The Prodigy

Хоран с силой ударил кулаком по столу, пытаясь болью в содранных костяшках хоть как-то затмить головную боль. Тупое нытьё в черепной коробке не прекращалось и сводило с ума. Но Хорану было даже легче от того, что мысли занимает боль. Ник предупреждал, что любовь к светловолосой незнакомке не выветрится и что, скорее всего, ему станет только хуже от осознания, что эта любовь ненастоящая. И как обычно, Николас оказался прав. Лёгкое чувство безмятежного счастья сменилось тупой болью и ужасным ощущением предательства. Хоран никогда не был мягким и с женщинами обращался так, как считал нужным. Но Кора… Хоран понял, что произнести её имя даже про себя было большой ошибкой. Образ девушки со светлой косой тревожил его сильнее, чем головная боль. В его комнате уже не осталось ничего, что можно было бы швырнуть в стену или сломать. И от пожара замок спасло только то, что свечи были магическими. Вошедший в помещение Николас весело присвистнул. - Как там девчонка? Рассказала что-то? – спросил Хоран, резко обернувшись и смахнув со лба тяжёлые, влажные от пота пряди русых волос. - А что ты от неё ожидаешь? – Ник подвинул к себе чудом уцелевший стул и сел, забросив ноги на столешницу, - я ведь дал ей слово, что и пальцем её не трону. Хотя башня обычно действует на барышень… отрезвляюще. - Я возьму коня и отравлюсь в город, - Хоран встал и схватил со стола свой пояс с мечом, - наведаюсь к её слугам, они могут что-то знать. - Возьми кого-нибудь из Гончих, - Николас, заинтересовавшись чем-то на полу, наклонился. Впрочем, на полу вперемешку лежало всё, что до этого было расставлено по своим местам. Хоран надел кольчужную рубашку и пояс с мечом и уже собирался выйти из комнаты, как Ник его окликнул. - Хор, кто это? – в руках некромант держал пергамент. Хоран поднял брови; писать он не умел, да и читать научился, только когда начал служить Николасу, поэтому странно было, что в его спальне вообще нашёлся пергамент. Однако прежде, чем сам хозяин комнаты понял, что некромант разглядывает с таким любопытством, это понял сам Ник. - Это она? Рисовать Хоран не любил, но умел не так плохо, как можно было подумать. Когда-то в детстве отец научил его основным приёмам рисования. Он вообще не рассчитывал стать солдатом – да и кто захотел бы взять на службу сына пастуха? Он не умел ни сражаться, ни даже держать оружие, как и отец. Вернее, так Хоран думал до какого-то момента. Считал он до сих пор не слишком хорошо – он смутно представлял свой возраст, а уж возраст Николаса, который перевалил за полвека, не смог бы посчитать и под страхом смерти. Когда маленький Хор возвращался с пастбища – срочно потребовалось подменить отца, который после драки в таверне не смог даже подняться с кровати – он издалека увидел, что у их покосившегося дома – впрочем, у многих деревенских даже сарай был куда крепче – стоят лошади. Лошадь на всё бедное поселение была одна, и та хромая. Поля вспахивали как могли, кормились за счёт овец и коров. Навстречу Хорану выбежала заплаканная мать и попыталась уговорить его спрятаться у соседей, но Хор, понимая, что отцу грозит опасность, рвался в дом. Воины на конях оказались Гончими, но уже тогда Хоран не испытывал перед ними трепета. Гораздо больше его напугало то, как отец смотрел на незваных гостей. Это не был взгляд пастуха и пьяницы, отца, которого маленький Хор любил больше всего на свете. Взгляд воина, того, кто презирает смерть и готов сражаться до последнего, казалось, заставил мальчика примёрзнуть к месту. Кем был его отец в прошлом, Хоран так и не узнал. Скорее всего, кем-то из стражи Николаса или ещё князя Тристана, решившим начать другую, спокойную жизнь. Хор отлично помнил тот день, тот момент, когда стоял, не в силах сдвинуться под жёстким взглядом, так непохожим на отцовский. Где-то сзади мать всё ещё плакала – должно быть, уже знала, зачем прискакали эти всадники. С того дня Хоран больше не видел ни мать, ни отца. Спустя несколько лет он узнал, что Гончие предоставили отцу выбор – вернуться самому или отдать своего сына. Хор не знал, правду ли сказал ему Николас, и правда ли отец отдал его в обмен на свою свободу. Это было не так уж важно; Ник был для него больше, чем хозяином – с юности оба они были окружены лишь Гончими, воскрешёнными мертвецами, лишь немногие из которых умели говорить. Дружить с ними было невозможно, и Николас, скорее всего, неосознанно, всё же тянулся к живым людям. А единственным живым человеком на много километров был Хоран. - Хор, ты меня слышишь? Хоран, вздрогнув, тряхнул головой, попутно подумав, что стоит обрезать волосы, которые надоедливо лезли в глаза. - Что? - Это она? – повторил Ник, повернув пергамент. Хор лишь мельком глянул на изображение, но сердце болезненно заныло. Конечно, это была она. Ни одну женщину до неё Хоран не считал настолько важной, чтобы попытаться удержать образ в сознании. - Она, - старательно отводя глаза, кивнул Хор. Сходство было минимальным – неровный овал лица, жирные линии губ и волнистая линия косы – чернила Хоран осваивал долго и мучительно. - Надеюсь, она хоть немного красивее, чем этот… портрет, - хмыкнул Николас. - Я рад, что тебе смешно, - огрызнулся Хоран. Его раздирали настолько противоречивые чувства по отношению к Коре, что на юмор в голове места не оставалось. С одной стороны, он мучительно хотел снова увидеть её. Последняя их встреча, её длинные волосы, пахнущие травами, стройное тело в простом платье, виноватые глаза. Да, конечно, она прекрасно знала, что именно сделала. Теперь Хоран понимал, за что она так настойчиво просила её простить. Его сердце болезненно сжималось при мысли, что её мучает совесть. Но одновременно с этим Хор понимал, что её нужно убить. Её придётся убить, чтобы избавиться от мерзкого чувства зависимости. Казалось, от того, что он не видит её больше нескольких часов, руки начинали дрожать, а мысли путаться. Ему будет больно всего одну секунду, один миг, пока она не умрёт – а после этого всё закончится, он забудет Кору как страшный сон. А ей совсем не будет больно. Он всё сделает быстро. Он умеет убивать так, что противник даже не понимает, когда умер. Вот только сначала нужно её найти. Ведь он своими руками уничтожил ту пряжку в виде полумесяца, бросил в огонь, так что даже Николас больше не сможет ничего сделать. - Хоран, ты точно сможешь её убить? – спросил Ник, нахмурив брови. Кажется, ему в голову пришла какая-то тревожащая мысль. - Смогу, - сказал Хор и усмехнулся краем губ, - пора начать охоту на ведьм. *** Скарлетт стояла, провожая взглядом лошадь Виара; самого всадника уже не было видно, только силуэт коня виднелся вдалеке. Они попрощались на восходе. Виар с видимой неохотой оставлял названую сестру вместе с Киннаном, который после вынужденной временной смерти ещё не пришёл в себя, но понимал, что переубедить Кору ему не удастся, поэтому не стал затягивать с возвращением к семье. Что её родные и друзья подумают, когда узнают, что она подалась в бега, Скарлетт особенно беспокоило, и она попросила Виар сказать, что она задержится, чтобы устроить Кину похороны. Отговорка, конечно, была очевидно слабой – в конце концов, молодой девушке не пристало путешествовать без сопровождения, и Виар бы её одну не отпустил. Но, возможно, по дороге брату удастся придумать что-то более похожее на правду. Нужно было уезжать, и очень срочно. Мара была в замке некроманта уже целую ночь – Кора снова приходила к ней и от слуг узнала, что Марена ещё не вернулась. С каждой минутой шанс, что Хоран вот-вот придёт в себя и отправится искать её, чтобы окончательно избавиться от заклятия, возрастал. Но разбудить Киннана Скарлетт не могла – Марена предупреждала об этом эффекте зелья. Теперь он проспит столько, сколько нужно его организму, и для каждого человека это был свой срок. О том, чтобы уехать одной и бросить Кина – пусть даже и оставив ему записку – не могло быть и речи. К тому же, Скарлетт и сама не знала, куда теперь податься. Оба они с Киннаном были, по сути, сиротами. Её опекун никогда не скрывал, что никаких кровных связей с ней не имеет и заботится о ней только из жалости. Разумеется, этому Кора не верила ни на гельрат – родители оставили ей немалое наследство, которым опекун свободно распоряжался. Кин тоже был сиротой, но вырос на улице – познакомились они, когда Скарлетт было пятнадцать. Киннан был ей хорошим другом, хоть из-за своего детства он и был вором и бродягой. Он вырос в семье своей тётки, вдовы городского сторожа, и впервые столкнулся с Корой на мостовой. Сопровождавший её слуга тут же накричал на юношу и увёл девушку подальше, но Скарлетт почему-то обернулась. С этого лёгкого поворота головы и началась их дружба, крепче которой у Коры в жизни ещё не было. Девушка поправила плащ, который без пряжки норовил соскользнуть с плеч, и медленно побрела обратно к таверне. Топот копыт она услышала задолго до того, как в поле зрения показался сам всадник, и успела спрятаться в щели между двумя домами и накинуть на голову капюшон. На узких улицах всаднику пришлось сбавить скорость, и Кора без труда узнала Хорана. Она отступила подальше в щель и выглянула, только когда стук копыт стих. Впрочем, опасность ещё далеко не миновала – где останавливаются на ночлег те, кто приезжает в город, гадать было не нужно. Была ли здесь ещё одна таверна, Скарлетт не знала, поэтому побежала со всех ног. У входа в таверну коня не было, и это обнадёживало. Кора бегом взлетела по лестнице и распахнула дверь. Киннан лежал на полу у окна, там, где Скарлетт его и оставила. Девушка перевела дух, оперевшись на стену, и тут дверь сзади неё захлопнулась. Кора, вздрогнув, обернулась. Вернее, попыталась обернуться, потому что тут же к её шее прижалось широкое лезвие боевого ножа. - Здравствуй, ведьма, - прошипел Хоран, но Скарлетт отлично чувствовала, как дрожит его рука, словно он сражался сам с собой. - Хоран... - начала она, но тут же замолчала; лезвие прижалось к горлу сильнее, почти до боли. - Ты ничего не почувствуешь, - тихо, уже без угрозы, пообещал мужчина, - только не шевелись. - Пожалуйста, Хоран, прости меня, - скороговоркой произнесла Скарлетт. Рука, держащая нож, дрогнула. - Я больше не твоя марионетка, ведьма, - с некоторым отвращением произнёс он, но Кора поняла, что никого из присутствующих Хоран не убедил. Мужчина вздохнул и пальцами свободной руки погладил растрёпанную косу. - Тебе не будет больно, - шёпотом повторил Хор и резким движением перерезал ей горло.