Оборотень

Вечером из леса пара охотников притащила молодого медведя. Мёртвый зверь развалился на телеге, заняв её полностью, из-за чего мужчинам пришлось идти рядом, подгоняя безразличную клячу. Как только телега въехала в село Волыньено, к ней сразу высыпала толпа. Никто никогда не видел в окрестностях ни самих медведей, ни их следов, никогда на них не охотились, а тут вдруг привозят с охоты, да ещё такого большого, упитанного! — Неужто завелись? — спорили зеваки. — Да наверно всегда были. — А чё ж их никто не видал раньше? — Так умные, глядишь. Прячутся. — А этот дурной что ж? Так говорил народ, столпившись вокруг туши, разглядывая и даже (коль оказывались посмелее) щупая медведя. Бабы качали головами — жалели зверя. Он ж ничего не сделал, за что его пристрелили? Но мужики были в восторге. Теперь и им хотелось повторить столь удачную охоту Михаила и Герасима, которые обычно привозили в село зайцев, куропаток, барсуков и прочих мелких и не особо интересных зверюх. Никто и не подозревал, что эти самые охотники могут пристрелить целого медведя! — А он на нас как пойдёт! — причитал Герасим. — Прям на три метра выпрямился! И как заревёт! — Да видно же, что нет в нём и двух-то метров, — замечали слушатели, но рассказчик гнул своё: — Ревёт, значит, кидается на Михалыча, съесть хочет! В подтверждение этого показывал гуляка Михалыч разодранную рубаху и раны якобы от медвежьих когтей на спине. — Бросается, значит, рвёт, царапает. Но Миха не растерялся: до ружья дотянулся и ба-бах ему в морду! — Да чё ты брешешь-то?! — заспорили с ним. — Прострелен-то висок у него. Как из-под медведя можно ружьём достать туда? — Эх! — отмахнулся Герасим. — Не дорассказал я! По морде он его хрясь, тот как взвоет, а я в это время и стреляю. В висок. Понял? Спорщик махнул рукой и отошёл от группы зевак, которым охотник вновь и вновь пересказывал одну и ту же историю, обнаруживая в ней новые невероятные детали, которые по забывчивости не упомянул ранее. И то, что медведь и умирать-то не хотел сначала, и как, истекая кровью, молил охотников о пощаде. — По-человечьи? — заохали. — Совсем по-человечьи! — Да что ж вы за чистую монету эту брехню держите?! — раздался крик. Это возмущался широкоплечий человек с небольшой бородой и в барском сюртуке. Он увидел телегу с мёртвым зверем один из первых и всё это время стоял бледный, не обращая внимания на отпихивающих его людей и краем уха слушая россказни Герасима. Сейчас он со сверкающими бешенством глазами и искажённым лицом глядел на охотника и, казалось, был готов разорвать того. — Ванька, ты чего? — опешил Михаил. — Чё те от медведя мёртвого? — А вам чего?! Где вы его в селе продавать собрались? Какой прок убивать-то был?! А может, у него того, семья, дети? — Ну, ты спятил, погляжу, — расхохотался Михаил. — Откуда ж им взяться? У нас и медведей-то не было никогда. А ты уже семья, дети. — Да что с вами говорить! — выплюнул Иван и убежал. — Точно спятил, — положил Герасим руку на плечо товарищу. — А хорош парень был… Сдался медведь ему. Ну так вот, как Миха с медведём дрался… *** А Иван прибежал в терем. Истерически всхлипывая от горя и ненависти, он бросился в подвал, перепрыгивая через крутые ступеньки и чудом не оступаясь, хотя его глаза, стоило перешагнуть порог дома, заволокло слезами. Было Ивану всего двадцать пять лет, и никого у него не было, кроме друга Потапа. Да и того теперь нет… Сырой погреб встретил запахом пыли, плесени и противным холодком. Иван не обратил на то внимания. Бросился в самый конец длинного ничем не освещённого коридора, ударил со злости дубовую дверь и взвыл от пронзившей руку боли. Да так и осел на пол, рыдая в голос и воя, словно волк на луну. Немного успокоившись, Иван поднялся и быстро прошагал до другой комнатки, открытой. Это был погребок, где дядька хранил сотни бутылок выпивки, привезённой из-за границы, купленной в столице или ещё где и даже приготовленной самостоятельно. Взял Иван бутыль браги, запылённую, выдержанную, пошёл было к выходу, но передумал и вернулся за второй. Чувствовал он, что хватит с одной напиться, да вот для смелости и беспамятства лучше уж две прихватить. Взял — и поднялся наверх. Иван сидел и пил. Пил медленно, прогуливаясь по пустому богатому дому, раздражаясь от одинокого скрипа половиц и дверей. Проходил он так до темноты и наконец сел на стул, глядя ровно перед собой — в незашторенное окно, из-за которого глазела бледная неполная луна. А на тёмном небе — ни звёздочки. Он опрокинул ещё стакан. Во второй бутылке браги было меньше половины. Серые глаза Ивана позеленели и стали словно звериными. Лицо исказила злая решимость. Он резко поднялся. Стул с грохотом упал на пол. Иван огромными шагами добрался до двери и вышел в ночь. Холодный ветер ударил ему в лицо, луна осветила путь. На село легла абсолютная, ничем не нарушаемая тишина октябрьской ночи. Огромные лапы дикого зверя рассекали темноту ночи. Легкие прыжки заглушала увядающая трава. Из леса тянуло сыростью и холодом, вблизи ельника дымилась баня, а неподалёку от неё стоял маленький худой домишко. Двор спал, как и пёс на верёвке у забора. Исполинский волк перемахнул через ограду подальше от пса и подобрался к задней двери, которая была настолько расшатана, что и не запиралась вовсе, держась на двух гвоздях. Бедная горница, бедная кухня с измазанной золой печью, бедная каморка, где спала женщина, и чуть поодаль — мужчина. Волк бесшумно подкрался к убогой постели. Храпящий мужик перевернулся на спину и обдал волка запахом перегара и нечищеных зубов. Тот зло засопел, обнажая зубы. Горячая слюна упала на щеку спящего. Волк звучно завыл, будя весь хлипкий домишко. Мужик вперился взглядом в серую шкуру и как закричал, но не долгим был его крик — сверкнули зубы, и огромный зверь вцепился ему в горло. Раздался женский крик. Кто-то куда-то побежал. Волк оставил прокушенную от шеи. Окровавленные зубы впились в руку и оторвали кусок мяса. Когти разодрали грудную клетку, ломая кости. Выстрел. Волк отшатнулся — пуля пробила ему кожу около плеча да так внутри и осталась. Ещё один выстрел, но волк быстрее — спрыгнул на пол и, оскалившись окровавленной пастью, взглянул на стрелявшего. Лицо его было скрыто дулом ружья. Новый выстрел — волк бросается обратно к разодранному и бежит по лавке прямо на стреляющего. Тот едва успевает повернуться для нового выстрела, как огромный зверь напрыгивает на него, придавливая к полу, но не рвёт — выскакивает во двор и во весь опор мчится в лес, сопровождаемый выстрелами и лаем.

***

Дверь со скрипом отворилась, и в горницу без спроса вошла девушка со светлой тугой косой. Она куталась в вышитый чёрный платок с яркими крупными цветами и выглядела очень обеспокоенной. — Чё те, Настька? — криво улыбнулся ей пьяный разморенный Иван. Настя торопливо подошла к столу, за которым он сидел, и села на табурет, тут же начав теребить красную юбку и бахрому платка. — Ты слышал, Ваня? Герасима ночью волк загрыз. Иван зло фыркнул. — Ну откуда ж мне? — иронично спросил он, наливая новый стакан браги. Пузырьки весело играли в стакане. На столе стояла уже третья бутылка. — И правда! — не поняла его Настя. — Ты же сидишь и пьёшь тут! Чего ты, Иванушка? — Она взяла его руку в свои и хотела было притянуть к себе, но Иван дёрнулся и болезненно сморщился. — Что с тобой? Поранился где? — Ерунда. — Ну да, ну да. Небось, когда спускался в погреб, на крюк налетел! Ты тут спал вообще? — Нет. — Из-за чего ты так, Вань? — Настя попыталась заглянуть ему в лицо, но Иван отвернулся, всё ещё морщась, но уже не от боли. — Медведя эти убили… Вот их и сожрал… — И ты из-за какого-то медведя так расстроился?! — всплеснула она руками. — Нашёл причину! — Дура ты, Настька, дура! Не понять те, — махнул на неё здоровой рукой Иван. — И что же мне не понять? Расскажи, Вань. Он помедлил. — Ой, не понравится те, Насть. Ой, не понравится. Не придёшь ты ко мне больше. Да и не надо бы. Настя покачала головой, поднялась со стула и приказала: — А ну, снял рубаху! — Иван снял, открывая огромную рану от ружья на плече, разодранную в попытках вынуть пулю. — Принёс тряпку чистую и спирт! Или водку, что там тебе ближе! Я тебе рану промою, а ты мне расскажешь, ясно! Охмелевший Иван послушно встал и поплёлся в другую комнату, прогремел падающими предметами, грубо выругался и вернулся как ни в чём не бывало к столу со всеми названными Настей предметами. Он прихватил и водку, и спирт. Первое для себя, а не для раны. Но Настя быстро отодвинула от него бутылку, усадила как ей нужно и принялась ухаживать. От первой же капли спирта Иван взвыл сквозь зубы и ударил кулаком по столу. Стоящий на нём стакан подпрыгнул и опрокинулся, разливая недопитую брагу. — Он ж мне как брат был! — выл Иван, не зная даже, от боли или от рассказываемого. — Медведь этот убитый. Мой дядька его подобрал, когда Потап мелкий совсем был, так мы и росли — он и я. Он на года два младше был… — Подожди, подожди, — перебила его Настя. — Ты о медведе говоришь или о брате своём? Потап же… Где он, кстати? — Дура ты, — снова обругал её Иван. — Говорил же, что не поймёшь. Да медведь этот Потап-то и есть! Рот закрой, работай лучше. Взялась раз уж… Эх. Дело такое, мистическое. Потап-то оборотень. В медведя превращается. Потому-то дядька мой его, мальчишку уличного, и взял к нам в дом да растил, как родного сына. Любил он Потапа, и тот его тоже любил. И я их любил тоже, да вот дядька помер, а Потап… Озверел он от этого, в общем. Всё чаще по ночам превращался и через лес ходил в другие деревни, людей жрал. Говорил я ему, хватит, успокойся, дядьку Бог забрал, никто не виноват в том, да он что-то не слушал. Глядишь, разгневался Бог на него и к себе прибрал. Эх-эх-эх. Не стоило ходить ему! Ох, не стоило… Настя сидела бледная-бледная как смерть, кое-как двигала руками, перевязывая рану Ивана. В голову ей лезли ужасные мысли о том, как у Потапа, того весёлого крепкого паренька с грубым голосом, похабными шуточками и громким смехом, отрастает по всему телу бурая шерсть, как появляются у него огромные медвежьи когти и как рвёт он людей на части да упивается этим. — А ты-то, ты-то что? — прошептала Настя, складывая руки на коленях и глядя в пол. — Я-то? — голос Ивана звучал твёрдо и осознанно, словно вымылся из него весь алкоголь. — Я, Настя, знаешь, где получил это ранение? Да пока убегал от того, кто пытался пристрелить меня, когда драл я ублюдка Герасима. Он убил моего брата — я убил его. Злое торжество звучало в голосе Ивана. Гордился он тем, как отомстил да удрал по скорому. А Настя вдруг разрыдалась, уткнувшись в ладони. Ужасно ей было слышать, что человек, которого знала всю свою жизнь, мало того, что оборотень, так ещё и убийца! И так спокойно об этом говорил! Словно так и надо! Как мог он, Иван, такой рассудительный, честный и задорный, — как он мог такое говорить? — Насть. — Иван положил руку ей на плечо. — Ну, Насть. Настенька, прекращай. Настя, ну что ты, что ты… Он гладил её вздрагивающие плечи, обнимал, целовал в макушку и всё повторял и повторял её имя, придумывая нелепые ласковые формы. Настя плакала, не смотря в его сторону. Боялась, не понимала, и не находили её чувства иного выхода — только через слёзы. Но скоро Настя успокоилась, утёрлась платком, быстро — и совсем неожиданно — глотнула из горла бутылки с брагой и посмотрела на Ивана заплаканными глазами. Тот уважительно покачал головой. — Пойдём, погуляем по селу? Развеемся? — предложила Настя, Иван возражать не стал. И они пошли гулять по пыльным грязным улицам с желтеющей травой, уворачиваясь от дерущихся котов, перебегающих улицу, и уступая дорогу неторопливо вышагивающим крицам и уткам. Все встреченные приветливо здоровались с ними. Каждый в деревне знал, что у Насти есть муж, за которого её выдали несколько лет назад, но также все знали, и что Иван к Насте чувства испытывал, хоть по каким-то одному ему известным причинам не мог позволить себе взять её в жёны. Муж Насти был очень занятым человеком, часто разъезжал по соседним деревням, чем-то там управлял по указу главы села Никиты Никитича, а по приезде пропадал у него до вечера. Приходил домой никакой, и на жену у него времени особо не находилось. Да та и рада — с детём единственным понянчится, няньке сбагрит да пойдёт к своему Ивану. Никто не осуждал, как должное принимали, и только особо старые бабки, привыкшие к своим семейным законам, ворчали, что негоже за спиной у мужа гулять с молодцем, да девки молоденькие дивились, как же так, почему Ванька не женился на Настьке, пока была возможность? Ведь так хорошо они смотрелись вместе! Дошли случайно они до площади, а там народу! И сельский староста на помосте стоял, как объявление важное делать собрался. Иван с Настей остановились на самом краю толпы, окружавшей помост, и прислушались, старательно отделяя речь старосты от гомона собравшихся. — Этой ночью, — староста сделал паузу, — огромный зверь пробрался в дом Герасима Кустовского, который своим трудом добывал нашему селу шкуры и мясо лесных животных, этим мы зарабатывали. Но волк умертвил нашего храброго охотника, царствие ему небесное! Но я собрал вас не из-за этого, односельчане! В нашем лесу появляются новые звери, которых доселе в наших краях не было. Некоторые из них пробираются в село и представляют угрозу для нас! Нужно быть наготове! А из-за убийства нашего товарища я объявляю охоту на волка! Убивший получит от меня вот этот мешок денег, — староста тряхнул над головой достаточно крупным кожаным мешочком, — и право распоряжаться тушей. — Ох-ох-ох, — покачала головой старушка, — чего удумали! Михайло мой утром как узнал, так и решил, что волка убьёт. Настя ойкнула — Иван слишком сжал ею руку. Он стоял бледный-бледный, уставившись на главу села не моргая, выглядел как сумасшедший. — Вань, — шёпотом позвала Настя. Тот дёрнулся, как от удара, повернулся к Насте и одёрнул руку. Попятился. Настя потянулась к нему, но он отшагнул ещё дальше. — Не приходи ко мне, Настька, — прошептал Иван. — Не приходи ко мне, слышишь! Ни сегодня, ни завтра… Никогда лучше. Он развернулся и помчался обратно в терем. В голове его крутились ужасные мысли, и всё, что Иван планировал сделать — выпить, чтобы не казались намерения такими страшными, как выглядели они на трезвую голову.

***

«Волка убить захотел. Волк тебя убьёт первым». Такие мысли преследовали зверя, пока он в ночи бежал до дома Михаила. Тот жил со старухой матерью. Жена его умерла через пару лет после свадьбы, так и не выносив дитя, а мать Миша бросить не мог: та больна была да стара, по хозяйству ей помощь нужна была. Хорошо Михаилу жилось с матерью, беззаботно — работу в полях и на огороде он сложной не считал, а охоту и вовсе воспринимал как отдых. С Герасимом Михайло, как звала его мать, подружился как раз на охоте, да так они друзьями и остались. И теперь смерть товарища так взбудоражила его, что он уже представлял, как смерть падёт на голову ирода, убившего его лучшего друга. Только вот его собственная смерть уже подкралась к двери, пока он спал. Огромная тень её проскользнула по забору, под ним, пробежала рысцой по фасаду дома, подкралась к двери… Заперта. Глухой удар когтей оставил на двери глубокие полосы. Тень разъярилась от первой преграды. Но она быстро нашла другой ход — через открытую форточку на чердаке. Тихо скрипнула дверь в отдельную спальню Михаила. Нечеловеческий крик разрезал тишину. И смолк через считанные секунды. Тень выскользнула из дома. Прибежавшая на крик старуха, увидев разорванную глотку и разворочанную грудь сына, так и упала в дверях. Вооружённым соседям, вломившимся в дом, выбив дверь, даже думать не нужно было. По селу в мгновение пролетел зов: «На волка!» Всегда готовые мужики зажгли факелы, вооружились ружьями и вилами, женщины закрыли все ставни и двери, затаились, пряча детей. Никто и не подозревал, что целью волка был всего один человек, к дому которого он уже опасно приблизился. Чуткое ухо уловило волнения. Они приближались — волк ускорился. В пару прыжков проскочил он во двор. Неаккуратно — проснулись собаки, поднялся лай. «Я успею», — твердил себе зверь, выбивая дверь огромной тушей. Грохот разбудил несколько слуг старосты села, и, выглянув из каморки под лестницей, дворовый мальчишка успел заметить метнувшегося наверх гигантского волка. Тот уже забыл осторожность. Главное — скорость. Его и так заметили, о нём знают. Нужно всё закончить этой ночью, чтобы залечь на дно. Просто месть. Быстрая, жестокая, беспощадная. Волк заскочил в спальню, сбивая дверь, и тут же раздался звук выстрела. Мимо. Но волк испугался и, потеряв ориентацию на мгновение, ударился раненой прошлой ночью спиной о тумбу. Новый выстрел. Зверь взвыл от ранения в лапу, но вскочил и из последних сил бросился на стрелявшего старосту, сбил того с ног. Попытался укусить — удар ружьём в голову. Волк откатился, огляделся и, пока староста не успел выстрелить, сиганул в окно. Пуля пролетела в миллиметрах над его головой. Приземление на козырёк. Кое-как удержался от падения и с воем спрыгнул вниз. Новые пули, крики, огонь. Волк метнулся вправо. Не туда! Влево. Назад. За терем. В темноту. Огромными прыжками, не обращая внимания на подстреленную конечность, волк мчался вокруг деревни, искал свободный незаметный угол, чтобы свернуть и проскочить разъярённую толпу охотников, чтобы вернуться в собственный терем, в подвал, зализать раны. «Вон он! Быстрее!» И снова выстрелы, крики. Волк бешено ускорился, но споткнулся простреленной лапой и завыл, валясь на землю. Преследователи были слишком близко, но он поднялся и повернул в первый попавшийся переулок. Новый выстрел задел оборотня в бок, так и оставшись внутри. Волк упал в каком-то дворе, под калиткой, и сквозь застилающий всё шум криков и боль от выстрелов услышал восклицание, полное ужаса и отчаяния. Это была Настя. Разбуженная беспорядками, она выбежала на балкон как раз в тот момент, когда подстреленный огромный волк рухнул напротив её терема. Там уж его настигла толпа вооружённых мужиков, и последний выстрел закончил для волка не только ночь, но и существование. И долго рыдала над погибшим той ночью волком Настя, тоскуя по милому другу, с которым они были так близки долгие годы юности и с которым почти не расставались в молодости… А в селе отсутствие и Ивана, и брата его Потапа было замечено лишь спустя несколько недель. Пустой терем их стоял заброшенный и открытый, на столе в горнице пылились пустые бутылки от пенной браги…