red rose x white rose.

У таких людей одеяло обычно пропитано только собственным ароматом, а чужой запах по крупицам выветривается из комнаты довольно быстро, ведь никто в ней не задерживается. Чонина не смущает, что он так ни разу никого и не обнял в своей постели, и вместо этого у него в руках подушка. Это кажется такой мелочью по сравнению с чудесным и каждый раз неповторимым сном. Там папа намного более нежный. За ним ухаживают словно за принцем, для него устраивают бал. Его никогда не тошнило от толпы, от многих и резких запахов. Можно сосредоточиться на одном, а можно утопать во всех сразу. Но редко кто заслуживает быть в центре какофонии в голове Чонина. Он втягивает носом обострившийся запах, шмыгая и хмурясь. Яйца, рис, курица, лук. Что-то необычное готовится на завтрак. Оно совсем не удивительно из-за нового члена его семьи, а Ким, укутанный в вуаль головокружительной смеси запахов, будто будучи всё ещё во сне, поднимается с постели, едва раскрывая глаза. Стоит открыть дверь, и ноздри расширяются от глубокого вздоха; Чонин хочет пропитать этим кислородом себя целиком. Шипящий на сковороде омлет проходит сквозь него вместе с мелодией, вытекающей из чужих губ. Она довольно весёлая, негромкая, но её всё равно слышно. Иногда даже ножка шагнёт в такт. Чонин умывается молниеносно, чтобы вскоре с интересом выглядывать из-за стены на кухню. Изо дня в день он делает это, порой пугая брата, который только засмеётся в результате, и счастливые искры посыплются из его глаз, и запах станет чуть сильнее. Кёнсу напевает весёлые песни каждое утро, что находится здесь. Может, он делал это и в своём прежнем доме, но теперь, по его словам, с музыкой он чувствует себя менее одиноко. Тут не его папа, не его отец, не его брат. Строго говоря, последних двух у него никогда и не было. Чонин уже запомнил некоторые из мелодий, слов, которые въедались в память и напевались в учебном заведении автоматически. Кёнсу настолько восхитительный, что младшему хочется подарить ему эту братскую любовь, стать для него родным. Но его запах настолько непростительно одурманивающий, что у Чонина подкашиваются ноги рядом с ним совсем не от этого желания. Юноша не обязан, его приняли и просто так, но он всё равно, пока не работает и не учится, готовит для всей не своей семьи, легко бегает по дому, убираясь, стирая пыль, оставляя за собой шлейф запаха эфирного масла – немного горького, немного лечебного, дьявольски сильного. Чонина не волнует, как он всё успевает. Когда его нет, он бежит по оставленному следу, зная наперёд, где Кёнсу был, что убрал, чего коснулся. Больше всего Чонин любил, когда тот убирался в его комнате. Тогда он не открывал окна, запирался на ключ и сидел, пока запах не исчезал. Если смерть можно было бы выбрать, то Чонин предпочёл бы асфиксию от слишком большого количества роз сорта «До Кёнсу». Они завтракают вместе. Старший пьёт крепкий чай, а для Чонина приготовлен кофе, который он не любит, но от которого просыпается. Кёнсу говорит немного, впрочем, как и Чонин, но его слова всегда приятно слышать, даже если они бессмысленны. Чонин кидает на него взгляды, но никогда не краснеет, будучи пойманным, а он и молчит. Старший брат очень часто кажется совершенно обычным, зато с большими умными глазами. Вероятно, он не знает, что у Чонина слишком острое обоняние, а его запах неестественно сильный. И, вопреки расхожему мнению, это опьянение и головная боль рядом с До кажутся ему привлекательными. Чаще всего они сталкиваются именно в утренние часы. Даже не общаясь порой, они могут и не видеться на протяжении всего дня. Чонин всё понимает – они привыкли жить друг без друга. В окружении своих собственных вещей он чувствует себя нормально, а рядом с Кёнсу – чудесно, но ни на какое чудесно он не подписывался. Дни шли своим чередом. Продолжались уроки, бурчание отца и вечное недовольство уставшего после работы папы. Только дома стало чище и вкуснее. А в душе – будто в чужой обители. Не обратить внимания на то, как круто изменилась его жизнь с появлением Кёнсу, Чонин не мог. Невысокий старший брат появился как из ниоткуда, перешагивая порог их дома и незаметно вливаясь в семью. Всё зацвело. И где-то в сознании Чонина – тоже. Он представлял, как покрывает молочную кожу мягких и ловких рук поцелуями, подолгу прижимаясь губами. Ему виделся секс со сливанием их ароматов, а после он бы лично смог наблюдать, как запах Кёнсу немного меняется, присоединяя его несильный, слабый, собственный. Возможно, никто другой бы этого даже не заметил. А в другой раз Чонин думал о том, что они могли бы просто соединить руки, и этого было бы достаточно. Как ароматизированная кукла, Кёнсу сидел бы рядом с ним и был только его со своими красотой и характером двух веков назад где-то на северо-западе. - Что это? И по причине их отдалённости Кёнсу очень удивляется, оказываясь крепко схваченным за руку. Они знакомы едва ли два месяца, но Чонину было прекрасно известно, что Кёнсу не любит кофе, не ходит в приторно-сладкие кофейни, да и в принципе остерегается этого запаха. А ещё он не приносит домой ничего чужого, видимо, избегая длительных контактов с кем-либо. Чонин-собственник был этим доволен, пускай Кёнсу и не знал, что уже кому-то принадлежит. Однако его розы сплелись с бодрящей жидкостью, омывая его всего горячим молоком, что делает запах самого кофе чуть слабее, напоминая кортадо. Аромат Кёнсу изменился до белёсого напитка. Едва ли, но для Чонина этого было достаточно. - Твой запах, - обиженно зарычал Ким, не отдавая себе отчёта; не понимая, что не имеет никакого права на это, - с кем ты был? - С новым другом, - честно ответил Кёнсу. Рука белела и болела, а его лицо становилось всё увереннее, словно он никогда и не пугался; ведь так он всегда и делает, - а что? Разве это важно? Чонин струсил. Он по-прежнему не отпускал его, натягивая ткань тёмной кофты, кусая губу. Цветущий юноша смотрел на него в упор, дожидаясь. - Ты ведь мой.., - он поперхнулся, отворачиваясь на секунду. Чонин и не думал о том, что может оказаться пойманным – преследование старшего было дело обыденное, как и мечтания о нём. Он перестал помнить, что это неправильно, - брат. - Сводный брат, - уточнил Кёнсу, резко выдирая руку, но делая это без злобы. Улыбнувшись такой улыбкой, будто ему позволено всё на свете, и невесомо коснувшись его носа, он добавил, прежде чем уйти, - кому-то надо усмирить своё обоняние за лёгким запахом и свой эгоизм за прекрасным лицом. Чонин остался в коридоре своего большого дома один, одёргивая руку. Кёнсу прекрасно всё видит и знает, а ещё не говорит, вместо этого кокетливо улыбаясь или невинно пододвигаясь ближе. Словно избалованный ребёнок, неосознанно бессердечный, он играет с ним, но делает это ради искреннего веселья, честного и безобидного. Чонин клянётся, что старший брат хочет его тоже (знает он это или нет), потому что при нём розы распускаются до своего пика, удушая всё вокруг. И потому что на все следующие дни кофе пропадает. Так получается, что через две недели им приходится идти в цветочный магазин вместе из-за дня рождения папы До. Папа не хочет, а отец не может, и так они идут только вдвоём, к удивлению младшего, без какой-либо обиды. Чонин держит руки в карманах, смиренно шагая за радостным братом. Прохлада обдаёт со всех сторон, проникая сквозь тонкую ткань светлых джинсов, но это словно больше никого не заботит. Возможно, потому что остальные одеваются теплее, укутываются в шарфы и шапки, но даже так Чонин прекрасно чувствует, кто и какой на вкус проходит мимо. А куча вещей сковывает его, чего явно не ощущает Кёнсу в длинном пуховике, идущий вприпрыжку. Запах цветов ударяет в нос, но Чонин совсем не морщится. Его внимание привлекают букеты роз разных цветов. Он не разбирается в этом, но с виду белые всегда нравились ему больше. Но лишь у каких-то определённых был знакомый резкий специфических запах. Словно осторожный кот, интересующийся новым, Чонин приблизился к красным цветам. - Мой запах, - послышался нежный голос, - роза «Дуфтвольке». Шуршание, а потом перед его глазами появилась белая роза, чуть желтоватая ближе к середине. Чонин поднял взгляд на Кёнсу, держащего цветок. - Твой запах - роза «Элина». Чуть заломив бровь, будучи в недоумении, Чонин принюхался. Почти ничего. Сладковато, но не более. Утончённо и спокойно. Никакой вызывающей яркости. В контраст красной. - Но он такой…, - Чонин оторопел, - слабый. Почему-то Кёнсу усмехнулся, вернув белую розу на место. Он взял Чонина за руку, буквально на несколько секунд, потирая длинные и ухоженные пальцы. - Разве это ни о чём не говорит? Запах красной розы резал по корочке головного мозга, отпечатываясь в памяти, из-за чего младший широко раскрыл глаза, вдруг вновь ничего не чувствуя своей ладонью. Но он не ответил. - Это значит, что тебя должен дополнить кто-то чуть более, - Кёнсу наигранно задумался, приложив палец к подбородку и отведя взгляд, - ароматный. Он улыбнулся и ушёл прочь, словно оставляя брата наедине с его намёком. В хитрых глазах Чонин прочёл полное понимание, будто Кёнсу прекрасно знал, как пахнет он сам. Это было дико, к тому же, невозможно. Но ему, наверняка, рассказывали, как в его присутствии у некоторых кружится голова, у кого-то начинается аллергия, а кто-то хочет поставить его в вазу. Кёнсу стоял у могилы папы довольно долго, что вскоре Чонин начал считать секунды в своей голове. Он что-то рассказывал, но младший не прислушивался – Кёнсу всё равно говорил явно не ему, а красивому кресту, пугающе торчащему из земли. Никаких слёз вовсе не было; улыбок – многим больше. Так у Кёнсу было принято. Так было принято в его душе – ты должен продолжать жить без того, что тебя оставило, если это нельзя вернуть, и жить хорошо. Этого оптимизма Чонин не перенимал. На протяжении всего дня ему оставалось только думать о том, как слаб его аромат, на фоне снующего туда-сюда Кёнсу. Он бросал ему улыбки, иногда строго глядел, а порой задумывался, протирая тарелки, смотря куда-то сквозь и вдаль. Но каждым своим движением он влюблял Чонина в себя больше и больше, делая всё не спеша, терпеливо. А терпение Чонина было на исходе. Ему пришлось кончиться однажды, когда Кёнсу взял выходной и не вышел готовить для Чонина завтрак. Одного вздоха было достаточно, чтобы понять причину отсутствия миловидного омеги. Родителей давно не было дома, а последние шаги раздались уже довольно давно – около тридцати минут назад. Быстрые, молниеносные. И всё это время Чонин подпирал лбом дверь в комнату, откуда пахло чем-то невероятным. Словно розовый сад неожиданно расцвёл там. Но это был всего лишь Кёнсу, иногда протяжно стонавший от боли, по известной причине прогуливавший школу и работу. Такой сильный и с нотками специй, как раз для Чонина. Как Кёнсу и советовал. Всё же, он зашёл в чужую комнату, легко и неслышно прикрывая за собой дверь, а затем оказываясь у кровати. В нём вспыхнуло желание, но когда он дотронулся до оголённого бока из-за приподнятой футболки, Кёнсу наконец заметил его, и он остановился. Юноша по пояс был накрыт одеялом, а вся кровать находилась в жутко мятом состоянии, видимо, из-за постоянной смены положения. Белая футболка несправедливо скрывала верхнюю часть тела. Кёнсу дышал очень тяжело, на губах темнела полоса запёкшейся крови, а глаза затуманены – от желания ли, от боли - Чонин не знал. К тому же, немного припухшие и красные, вероятно, от слёз, они вызывали жалость. Но запах, колючими ветвями проросший через тело, вызывал желание. Кёнсу отпирался. Он находил силы отталкивать парня, что нависал над ним и стремительно тянулся к губам; он вытягивал руки из крепких хваток; пинался и ныл. Даже получив пару раз ногой в живот, услышав беспомощные «не надо», Чонин не останавливался, наконец, усевшись на хрупкие бёдра, сняв со стройного тела футболку, кидая её на пол. Тогда свою он отправил туда же. Если бы у него было время, был шанс, была свобода действий и не было бы помутнения рассудка, то он бы остановился. Если не ради того, чтобы перестать, то хотя бы чтобы запечатлеть в памяти бледную то ли от природы, то ли от боли грудь, слабо вздымающуюся, влюбиться в это голое тело, эстетично замереть. Но любовь уже билась в нём, подгоняемая яростным желанием. И организм Кёнсу, хоть и без его собственного позволения, не в состоянии отказать. Он не может понять - ненавидит ли свою природу в этот момент или благодарен за то, чего могло бы никогда не произойти; вокруг чего они ходили бы кругами. Когда Чонину кажется, что сейчас самое время снять с себя и с него всё до конца, Кёнсу тянется к нему руками и, заинтересовавшись, юноша наклоняется к нему, позволяя обхватить ладонями свою шею. Его притягивают ещё ближе, в носу щиплет от переизбытка роз, а губы касаются губ сухих, обветренных, искусанных. Вскоре они уже совсем влажные. Стоит стянуть с них кровавый осадок, и на языке – солёно. Чонину нравится, и на его прошлые поцелуи это совершенно не похоже. Даже находясь сверху, он не ведёт в нём, как будто они в каком-то танце, а даёт на это Кёнсу полное право, чтобы тот мог пройтись языком всюду. - Пусть у этого будет хоть какая-то прелюдия, - рвано поясняет Кёнсу, разрывая поцелуй и вызывая у Чонина ухмылку. Теперь его уже ничто не останавливает, он избавляется от тесных брюк и боксёров, а одеяло давно где-то внизу. Как Ким и ожидает, больше на содрогающемся Кёнсу ничего не обнаруживается. Он проводит по коже носом, наталкиваясь на множественные родинки, где-то пробуя на вкус. В этом нет какого-то особого смысла, но Чонина интересует, как именно выглядит тело, что издаёт впечатляющий аромат и сводит его с ума в течение уже многих недель. Вроде бы, ничего впечатляющего. Но оно почему-то остаётся идеалом. Кёнсу истекает смазкой, когда Чонин входит в него сразу и до конца. Дом пуст, и Кёнсу позволяет себе закричать, жмуря глаза от мешающих слёз. Чонин прижимается к нему всем телом, не давая оторваться от кровати более, чем на пару сантиметров. Ему тяжело, но проходит боль. Он сжимает непослушного младшего брата в себе, закрывая глаза и жадно отхватывая глотки кислорода. А Чонин чувствует себя примерно лучше, чем великолепно, сливаясь с тонким Кёнсу, который совсем другой, которого таким напором страшно разорвать, но он всё равно не перестанет. Он знает, что срывает эту розу первым. И ничего другого он не хочет. Ведь красные розы никогда не проигрывают. Когда он уходит, оставляя До засыпать на своей кровати, этого цветка не хватает в руке Кёнсу для завершения всей картины. Запах Кёнсу меняется совсем на немного и, как и ожидалось, родители вовсе не думают о Чонине. Возможно, даже не замечают, что в Кёнсу изменилось. Чонину хочется знать, какие у них отношения теперь, и ответ он получает довольно скоро. Кёнсу не возражает поцелуям, объятиям, прочим приставаниям. Он даже позволяет ласкать себя в своей комнате точно так, как Чонин представлял. Словно неживой, он с беспрекословной улыбкой выполняет все желания. Кёнсу разрешает обладать собой столько раз, сколько альфе только вздумается. И однажды просто уезжает. Не особо предупредив, говорит об этом поздно, собирая вещи и переезжая в другую квартиру, свою собственную. В первые дни Чонин бесится в своей комнате, разрушая её так, как он не смог бы при всём желании. Все слова его раздражают, а от совокупности запахов раскалывается голова и в прямом смысле тошнит. Больше не гуляет по дому призрак запаха горького До Кёнсу – он выветривается сразу же, как за ним захлопывается дверь. После Чонин пробует многое. Он находит себе лаванду, никотиану, магнолию, гиацинт, но это всё не то. Юноши, соответствующие своим цветам, совсем не похожи на мечты, кружащиеся в голове Кима. Недостаточно такие-то, слишком такие-то. Просто не похожи на него. Чонин чувствует себя преданным. Он ни разу не приходит в квартиру Кёнсу, не звонит и не получает звонков. Ему казалось, что этот цветок сорван им, и только его он будет до конца. А сорвали его. Белая роза истекает слезами. Он игнорирует родителей, но, в конце концов, жизнь как-то восстанавливается. Чонин портит её только тем, что иногда заходит в любой увиденный цветочный магазин, чтобы почувствовать только одно. Спустя два года Чонин поступает так же – родители покупают ему квартиру, и он живёт совершенно один, невольно вспоминая Кёнсу, когда-то затерявшегося в его личных времени и пространстве. Он думает, что чувствует то же, оказываясь в полном одиночестве, но пропасть, отличающая их, слишком велика. Чонин и теперь другой, а ещё подрабатывает в цветочном магазине. Чтобы добраться до университета, приходится всегда бросаться в толпу метро. По утрам людей не так много, но достаточно, чтобы в них врезаться и чувствовать их. Чонину приходится учиться заново контролировать своё обоняние. Спускаясь по лестнице, он оглядывается, морщась. Он чувствует. Ким широко раскрывает глаза, думая найти у кого-то в руках букет красных роз, но ничего такого не видит. Оторопев, юноша кружится на месте, прежде чем побежать. Чонин пытается уловить лицо каждого увиденного человека, почувствовать его и ничего не упустить. Не он, не он, не он. На него странно смотрят, но прямо сейчас становится совершенно всё равно. Где-то среди них есть тот, кто принадлежит ему. Свет от приближающегося поезда пугает тем, что сейчас он потеряет его. Кёнсу можно было вернуть. И продолжать жить без него Чонин больше не собирается.