Гарпун.

Они пьют мульсум как воду, на брудершафт, не произнося ни слова. Его губы шершавые и холодные, пальцы не сгибаются от утренней прохлады. Кожа индевеет под смольным дыханием Рорка смешанным с морским бризом; Уокеру кажется, что в рот ему вливают расплавленный свинец, а он пьет — глотает, облизывает губы и требует еще, играя опьяненными слогами на языке. Странно и смешно; это не порочный круг с началом, но без конца; его кружит, сознание в тумане увядающего лета и лазурного морского края. Элиас близится к черте, сам выводит её пальцами, рисует на песке и пыль кружится вихрем. Кашляет, отплевываясь от солёной горечи в глотке и запивает все тем же свинцом из граненого стакана; стекло трещит в его пальцах — успокойся, это просто морской песок на ладонях, мой друг. Напролом, сквозь сотни пророчеств и ненужных похвал — Рорк стал ещё одним солдатом с седым туманом вместо души и мёртвыми глазами рыбьего косяка. Элиас привык быть планктоном, распластанным на дне грязного моря; Гэбриел его большой синий кит — мертвый на морском, колючем песке Каракаса. Всецело его от прогнившей головы. Нитка лески расползается по пальцам Элиаса и руки немеют, кожу перетягивает, больно жмёт — он отпускает, разжимает пальцы; пока Гэбриел закрывает глаза и летит. Рорк безвозвратно растворяется в воде, его заливает со всех сторон. Ты на месте преступления, мальчик-китобой. Рорк чудовище, поднятое с морских глубин; с яростью волн крошащих прибрежные скалы; с дыркой в голове и десятью годами скитания по дну. Элиас расчехляет гарпун; больше никаких китов и планктона.