Центральная идея творчества Виктора Пелевина

Мое знакомство с Пелевиным состоялось в уже довольно далеком 1999-м году, когда вся Москва зачитывалась новомодными писателями-фантомами, чей ларчик секретности раскрылся довольно быстро и прозаично. Были, конечно, и другие, взмывшие на гребне гонений на издательство «AdMarginem», но их уже сегодня не вспомнить. Первым, что попалось мне тогда в руки, было «GENERATION «П». Роман о поколении старше меня лет на десять – двенадцать, и на столько же младше моих родителей. «G «П» пришелся мне как раз в пору, как разношенные ботинки старшего брата, в которых удобно шлепать по летним пыльным дорогам. Память заботливо сохранила для меня лишь какие-то обрывки и клочки: дивной красоты мухоморы, метафорическую вышку, шоссе, магазин «Путь к Себе» (его полгода как закрыли). И больше всего, не смотря на картины ужасающего общества потребления, захотелось мне самой сочинять рекламные слоганы, в роде «На Восьмое марта Мане подарю кольцо Армани…» Потом был сборник рассказов «Желтая стрела» с хрестоматийным уже «Принцем Госплана», «Омон Ра», «Жизнь насекомых», «Чапаев и Пустота». Миры, которые создает Пелевин, так жестоки и жестки, так легки и переливчаты, как пленка бензина в луже. И каждый раз читателя вместе с героем окунают головой в эту лужу. Смотри, мол, все что ты видел – отражение неба в мутной воде, или того хуже, отражение отражения бензиновой пленки. Жизнь в мире, где в училище им. Маресьева летчикам отрезают ноги, где полёты на луну - фанерный муляж, где окружающая реальность – навоз, скатываемый в один гигантский шар, кроме которого в мире и нет ничего. А какая альтернатива этой жизни? Как встать и выйти из «Желтой стрелы»? Какие «расширяющие сознание» вещества и «ментальные практики» пробьют брешь в иллюзорной, а потому чудовищно прочной материи бытия? Хитро прищурится «внутренний Чапаев»: «А где ты подвесишь это бытие, Петька?» «Принимая разные формы, появляясь, исчезая… лет уже около семиста из образцовой психбольницы убегает сумасшедший по фамилии Пустота…» Я прочла «Чапаев и Пустота» еще раз сразу после последнего романа «Священная книга оборотня» и, на мой взгляд, это практически одна и та же книга - «Самоучитель: Обретение Свободы для «Чайников» - именно эту книгу под разными названиями раз за разом пишет Пелевин и каждая мельчайшая деталь его насыщенного гипертекста играет свою роль. Даже название. Еще при первом прочтении я задумалась, как это понимать: ЧАПАЕВ И ПУСТОТА. Это книга о красном командире и его комиссаре, или о просвещенном гуру и Вечности. И то и другое, подсказывает автор. Но автор ли? В обоих произведениях Пелевин как бы самоустраняется, скрывается за неких цензоров, за редактора: «Имя действительного автора этой рукописи, созданной в первой половине двадцатых годов в одном из монастырей Внутренней Монголии, по многим причинам не может быть названо, и она печатается под фамилией подготовившего ее редактора. Название оригинального текста «Василий Чапаев» изменено во избежании путаницы с распространенной подделкой» («Чапаев и Пустота»). «Настоящий текст, известный также под названием «А Хули», является неумелой литературной подделкой, изготовленной неизвестным автором в первой четверти XXI века» («Священная книга оборотня»). Итак, Пелевин лишь выпускающий редактор того откровения, которое предназначается каждому. Мир иллюзорен, говорит он, мы сами себе внушаем его себе всю свою «жизнь». И я не могу с этим не согласиться. Пелевин близок мне, потому что и я сомневаюсь в реальности мира. Сомневаюсь давно, с детских лет, и не намерена с этой расставаться с этим сомнением. Может кто-то и скажет, что это малодушно и слишком просто, но попробовал бы он на вкус той самой Пустоты Пелевина? Светящегося всеми цветами радуги потока, пространства, где каждое движение приводит к неминуемым последствиям, но само по себе при этом совершенно не важно. Не страшно ли каждый раз убеждаться, что мир таков каким ты его себе вообразил? Скажем, если отдавили тебе ногу в транспорте, не злись, сам такой транспорт для себя создал. И глядя в глаза собственному отражению, не страшно ли видеть каждый раз ту же невероятно густую и сочную Пустоту. Произведения Пелевина неразрывно связаны с днем сегодняшним. Или точнее, с текущим моментом. Их необходимо прочесть вскоре после написания, иначе они утрачивают актуальность и приобретают позавчерашний привкус. Что могут знать те, кому сегодня восемнадцать о «перестроечной» Москве? Лишь смутные воспоминания детства, да анекдоты донесут до них покрывшиеся уже благородной патиной сериалов бандитские разборки, «новых русских» в малиновых пиджаках. Они и не вспомнят, что когда-то была отечественная Пепси в прозрачных бутылочках с двухцветной крышкой, они не поймут Поколении «П» и не оценят «метафизического брака» России с Западом из «Чапаева». Однако счесть это свойство пелевинской прозы недостатком можно лишь на первый взгляд. На самом деле, для каждого поколения заготовлена своя хрестоматия. «Чапаев и Пустота» предназначались не столько даже Поколению «П», сколько поколению моих родителей. О которых так точно сказал главврач семнадцатой образцовой психиатрической клиники: «поколение запрограммированное жить в одной социально-культурной парадигме, а оказалось в совершенно другой». Их мир изменился, словно в комнате стены и пол внезапно поменялись местами. Им достаточно было только понять, что ничего нет, а есть только Пустота, как её не называй, за какие слова не прячь, дыханье ее сквозило из всех углов. Ну а для моих ровесников, прочитавших Кастанеду едва ли не вместо букваря, помешанных на Мураками и суши рецепт должен быть особый. Мы не пошли бы за сияющим авторитетом Будды-Чапаева, для нас нет пророка и авторитета. Виртуальная реальность смотрит на нас из светящихся мониторов. Чужой совет не поможет, до всего нужно дойти самому, как сама для себя все открыла Лиса А, большеглазая нимфетка из японского мультика, древняя как мир проститутка-оборотень. А Хули – это в чем то и я, ведь чем ни зарабатывай на жизнь, все равно продаешь себя, инвестируешь портфель своих возможностей и знаний в зависимости от собственной склонности к риску. А между тем, в рабочий полдень, в переполненном метро, перед началом кинофильма только мысли возвращаются к одному и тому же. Как, чем, почему навожу я на себя этот морок, зачем создаю этот мир? Может быть, когда ни будь и найдется ответ и на этот вопрос. И Южное Медведково загорится радугой. И если увидит это случайный зритель, вряд ли ему придет в голову что меня только что приняли в армию Буддийского Фронта Полного и Окончательного Освобождения.