющийся из противоположной проруби. А затем опустил взгляд вниз. Бесконечное, темное дно озера. И оно сейчас манило и звало меня куда сильнее, чем свет. Шли секунды, мне становилось все труднее сдерживать дыхание. Воздуха не хватало. Я как-то интуитивно чувствовал, что наверху, надо льдом, все забеспокоились. Затем я услышал стук железа о поверхность льда. Но лед был слишком крепким, кирка не могла пробить его, по крайней мере не так быстро, чтобы вызволить меня. Я подплыл ближе к поверхности. И через слой льда увидел его. Фридриха. Он тоже заметил меня и опустился на колени. Расчистил лед от снега. Мы были одновременно близко и далеко друг от друга. Неимоверно близко духовно, и физически уже очень далеко. — Нет, нет, Альбрехт, нет! — его крики доносились до меня глухим звоном. На его лице застыла маска отчаяния. Я приложил ладонь ко льду со своей стороны, а он со своей. Это было своего рода прощание. Он с мольбой взглянул на меня. Но я не мог отступить. Я должен был закончить дело. Я оттолкнулся рукой и постепенно стал опускаться на дно. Последнее, что я думал : "Надеюсь, ты поймешь меня, мой друг. Я надеюсь, ты поймешь, почему я это делаю. Я верю, что ты поймешь. Я верю, что ты поймешь, кто они на самом деле. Я верю, что ты сделаешь правильный выбор." Последнее, что я видел - он и прекрасное, синее небо, озаренное декабрьским солнцем. Грудь сдавило адское чувство недостатка кислорода. Я открыл рот и впустил в себя воду. Я закрыл глаза навсегда.