Точка Челленджера

Корзину с нитями она ставит прямо на пол. Она настолько большая, что Хистория вытаскивает клубки стальной, золотой и серебреной лески и залезает внутрь, в тепло шерстяных мотков и цветов. Ей нравятся любые цветы без разбору – больше ей по сердцу аккуратно разделять бутоны и засушивать лепестки в книгах. Разделять и властвовать. Эрен чувствует себя таким же бутоном рядом с ней, которого спасает одно исключение. Она знает, что он за вид. Она знает, как ухаживать за ним. Она знает, как заставить слушаться её. Йегера это раздражает – будто занозы из того осинового креста, что возложили боги на его плечи, впились ему под кожу и гниют, уходя глубже в ткань мышц. Смрад чужих ошибок, поставленных на его плоти, мерзкий, тошнотворный чуется везде ему. Хистория знает, что никаких богов нет и валить вину на них – бессмысленно. Есть Ад. Для неё это знание абсолютное. Человек просто выходит из одного круга и несведуще идет в другой. Пусть выдуманные боги спасают Эрена. Хистория же постарается удержать его на земле подольше. Конечно, здоровье тела ему обеспечили врачи из одной частной клиники. Несколько раз на неделе Эрен принимает таблетки. А потом бросает, потому что они жутко дорогие, лучше купить лишнюю книгу или лишний букет для Хистории. В клинике ему все выскоблили, выдолбили, простерилизовали и чуть в жопу не поцеловали, если бы Йегер-старший заплатил больше. Жаль, про побочные эффекты не упомянули. Он н е н а в и д и т, когда ему ставят уколы, тычут катетер под кожу и холодными стальными инструментами исследуют тело. И когда Йегер улавливает звон металлических столовых приборов, которые чистит Хистория, то невидимый крест обрушивается своей тяжестью на него сильнее. Отчего-то хочется орать благим матом – Эрен привык к этому желанию и просто уходит в свою внутреннюю пустоту. Он н е н а в и д и т себя за эти страхи и срывается в бездну, к своей точке Челленджера разума, чтобы давление образов и прошлого вынесло ему мозг. Но Хистория громче звенит вилками и ложками, зовет его к столу, и темное горькое море, заполнившее его существо по макушку, отступает. Хотя Рейсс – та еще трусливая больная отщепенка. В её карточке, прикрепленной к кровати, было написано много чего непонятного и, как она сама сказала, «хуевого». Единственное, что понял Эрен из нагромождения медицинских терминов – это диагноз «пищевое растройство». Хистория наизусть знает, сколько в каком виде продукта содержится число калорий. И как их убрать. Еще ей шла больничная сорочка. В своей же он выглядел настолько смешно, что её прорвало на смех. Люди радовались и углядывали в этом судьбу. Эрену было насрать чуть сильнее, чем хотелось. Она не смеялась, потому что после долгого лежания в больнице хрен что смешное увидишь. Металлический строгий звон брошенных клубков на каменный пол не сдвигает Эрена ни на миллиметр – ему хочется остаться в теплой постели навсегда, поэтому он не идет на зов своей сожительницы. У него в горле образуется больной душащий спазм, когда он пытается думать о ней как о своей девушке. Этот спазм чаще всего разрастается припадками паники, из-за которых Эрен забывает, как правильно дышать. И воздух жалкими хрипами выходит и входит из его беспомощного разинутого рта, пока Хистория смотрит своей выгоревшей синевой глаз опустело и жадно. Просто глубоко дышит и облизывает губы. Быстрым юрким языком. Но после этих движений губы у неё красиво блестят. И по ним хочется провести пальцами. Он нехотя поднимается и идет к корзине, в которой свернулась Хистория – с одной стороны нежное, трогательное существо с мозгами наизнанку. Её взгляд немного злобен. Настолько, что у него леденеют кончики пальцев. Иногда его тело перед сном застывает точно так же, и Хистория несильно стилетом прокалывает его кожу на плече. Её горячий язык слизывает струйки его крови. Её пальцы больно сжимают его. Её пустые тонущие в светлой лазури зрачки внушают сранное ненавистное вожделение – и у него стоит на Хисторию, что вызывает Её грустную усмешку. Она опять что-то знает. То, что ему не постичь. Единственно, что понятно Эрену – это желание опять посмотреть, как Хистория будет облизывать свои губы. Медленно. Смачно. С выдохом. Пол пылает холодом. Это отрезвляет. Отопление ещё не включили. Первый раз, когда она его уколола, был во время ночного кошмара. Он уже забыл, что ему снилось. Тогда Эрен взвыл и своими метаниями в общей кровати чуть не придавил свою не девушку. Его разбудила привычная боль, как от надреза скальпелем – кровь шла несильно, но неглубокая царапина саднила. Рейсс не канючила, а только проворчала насчет того, что если хоть один звук вырвется из его глотки, то стилет быстро её исколет. И скинула свою ночнушку. Хистория со своей дрыщавой внешностью, кажущейся замороженной во времени, имела горячую кожу. Невероятно горячую кожу, теплый рот, верткий язык и чувствительный писк, когда Эрен раздвигал её половые губы и вводил пальцы во влажную, еще более горячую мягкость. Ему пришлось молчать, когда он входил в неё, когда кончал, когда вытягивал хреновы горячие поцелуи. И когда слегка прихватывала своими зубами его кожу – потому что хотелось укусов. Со следами и их пересчетом на следующий день. Горячая. К её телу хотелось прижиматься, к ней хотелось ластиться, её хотелось обнимать. И больше ничего. Но Хистория утешающим тоном выговорила: - Не будем мы трахаться после каждого твоего ужасного сна. Эрен кивнул и повернулся на другой бок. После этого ему нравилось, когда Хистория физически причиняла ему боль. Грубо делала минет , так глубоко и резко, отчего у него не оставалось сил кончить ещё раз. Губы её жадно блестели, и он подтаскивал её к себе, цепляясь за худые лодыжки и коленки. Наклонялся и вытрахивал языком – пока она ногтями расцарапывала спину и обильно текла, текла, текла. Не проводила ногтями один раз, а располосовала предплечья, с каждым разом вонзая все глубже. Чтобы было кровавое микромесиво и можно было слегка ногтями поддевать края кожи. После этого Эрен ложился только на живот – кровь застывала, и днем Хистория очищала его спину, обрабатывала мазями и благодарила молча. Ей нужно это. Эрен не убегает от боли, причинённой ею. Эти ощущения вытаскивают его на поверхность чистой мысли – медленно поднимая из той самой ненавистной точки Челленджера, где собственные пальцы сжимают удушающее кольцо вокруг шеи. Она любит кусать его за кожу шеи. Но это происходит только с его разрешения. А так с молчания Йегера – руки, живот. Ощущение от покусываний будоражит, проходит жесткими нитями мягко-больно по коже. Ему становится теплее. Ничего не нужно говорить – все пространство в их общей квартире становится невероятно кристальным и чистым. Об этом он сразу говорит ей. Эрен много чего ей рассказывает. Хистория смеется и объясняет это тем, что она открывает все окна во время их секса. Добавляя что-то ещё. Но он не слышит – уходит запах сушеных цветов в книгах, уходит запах пыли и стерильности, уходит все. Остается необычное послевкусие после боли и горячая тонкая Рейсс. - А где спицы? – Эрен открывает окна и задергивает тонкую темную парчу штор. Воздух слабый, но свежий слегка надувает их и проползает в комнаты. Основной свет выключается, и автоматически включаются ночники, коих в спальне очень много. Они оба не любят спать в темноте. - Мне нужны только иглы. И твое согласие, - Хистория раскладывает на прикроватной тумбочке крупные иглы – необычайно острые кончики могли бы проткнуть блики света. Она наклоняет свою маленькую голову вбок и облизывает губы так, что сочетает это с медленным стягиванием с себя майки. Рейсс – не идеал, но в своих плавных движения худющих рук она делает застиранный кусок ткани сексуальным атрибутом. Короткие джинсовые шорты не снимаются, и Эрен тянется к ним. Ему очень хочется повести язычок молнии медленно вниз, освободить пуговицу из петельки и спустить с нее эти хреновы шорты вместе с трусиками. Чтобы ткань легко соскользнула с ног, которые Хистория непременно задерет наверх – что у неё получается еще притягательнее. Из-за этих и других мелочей, из-за того, что она его сносит и не пытается жалеть, опекать, Йегер позволяет ей делать со своим телом что угодно. Это позволяет ему подниматься, цепляться за воображаемый край Марианской впадины оскудевшего, измотанного мозга. И висеть так со своим крестом, вросшим в самые кости, в ожидании, пока Рейсс придумывает новый способ спасти его. Разделять и властвовать. Они раскладывают друг друга по полочкам и собирают заново, ответственные за свои действия. Поэтому в них даже нет стремления уйти из общего жилья и из жизни друг друга. Эрен знает, что все это дозволено ему – и тело, и душа, всё в Хистории Рейсс. Он кормит её иногда сам, готовит для себя большие, а для неё маленькие порции – и каждый день покупает цветы на те деньги, которые они откладывали на лекарства. Он сначала заменял кого-то важного для неё, кого-то, чье имя она обронила один раз – да так, что слова пробили трехдневное голодание и похороны себя в постель. А потом – через небесконечные дни, слава его выдуманным богам, стал кем-то важным для неё. - Я согласен. - Тогда ляг на живот, - она вдевает в ушко иголки шерстяную длинную нить, легко перерезая оную своим стилетом, - будет больно. Беспрекословно лечь и дать властвовать над собой. Кислотные выжигающие нутро воды его безумия усмиряются. Эти воды состоят из таких же особенных имен, как у Хистории. Разница в их количестве и степени забываемости. Иголка практически безболезненным толчком проходит сквозь кожу на плече. Йегер привык к порезам и раздиранию их, к тычкам, маленьким колотым ранам, к укусам. Однако. Шорох шерстяной нити заставляет мышцы напрячься настолько, отчего Рейсс, сидящая у него на пояснице, шлепает его по заднице. Звук. Его вспугнул звук. Наверное, Хистория успела в своих мыслях несколько раз поглумиться над ним. Но она продолжает делать стежки. Плоть щекочет и саднит – саркастично, но шерсть раздражает кожу. Эрен чувствует, как от отсутствия удовольствия она прижимает свои икры к его ногам, ерзает и поглубже вонзает иголку. То, что надо. Хистория захватывает кожу грубо и тянет нить резко на себя, вверх – её бесит, что у Йегера даже не участилось дыхание. Ни на каплю. Он не закрывает глаза, его веки не дрожат – ему не нравится. - Кусачки в ящике инструментов. Бери леску, - Эрен дергает бедрами вверх-вниз, - а то щекотно. Груди у Хистории мало, но приятно смотреть на маленькие аккуратные кружки сосков, на бледные упругие округлости, которые окажутся в его пальцах только после всего действа. Она шлепает по полу босыми ногами, волосы её растрепанные рассыпались по плечам золотым буйством – янтарная игла, маленькая, крепкая, гнущаяся в его пальцах. В паху жарко, тесно. Штаны не дают снять, даже ремень расстегнуть не успевает. Рейсс оказывается вновь у него на пояснице: кусачки щелкают несколько раз, и горячие пальцы ловко вытягивают даже не пропитавшуюся кровью шерстяную нить из кожи. В обычном мире, мире за дверью их дома, в мире, где Хистории не наблюдается рядом с ним, всё подчинено ритмам. Она неловко режется об острую леску, но вводит её ему упрямо под кожу, в мышцы до первого стона. И продолжает, исписывает всю спину стежками то быстро, то чересчур медленно – Рейсс тянет леску, сжимает коленками его тело, покачиваясь, возбужденная от его широких плеч в кляксах вяло текущей крови, не перебивающей блеск лески. Сама дышит часто-часто – на волнах своей внутренней ненормальной божественности, в частоту которую вбиваются вскрики Эрена. Эрену Йегеру больно. По десятибалльной больничной шкале выше одиннадцати. Он может чувствовать каждый хренов нейрон, каждую нервную клетку, каждую мышцу, каждую жилу, каждый сустав, каждый свой орган. В его голове мозг разрывается – леска отделяет гнилой крест от всей его ипостаси. Вырывает с корнем всех внутренних сердечных тварей, что сжирали его каждый день – Эрен не в силах даже пошевелиться от этой боли. От этого разрушения. От этой дикой прекрасной частички свободы. Он кричит в сбившееся одеяло, кричит радостно: долгожданное чувство, что он живой, впивается в него этой болью. Дробит аж кости нахрен. Если б мог, то он поддался бы спиной Хистории и её иглам. В этой агонии Эрен не замечает, как Рейсс выуживает из него леску и отбрасывает с хлюпающим звоном на пол. Его будто топят в точке Челленджера и возносят к долгожданной трезвой поверхности. Из омута выматывающей боли Йегера вытягивают пощечинами. Он выдыхает послевкусие и понимает, что лежит на спине. Хистория к ещё большему удовольствию без штанов и нижнего белья сидит сверху и уже тянет язычок его молнии вниз. От этого стояк, зажатый в сранные тиски джинсов и трусов, еще больше крепнет. И ему до припадка ярости хочется насадить Хисторию на него как можно быстрее. Она сама вводит в себя его член красными мокрыми пальцами, пока Эрен силится подняться, чтобы обнять её. Наконец ему это удается, и Рейсс намертво вцепляется в его плечи, прижимаясь своими острыми сосками к нему, своим горячим нежным телом, которое несомненно охуенно. Ему нравится слышать, как она постанывает пискляво и часто-часто, как рвется к нему навстречу. Они двигаются не в такт, не в ритм, по-своему – Йегер наваливается на неё, вдалбливая в кровать, пока не улавливает её немой выдох, пока не успевает вытащить член и кончить себе в руку. Меньше хлопот Хистории. Поверхность над краем их бездны ещё ближе. И они будут повторять это. Леску, иглу, боль. Пока не выплывут из точки Челленджера к небу.