Песок

      Вечернее зарево окрасило листву в желто-алый цвет, сквозь который едва пробивался настоящий бледно-зеленый оттенок. Солнце медленно садилось, забирая с собой остатки тепла и привнося в лесную чащу прохладу. Китнисс поежилась, кутаясь в потертую охотничью куртку, и усерднее, но все так же тщетно, как и ранее, пытаясь погнать картины расправы над Питом.       Мелларка привязали к узкой и низкой кушетке, а Сойку удерживали рядом, не зажимая девушке рта и позволяя извиваться, как змея в оковах от приступов истерики. Глядя на то, как тело парня нещадно сводили нервные импульсы, Китнисс тряслась от страха одновременно за себя и за Пита, не в силах определиться: лучше остаться одной среди тех, кто не сможет ни простить деву за смерть соотечественника, ни признаться, что в сложившийся ситуации поступили бы точно так же, или принять обреченную на провал попытку бегства, в наказание за которую Китнисс постигнет участь Мелларка. Размышлениям мешал визг, пропитанный болью настолько, насколько это вообще возможно в человеческом понимании, что бил по ушам и шаткой нервной системе на манер тарана. Эвердин не знала, что именно ввели сыну пекаря, но неотрывно глядя на взбухшие, пульсирующие вены на руках, прогрызенных в кровь, понимала, что лучше оставить этот вопрос без ответа.       Прошло меньше недели с тех пор, как девушку выслали из Капитолия, убедившись, что Китнисс будет молчать о произошедшем, вопреки животной потребности поделиться знаниями с кем-то. Ни вживленного жучка, временами неприятно вибрирующего где-то под кожей, словно металлическая муха, ни ошейника, унижающего человека и подавляющего любой внутренний протест, ничего. Кроме живой памяти и ужаса.       Эвердин начала жить ради непонимающего и незнающего того, что волновало Китнисс Гейла, жить ради других, что Сойка делала и раньше, но в гораздо меньшей степени. Забота о сестре занимала не все мысли девы, не все время, позволяя ежедневно по несколько минут мечтать о чем-то хорошем и светлом. На плечах девушки лежала забота невольно и о матери, гнев, вызванный детской обидой, на которую сменился тревожным чувством того, что однажды мать обнимет её, как она делала до смерти отца, до своей раздражающей депрессии, и Китнисс не выдержит, сорвется, рассказав все о своей слабости, бессилии, выльет тираду отчаяния наружу, и… Что станет с ней после этого, Сойка боялась и предположить.       Сколько времени прошло перед тем, как наступила ночь, со всеми вытекающими отсюда звуками: совиными криками, шелестом жухлой листвы и хрустом веток под крошечными лапками, было неизвестно. Гейл вернулся нескоро, принеся с собой всего одного кролика и безвкусный букет полевых цветов, из-за которого сложилось впечатление, будто бы охотник собирал его в полной темноте. Полу раскрывшиеся бутоны были примяты подушечками мужских пальцев, а листья с сухими краями периодически срывались вниз. - Кискис, - Гейл очаровательно улыбнулся, нарочито нежно, желая хоть чем-то соответствовать образу доброго одуванчика Пита, которого согласно заявлению Капитолия перевели в столицу, чтобы развить необычайный талант трибута к рисованию.       Скорбь Китнисс чувствовал даже воздух, но истинные причины по-прежнему понимала одна лишь Эвердин: остальные же поверили в красивую историю о двух несчастных возлюбленных. Гейлу хотелось кричать о том, как много он простил Кискис, о том, как много он еще сможет простить за надежду, надежду на то, что Эвердин забудет о мальчике-с-хлебом. - Тебя долго не было, - Китнисс подавилась собственной улыбкой, нервной, зато не натянутой, и приняла букет. Цветы пахли сыростью и свободой. Девушка провела кончиком пальца по острому стебельку случайно зацепившейся травинке, и вновь улыбнулась, теперь уже по-настоящему. Собственная жизнь чем-то напомнила деве эту ненужную травинку, затерявшуюся между цветов, сорванную за зря. - Прости, - Гейл неловко присел рядом с внезапно замершей Кискис. Голос парня готов был дрогнуть от нетерпения и грызущего чувства недосказанности со сторону Китнисс. Его Китнесс. За несколько лет проведенных за совместной охотой юноша стал считать своим заслуженным правом: обладать неуемной Эвердин, достаточно смелой, чтобы лезть на рожон и не достаточно храброй, чтобы собственноручно исправлять свои ошибки. Гейл вздохнул, оборачиваясь и бессмысленно осматриваясь. - Ты хочешь здесь переночевать? – ломано спросил парень после, поднимаясь и разминая не успевшие затечь конечности. И без того грязные волосы трепал легкий промозглый ветер. Идея остаться в лесу, где помимо беззащитной крольчатины водились неистово голодные хищники, в светлое время суток отдыхающие либо занятые ловлей где-нибудь на опушке, охотнику льстила. Кискис, согласная на подобный риск, как минимум доверяла Гейлу свою жизнь, ведь кто кроме него защитит от волков спящую девушку. - Можно попробовать, - Китнисс было все равно. Впервые за долгие годы дева позволила себе наплевательское отношение, позволила себе опустить руки, падая ниц перед коварной судьбой. Путающиеся мысли слишком часто проявляли в памяти обрывки прошлого тем или иным способом связанные с Мелларком, чтобы девушка вспомнила о Прим, поэтому полная апатия и безразличие поглотили Эвердин. - Хорошо, - Гейл не глядя на Кискис, кивнул. Подняв с земли в спешке отброшенного кролика, юноша достал небольшой и невероятно удобный нож, готовый стать и разделочным, если того требовала ситуация. Неспешно освежевав тушку, Хоторн завернул кролика в листы лопуха и принялся за костер. Неспокойное умиротворение и сладко ноющие от усталости спина и руки доставляли Гейлу небывало удовольствие, что было настолько редким и «дорогим» явлением, что происходящее казалось охотнику сюрреалистичным.       Любимая, пусть и всячески отторгающая его девушка сидела совсем рядом, не увиливающая, как в последующем после Голодных Игр году, не рвущаяся сбежать прочь. На поведении и изменившемся характере девы отразилось «восстание»: дав людям шанс поверить в существование тринадцатого дистрикта, Сноу устроил прекрасную постановку с победителями в главных ролях. Некоторых из них щедро вознаградили, позволив жить в Капитолии, в роскоши, среди блеска и специфической красоты цветных париков.       По-своему, но Гейл был чем-то счастлив.       Темные силуэты мертвых елей шептали глухим пням что-то спокойное и расслабляющее, а их сухие корни напоминали иссушенные вены. Вскоре треск разгорающегося огня разбавил ночной шум. Хоторн выдохнул, подкинув попавшую под руку корягу, подкармливая пламя. Алые языки облизнули черное небо, звезды на котором путались меж высоких крон. Волчий вой раздался где-то обнадеживающе далеко. - Ты скучала по мне, когда была там? – Гейл, начавший обжаривать мясо, кивнул головой куда-то наверх. Кискис едва улыбнулась, снова заставляя себя, одним лишь усилием воли поднимая уголки губ вверх. - Я думала о тебе… - голос звучал устало, но не сипло, поэтому Хоторну поверил в правдивость сказанного, зная, как обрываются на половине фразы, когда Кискис врет. Не умеет, не хочет. Девушка слишком ценила собственное мнение, не обладая таким важными качествами, как отходчивость и уступчивость, даже в меньшей, необходимой мере.       Мясо покрывалось корочкой, треск равномерно стихал, а ночная прохлада все ярче чувствовалась кожей. Холод, не внешний, внутренний заставил девушку стиснуть зубы и спрятать лицо в воротнике. Металлический звон ударившейся о молнию собачки привлек внимание Гейла, и парень бросил мимолетный взгляд на Кискис. - Мерзнешь? – девушка не успела ответить до того, как Хоторн по-особенному заботливо, с чувством долга, набрасывает свою куртку поверх плеч Китнисс. Эвердин подняла лицо, вглядываясь в глаза Гейла. Парень не понимал. Ни-че-го. Теплый, как огонь, с огоньками жестокости и нетерпящим возражений блеском взгляд казался не таким родным, как раньше. Китнисс ощущала себя, как женщина, наконец вернувшаяся в отеческий дом, который не видела с самого детства. Неловко, смущенно, с необъяснимым чувством вины. - Гейл, я не хочу, - твердость из ниоткуда появившаяся в интонации вынудила деву стиснуть зубы еще сильнее, нелепо попытавшись отменить уже сказанные слова. Гейл присел на корточки, так, чтобы их глаза оказались на одном уровне, ожидая продолжения. Вид охотника являл собой то, что Китнесс больше не испытывала ни к кому, - доверие. Хоторн без слов и лишних жестов обещал выслушать и постараться понять, если только Эвердин расскажет, объяснит, откроется.       Кискис сглотнула сухой комок, подступивший к горлу, и потянулась губами к юноше. Другой выход, всегда был другой выход, почему же…? Гейл оставался неподвижен, не моргая, смотря на девушку, столь желанную, и знал, что есть что-то гораздо более важное чем его желания, на которых пыталась сыграть Эвердин. Уходить от ответа дева умела, но сейчас это не срабатывало, сейчас, после того, как она поддалась. - Кролик сгорает, - приглушенно цыкнул Хоторн, нехотя отворачиваясь и не скрывая своего недовольства, смешавшегося с досадой. Мясо покрывалось черной копотью и отвратительно дымилось, сбивая аппетит окончательно. После так и не продолжившегося, но жизненно необходимого обоим разговора, голод, и без того достаточно слабый, исчез. - Эти травы целебные, - произнесла одними губами Китнисс, часто моргая, желая убрать предательскую проступившую на глазах влагу. Гейл не расслышал и половины сказанного, но переспрашивать не стал. Охотник догадывался о том, что это никак не связанно с тем, что так беспокоило деву и интересовало Хоторна. Настроение было испорчено.       Хоторну стоило немалых усилий, найти время для охоты. Работы в шахте крали секунды, минуту, часы и целые сутки, забирая последние силы. Грязь, угольная пыль под ногтями и почерневшие настолько, что и капитолийское мыло не смыло бы всю чернь, ладони стали для Гейла символикой всего того позора, что он обязан испытывать ежедневно, работая даром. Кискис же не особо утруждалась, имея неограниченное свободное время и, к тому же, в распоряжении её было непомерное число денег и возможность покупать не только нужные, но и желаемые вещи. Китнисс изменилась. Изменилась не так, как хотел Хоторн. - Кискис. Гейл беззлобно ухмыльнулся, осознавая, что все де не может перестать любить Эвердин. Привязанность, сильная, как у собаки к хозяину и наоборот, препятствовала этому. Юноша рукой бегло выкинул черное мясо из костра, горящего уже не в полную силу. Тусклое освещение оранжевыми бликами играло на стволах сосен. - Гейл… - Китнесс поднялась с бревна, придерживая куртку охотника слегка озябшими руками. Дева неуверенно подошла к парню и встала у него за спиной, прикоснулась к чуть сутулым плечам и прижалась к Хоторну, как загнанная лань прижималась к стене. Безопасность. Безопасности не существовало. Юноша не спешил отстраняться, наслаждаясь теплом, расползающимся змей по всему телу. - Давай сбежим, - мечтательно прошептала Гейлу на ухо Кискис, щекоча теплым дыханием. Хоторн долго не отвечал, улыбаясь. Отголоски умершей на арене Голодных Игр Китнисс вернули к жизни, недавно погасший огонек. Кискис была рядом, Кискис доверяла ему и Кискис была готова уйти с ним. - Давай, - парню все же пришлось отстраниться, чтобы повернуться к Эвердин лицом и полноценно обнять. Дева не дрожала, даже не сжимала кулаки, но Гейл чувствовал все внутреннее напряжение Китнесс. Физический контакт порождал духовный. Крик совы не разрушил ментальную идиллию. Девушка слабо улыбалась, едва сдерживая слезы. Она не хотела. Не хотела быть с Гейлом. - Поцелуешь меня? – Гейл прильнул к тесно сложенным губам, упиваясь наслаждением от обладания Сойкой. Поцелуи Кискис необычайным образом наполняли горло цветочными ароматами, что делало их еще более приятными. Китнисс ощутила отвращение к самой себе.