***
Взрыв, ещё один, а следом ещё парочка, чтобы грёбаный Киришима не расслаблялся — они не тренировались один на один уже больше недели — тот постоянно ссылался на плохое самочувствие. Кацуки, если честно, даже соскучился по этому драйву — бить по живой преграде, усиливая взрывы раз за разом. И ведь нравилось «сражаться» подобным образом не только ему — Красный Бунтарь был вне себя от радости, когда ему удавалось увеличить количество взрывов, которые он мог стерпеть. Он вообще часто был радостным и счастливым — Бакуго это раздражало, но всё-таки никто, кроме, конечно же, Киришимы, не соглашался с ним тренироваться подобным образом. Логично, никому не хотелось быть грушей для битья, да ещё и после уроков, когда все нормальные люди делают домашние задания или спят. Только сегодня с дерьмоволосым явно происходила какая-то неведомая хрень — он слишком поздно активировал причуду, а потому получил парочку незначительных ожогов, а после вообще поперхнулся, откатил уплотнение и зашёлся в кашле. — Дебил, блядь, а если бы я не остановился?! Ты какого хера говорил, что всё теперь нормально, если тебе всё ещё херово?! — Кацуки налетел на него, только теперь уже не со взрывами, а с криками. — Ау, может, ответишь, не?! — схватил Эйджиро за грудки и потряс в воздухе. А потом заметил свежую кровь на уголках его губ. — Бля, чел, у тебя явно с башкой не всё в порядке, вали в медпункт, у меня настрой пропал. Бакуго откинул вялого и совершенно не реагирующего ни на что друга от себя, развернулся и вышел из тренировочного зала. Сердце колотилось где-то в висках — что вообще за дерьмо происходит с Киришимой? А его ли это — Бакуго — дело? Всё бесило и раздражало, а потому, дойдя до общежития, он несколько раз сорвался на случайно встреченных одноклассниках, а потом наорал на душевую кабинку, в которой заели краны. Бесило. Всё бесило. Жаль, только, Деку не попался — с ним как раз хотелось бы встретиться, вот кто-кто, а этот никчёмный придурок успокаивал нервишки Кацуки как никто другой. Весь последующий вечер Бакуго безуспешно прислушивался к шагам в коридоре, но Киришима так и не пришёл. И кто бы знал, почему это заставляло волноваться ещё сильнее?..***
Наутро они столкнулись в душевой. Ну, как столкнулись, Киришима чистил зубы у самого дальнего умывальника, а Бакуго стоял в дверном проёме. — О, добвое утво! — как обычно лучезарно улыбнулся он, а потом вспомнил, что забыл вытащить зубную щётку изо рта. «Идиот», — подумал Бакуго, но ему стало даже немного спокойнее. — Утречка, да, — Эйджиро сплюнул. Кацуки был готов поклясться, что видит в пене красные разводы, но предпочёл думать, что это он говорил с щёткой во рту и что-то себе поцарапал. — Где был? — Кацуки отвёл взгляд и врубил воду. — Ты не возвращался в комнату, — он был предельно спокоен и серьёзен. — А? Да, там, в медпункте отлежался, ничего серьёзного, — всё так же нелепо рассмеялся Киришима, потирая шею под волосами, а потом по стеночке дошёл до двери, только уже выходя крикнув: — Я спишу у тебя домашку, можно? — и тут же скрылся в коридоре, даже не дождавшись кивка. А вдруг бы Бакуго отказал? Поплескав в лицо ледяной водой и испортив зубную щётку окончательно, — из неё от такой яростной чистки уже ворсинки полезли, Кацуки попытался прийти в чувство. Его действительно заботила ситуация Эйджиро — какого хера у него проблемы со здоровьем? Он же, чёрт его дери, жрёт полезную пищу постоянно, упражняется, да и вообще его здоровью раньше можно было позавидовать. А сейчас харкает кровью после двух тычков. Бакуго специально прошёлся до той раковины, за которой стоял Киришима — маленькие капельки крови всё-таки смыты не были. Нет, Кацуки терпеть не мог лезть в чужие дела и ненавидел, когда кто-то лез к нему, но, чёрт побери, это прямая обязанность героев — а какой из него, чёрт подери, герой, если он даже другу помочь не может?! Признавать Киришиму другом стало даже как-то проще, особенно сейчас — он помогает не просто какому-то придурку, а другу. Нет, он немного верил в то, что Эйджиро не такой уж и слабак, а потому сможет справиться самостоятельно, но всё-таки… Но всё-таки. Бакуго просто не мог это оставить просто так, а потому, когда поднялся к себе, чтобы забрать сумку и отправиться на занятия, он постучал ещё и в дверь Киришимы, но тот, как ни странно, даже не отреагировал, хотя, судя по шуршанию, явно был у себя. Дальнейшие постукивания ни к чему не привели, а потом терпение попросту кончилось, и в ход пошёл крик: — Ты там сдох что ли?! — Иди, я потом догоню, я… — Киришима, кажется, замешкался, — …зарядку делаю! «Делать зарядку после душа? Хм, логика на уровне этого идиота», — и Кацуки ушёл один, обдумывая происходящее. На занятиях Эйджиро так и не появился, а вещи из его комнаты, которая была почему-то открыта, бесследно исчезли. Вот теперь-то настало время для паники, которая была так не свойственна Кацуки.***
— Эй! — крикнул Кацуки, подходя к компании, в которой слишком часто видел Киришиму. Каминари, Серо и какая-то девка, имя которой он решил не запоминать. — Слуш, Пикачу, разговор есть, пошли отойдём. Он пытался говорить спокойно, но всё-таки вышло как всегда грубо — тот стушевался, шепнул что-то Серо, что завещает ему свою приставку, а потом всё-таки поплёлся следом за Бакуго. Бесит. — Чё с Киришимой? — голос не должен был звучать взволнованно, но он звучал. Раздражённо, зло, но не взволнованно ни в коем разе. А он звучал, чёрт побери, будто Кацуки действительно переживал. А он переживал? Или нет? Он ведь просто поступает так, как поступают герои — пытается кому-то помочь. Но не знает кому, как и зачем. Мысли путались, цепочки логические не выстраивались, хотелось что-нибудь подорвать. Кажется, последнее желание на его лице будто высветилось красным, потому что Каминари тут же пришёл в чувства и начал что-то бормотать: — Ну, э-э-э, ему, э-э-э, плохо? Ну, он там болеет, его вроде куда-то, э-э-э… — он отводил взгляд и дрожал вплоть до того момента, как Кацуки схватил его за воротник и прошипел: — Либо ты выкладываешь, что знаешь, либо завтра тебя будут мелом, блядь, обводить, усёк? — и отбросил его к стене, заставляя, судя по глухому звуку, удариться о ту затылком. «Ничего, сотрясения мозга у него быть не может — нет мозга, нет сотрясений», — усмехнулся Кацуки и продолжил прожигать в башке Денки дыру пока что только взглядом. — Он болеет! Это всё, что я знаю! Честно! — Каминари решил воспылать страстью к стене и вжался в неё всем телом. Или у него попытка косить под Лемиллиона, который в стенки может залезать? Бакуго было откровенно пофигу. — Пиздишь, — ровно ответил он, поджимая губы. — Отвечай, сучка электрическая, — он рыкнул и едва сдержался, чтобы не подорвать этого придурка. Он явно что-то знал. Он смотрел так, будто что-то знает — и это бесило. Почему какая-то недозарядка для телефона знает больше, чем он — лучший, мать его, друг Киришимы?! Бесит. — Ха… ха… хорошо, — он отвёл взгляд. — Ему сейчас плохо, его отправили в клинику на обследования. — А исцеляющая девочка нам на что?! А медики, постоянно крутящиеся тут и там?! — Бакуго ударил кулаком стену рядом с головой Каминари и выкрикнул остаток фразы ему прямо в лицо: — Отвечай, блядь, быстро, что за херня творится с Киришимой, иначе я снесу твою тупую башку к чертям собачьим! — Да какое тебе вообще дело?! Если он не сказал, значит, тебе знать этого и не надо! И вообще, отстань от него! — Денки уже перешёл из состояния «мне очень страшно» в состояние «как же меня всё заебало», а потому упёрся ладонями в грудь Кацуки и попытался того оттолкнуть. — Чего он вообще в тебе нашёл, не понимаю! — и пустил по ладоням мелкие заряды, которые заставили Бакуго отшатнуться, после чего стремительно скрылся на лестнице. — Чего, блядь?! — Бакуго уже совершенно ничего не понимал. Взрывы всё-таки вышли из-под контроля, но вроде бы, кроме подпаленных участков стены и пола, ущерба никакого не было. Он скрылся у себя в комнате, но уснуть или успокоиться так и не смог. Да, ему было трудно признать, что в мире есть кто-то, на кого ему не насрать в положительную сторону. Нет, ему на многих было «не насрать», но всё-таки обычно это ограничивалось высмеиванием их недостатков. А вот с Киришимой всё было иначе. Этот придурок был ему чёртовым другом, почти равным ему, но явно не соперником — «щит» не может соревноваться с «мечом», кроме редких случаев. И сейчас Кацуки упорно пытался понять, что же ему хотел сказать этот долбанный Пикачу. «Ха…ха…хорошо»? «Что он вообще в тебе нашёл?» — что бы это, чёрт побери, могло значить? Нет, последняя фраза явно указывала на то, что Эйджиро «нашёл что-то» в Кацуки. Скорее всего речь шла о дружбе, потому что с происшествия в Камино они явно сдружились и стали в разы больше времени проводить вместе, что не могло остаться без внимания Каминари, который раньше постоянно вокруг Киришимы крутился. Но какой смысл «не понимать», почему люди дружат? Бакуго не понимал. Что-то ему подсказывало, что думал он не в ту сторону… «Ха. Какие могут быть слова на "Ха"? Отвечающие на вопрос "что случилось с Киришимой"? Ха… ха… явно не "хорошо". Ханахаки?» — Кацуки подскочил на кровати. Когда-то он услышал это слово по телевизору, но не придавал ему никакого значения, а потому совершенно не запомнил всего остального. А вот само слово отпечаталось в памяти. Бакуго залез в интернет и стал искать. Искать-искать-искать всевозможные толкования этого слова, всё, что с ним связано, всё… «У тебя Ханахаки», — напечатал он Киришиме. А потом подумал и добавил следующим сообщением: «?», — чтобы… просто чтобы. Он, чёрт побери, волновался, но не знал, почему и зачем всё это делает. Хотя нет, «почему» было как раз понятно — его друг болен. Болен вот этим вот дерьмом, когда человек кашляет цветами и сгорает в полгода. «И тебе привет», — пришёл ответ почти незамедлительно. «Ты не отвеитл», — пальцы предательски дрожали. Противно. «Я и не собираюсь», — вроде бы переписка была перепиской, но Бакуго прочитал это в голове тем мерзостно-противно-спокойным голосом Киришимы, который будто бы говорил: «Не лезь». Он однажды слышал его, когда у парня проблемы в семье были, или когда кто-то спрашивал его о средней школе. Этот грёбаный голос был ужасен. «Либо ты собираешься, либо я достану тебя из-под земли, и срать мне, чем ты там кашляешь — ты мне всё, блядь, расскажешь», — как Кацуки смог это написать, не опечатавшись ни разу — неясно. Но сообщение было тут же прочитано, значит, Киришима не выходил из диалога, значит, он ждал, что Кацуки от него не отстанет. «Окей, тогда да», — почему от переписки становилось так хреново? Почему сердце колотилось как бешеное, он ведь даже не видел выражения лица собеседника и не слышал его голоса? Какого хрена Бакуго было больно? «%$*#)@», — пришло следом. «Прости, я уронил телефон», — ещё одно. «Уронил на слёзы, видимо», — мысленно усмехнулся Кацуки, а потом закрыл диалог. Он не знал, что писать. Не знал, что отвечать. Ежу понятно, что он был «объектом влюблённости». Только вот что делать с этим — хер его знает. На всех дерьмофорумах говорилось, что Ханахаки — путёвка на тот свет. На всех сайтах с «достоверной медицинской информацией» «врачи» писали, что формально выход есть, а реально — нет. И Бакуго разрывался между теми и теми. Можно ли спасти Киришиму? Можно ли его вылечить? «Взаимность» — тупое слово, оно совершенно не нравилось. Да и могут ли парни любить друг друга? Кацуки снова открыл поиск. Читать хоть что-то, думать хоть о чём-то, но не открывать диалог с Киришимой и не перечитывать его короткие фразы — ему наверняка сейчас было хуёво, но Бакуго совершенно ничего не мог с этим сделать. Он уже не знал, когда принял тот факт, что он обеспокоен судьбой этого красноголового придурка. Он не помнил времени, чтобы в груди не было этого ноющего чувства вины — да, чёрт побери, ему было херово, потому что он был бессилен. А бессилен он был потому… а почему? Блядь, как же сложно. «Гомосексуализм — не норма», «Гомосексуальность — норма, научно доказанный факт!», «Мужеложество — грех!», «Наблюдение гомосексуального поведения у летучих мышей!» — миллиарды сайтов, куча форумов, бесконечное количество постов в соц. сетях. Сколько людей, столько и мнений. Бакуго перечитал этого дерьма за ночь столько, что решил никогда больше не открывать ни один из подобных сайтов и никогда не вбивать в поисковую строку ничего такого. Но он вынес для себя только одно. Это «врождённое», прямо как чёртов «фактор Ханахаки». И если он не предрасположен, то влюбиться в Киришиму попросту не сможет. И это бесило. Если это грёбаное чувство спасло бы Эйджиро — он бы явно попытался бы сделать хоть что-то, чтобы его получить. Но что делать, если он никогда не испытывал такого рода чувств? Нет, он не чувствовал влечения в целом. Даже к девушкам. Всё, что заполняло его мысли — победы, первенство, битвы, немного злости на бесполезного Деку и восхищения Всемогущим. Ничего более. Друзья? Их не было, да и зачем они ему? Как выяснилось — нужны. Настолько нужны, что в животе болезненно леденело странное чувство, будто ещё чуть-чуть — и из него вырвут все внутренности и намотают их на ближайшую люстру. Блядь. Всё бесило до невозможного — уснуть было нереально, а утро неумолимо стремилось наступить. Важные тесты? Тренировки? А может, лучше переживать по каким-то, как думал Кацуки, пустякам? Загоняться, постоянно скроллить страницу Киришимы во всех соц. сетях, писать ему гневные сообщения, что на занятиях вообще-то важные вещи говорят, а он прогульщик, что ему уже пора выписываться, что все проблемы решаемы — он не верил в это сам, но судя по тому, что Киришима со временем стал отвечать привычно шутливо, это хоть как-то его поддерживало. К Эйджиро часто ходили одноклассники, но никто и никогда не говорил Кацуки, куда надо идти, а он и не хотел никуда ходить, он знал, что сделает только хуже, потому сдерживался и старался довольствоваться переписками. Постоянными переписками. Он привык писать Киришиме утром, вечером, днём, ночью — постоянно что-то писал. Писал, что без него — тупого придурка — скучно; что без него — дерьмоволосого идиота — никто не раскидывает флаконы из-под лака и не пыхтит за стенкой, отжимаясь; что без него — грёбаного куска дерьма — туго идёт отработка новых ударов. Он писал ему, а потом долго ждал, пока на его сообщения ответят — но никогда не отвечал сам, просто потом заводил какую-то новую тему. И бесился. С самого себя бесился. Со своей беспомощности бесился. Только не срывался. Срыв, казалось, подкосит всех — а эта противно-тягучая атмосфера заполоняла всё пространство, затрагивала каждого, кто считал Киришиму другом, а не считать его другом было нереально — он пробил защитный купол даже самого Кацуки, что уж говорить об остальных. И все переживали, косясь на Бакуго, — и всем было откуда-то известно, что это он является тем самым «объектом Ханахаки». То ли это было так заметно, то ли дерьмоволосый сам всё рассказал. И от этого было ещё хуже. А сорваться было бы постыдно — из-за него и так страдают все, кто только может, а он ещё и бомбит? Или причина была в другом? Он ничего не понимал, а когда хотелось кричать, он просто заходил в соседнюю комнату и бил по стенам, будто это они были виноваты. Бил до трещин в штукатурке, сбивая костяшки в кровь, — и не останавливался, пока ком от горла не откатывал, пока злые слёзы не высыхали. По его подсчётам оставалось чуть меньше недели. Чуть меньше недели. А он только привык, что ему есть кому писать «доброе утро». Он раньше это говорил или иначе давал знать, что хочет это сказать. А теперь писал. И «спокойной ночи» он раньше говорил, а не строчил, когда глаза уже слипались от долгого сидения за конспектами. И это было ужасно. Ужасно получать какой-то глупый смайлик в ответ. Ужасно получать «доброй ночи», а потом снова какую-то знаковую белиберду, которая тут же исчезала — когда ввели функцию удаления сообщений у собеседников, Киришиме стало в разы легче скрывать случайные последствия слёз. «Как он там?» — думал Бакуго постоянно, но ни разу не написал. Ни разу за полгода не написал даже банального «как дела?». Но стоило только захотеть, как руки немели, а телефон выпадал из ладоней. «Как-как — херово!» — и осознание, что из-за него херово единственному, блядь, достойному и хорошему человеку, выбивало воздух из лёгких. Дни не тянулись — летели, а сон всё никак не шёл. Теперь диалог был похож не на «сообщение-сообщение-игнор-сообщение-сообщение», а на «сообщение-сообщение-сообщение…» и так до бесконечности. Кажется, Бакуго за последние три дня не выспал и часу — постоянно просыпался и проверял, а онлайн ли Киришима, а ответил ли он. И если тот не был в сети, Бакуго снова залипал в ленту, снова искал какую-то глупую информацию про Ханахаки и старался не подавать даже для себя виду, что рыдает. Не верил, что всё это действительно происходит. Старался не верить. Последний день прозвенел будильником в голове самого Кацуки, окрасился цветом его залёгших синяков под глазами и покраснением белков этих самых глаз. Последний день бил по нервам отбойным молотком и стучал где-то в висках каким-то грёбаным похоронным маршем. И это бесило. До ужаса бесило. И раздражало. И едва не выбивало рыдания из уже уставшей от них груди. Кацуки прогуливал занятия уже неделю, но ему никто не говорил ни слова — все всё понимали, все знали, что потом он сможет восполнить. «Какого хера я стал этим?!» — он смотрел в зеркало и пытался ухмыльнуться. Выходило дерьмово. Почти никак. Он превратился в чёртового слабака, но почему-то не мог даже возмутиться по этому поводу — не было сил. Его в таком состоянии не видел никто — даже он сам впервые за неделю смотрел в глаза самому себе. Смотрел себе в глаза и непонятно для чего расчёсывал волосы. А потом умывался, почти через силу. И одевался тоже едва. И шёл непонятно куда и тоже неясно зачем. Он просто шёл. Он просто не мог находиться в комнате, в которой они с Киришимой часто зависали вместе. Нет, он мысленно ещё не похоронил друга. Нет, он точно знал, что тот жив, он видел, что он пишет ему сообщения, что что-то постит на стену в соц. сети, что как-то проявляет активность. «Прошу сегодня никого не приходить! Рассылка!» — сообщение пиликнуло, а после удалилось из диалога. Видимо, Киришима случайно выделил и его контакт. Бакуго усмехнулся — вот значит как. Значит, там никого не будет. О больнице, в которой лежит Эйджиро, Кацуки постарался узнать всё, что мог — однажды тот случайно отметил «место отправки» в посте, пусть тут же и удалил, но не суть важно — Бакуго запомнил адрес, он отпечатался у него в сознании крупными и зудящими буквами. А потом кое-как выяснил номер палаты и этаж. Это было крайне сложно, но он практически выбил эти чёртовы данные. Они были ему необходимы. Он не собирался туда идти, но сейчас… всё равно последний день. Он не видел Киришиму уже полгода… и безумно скучал. До одури и боли, до непонятной дрожи во всём теле. Скучал. И принять это было сложнее всего — Эйджиро был ему нужен. Цель «я попытаюсь ему помочь, потому что так поступают герои, да и надо бы хоть кому-то уже начать помогать» испарилась сразу же, как стало ясно, что помочь он никак не сможет. Теперь цели не было. Он просто нуждался в живом Киришиме рядом. В живом и здоровом. А не в том, который сейчас лежал на больничной койке, опутанный какими-то системами. В гордом, мать его, одиночестве лежал и пялился в свой долбанный мобильник. «Херово выглядишь», — звук сообщения, сиюминутное прочтение — он, видимо, переписку перечитывал. Забавно. Забавно? Что Бакуго мог найти забавного в такой, мать её, ситуации? Блядь, он сейчас ощущал себя ещё большим мудаком, чем раньше. «Ты не лучше», — Киришима перевёл взгляд на стеклянную дверь. Да, Бакуго знал, что осунулся и по степени истощенности едва не догнал Всемогущего, но, блядь… «Дистанция в два метра, помнишь?» «Помню. я мгу войт?» — пальцы снова дрожали. Захотелось расшибить телефон о стену, но на это не хватило бы сил. Киришима кивнул, не сводя взгляда с Бакуго, а тот повернул дверную ручку и вошёл. Вошёл и попытался усмехнуться. Снова не вышло. Да что ж такое!.. — Зачем? — Киришима охрип, это слово было едва слышно. — А почему нет? — Кацуки пытался сказать это самоуверенно, но не вышло. — Вдруг я соскучился или типа того. Ну или просто пришёл… «Попрощаться», — сказано не было. Но подразумевалось и было ясно обоим. — Хех, — болезненная и слабая улыбка мелькнула на губах Эйджиро. Да какая, мать его, улыбка, если у него просто губы дёрнулись?! — Я не думал, что ты вообще придёшь. — А как не прийти, ты ж тут… — «помираешь» — тоже не было сказано, но даже волнение не помогало следить за языком. — Ты же тут валяешься. — И что? — прохрипел Киришима, не сводя какого-то слишком тёплого взгляда с друга. — Ну, я проведать пришёл, — он пожал плечами. Нет, не пожал. Передёрнул, будто от холода. — Вовремя, — Киришима закашлялся, но приступ быстро сошёл на нет. — Но так даже лучше. Диалог не клеился, они просто сидели и смотрели друг на друга, будто пытаясь запомнить черты лица. Один из них сгорит в течение суток, а другой никогда себя за это не простит и, скорее всего, отчается — какой из него герой, если он даже, чёрт побери, друга... лучшего друга... единственного друга не смог спасти?! — Ты там… ну, ладно? — что пытался сказать Эйджиро, не было понятно. Он явно о чём-то просил, он явно что-то хотел сказать, но не знал, что именно. А Кацуки его понял. Просто понял эту чёртову фразу: «Ты там стань героем за меня, ну, ладно?» — и прозвучала она в его мыслях как-то слишком «нормально», так, как сказал бы её прежний Киришима, как он говорил: «Ты там дашь списать домашку, да?» — и тут же валил, зная, что ему обязательно всё дадут. А сейчас всё было не так. Сейчас от этого грёбаного чувства хотелось разрыдаться. — Да какого хера… — протянул Кацуки, быстро вытирая глаза руками. Его злило и раздражало, что он стал слишком часто лить слёзы, будто какая-то девчонка над сопливой мелодрамой. — Какого хера ты вообще раньше не сказал, а-а? — на обычно дерзком «а» его голос дрогнул. — Мы бы тогда, блядь, хотя бы… — «…хотя бы что, Кацуки? Попытались бы что-то сделать? Попробовали бы встречаться?» — он сам не знал ответы на вопросы, которые он задавал себе сам, хотя это был удел Киришимы. — Я боялся, — Эйджиро всё-таки сдался и отвернулся. Ему тоже бы хотелось вытереть лицо руками, но обе они были заняты системами. — А я теперь, блядь, не боюсь! — истерика охватывала его с головой. Ему не хотелось никого взорвать, ему не хотелось драться. Всё, чего он мог желать, чтобы этот придурок, у которого волосы были наполовину чёрными, а наполовину красными, перестал походить на живого мертвеца. Всё, чего он мог хотеть — рыдать и просить прощения у него просто за своё существование. Ему было физически больно от мысли, что ещё немного — и Киришимы просто не станет. — Ну, не тебе умирать, — попытался пошутить он, но даже самая смешная шутка, произнесённая дрожащим от слёз голосом, станет поводом для рыданий всех, кто её услышит. — Если посмеешь подохнуть — я тебя убью, — звучало как-то криво, но хотя бы звучало. — Ты и так, — Киришима резко повернул голову в сторону Бакуго, а потом, спустя пару минут молчания, попросил. — Поцелуй меня. Укол в самое сердце. Сколько раз Бакуго представлял поцелуи с Киришимой? Сколько раз думал, что это ни разу не противно, что это нормально и что, чёрт побери, он совсем не против — столько раз ему пришлось мысленно себя ударить, чтобы сделать хотя бы один робкий шаг вперёд. И ещё один. Эйджиро решил, что лучше помереть от кашля, да? Кацуки не мог сказать «нет». Не так часто у него Киришима что-то просил — за последние полгода так вообще ничего. И пришлось себя пересилить. Грудь Киришимы не двигалась — он не дышал, будто боялся закашляться в процессе. Да, приблизившись своим лицом к его, Кацуки понял, насколько тот дрожит. Ему сложно сдерживаться, он сейчас взорвётся… Поцелуй. Нет, подобие. Нет, прикосновение губ. Да что угодно, но он прижался своими искусанными губами к сухому рту Киришимы и стал его целовать. Целовать так, будто любит, будто от этого зависит не только жизнь Киришимы, но и жизнь самого Бакуго, будто если он не дотронется своим языком до едва двигающегося языка парня — он сам задохнётся. Кровь текла из их языков — зубы Эйджиро были слишком острыми, но Кацуки не смел оторваться. Он проглатывал солоноватую жидкость и продолжал жадно целовать, упираясь локтем в подушку. Он стоял так, пока язык Эйджиро не стал двигаться как-то вяло. Только ощутив это, он оторвался, отшатнулся, но всё-таки остался возле койки. Смотреть, как Киришима хватает ртом воздух, как не может им насытиться, а потом кашляет, выплёвывая испачканные кровью лепестки. Их было немного, да и приступ закончился, кажется, слишком быстро. — Спасибо, — его голос охрип ещё сильнее. Он перевёл взгляд на ладонь, которую всё-таки прижимал к губам, пусть от неё и отходила трубка с лекарством. — Странно, раньше было больше… и больнее. — Блядь… — Кацуки рассмеялся и уткнулся лбом в его бедро. — Ты такой придурок, ты бы знал… Эйджиро не двигался, будто ожидая нового приступа, а Кацуки беззвучно смеялся. Смеялся, потому что понимал, что иначе быть и не могло. Что всё должно было быть именно так. — Ещё раз напугаешь меня так — пизды получишь, понял? — он выдавил это даже не как угрозу, а как просьбу. «Не пугай меня больше, пожалуйста». И Киришима кивнул, будто не веря своим ушам и ощущениям. Бакуго тоже себе не верил. И Киришиме не верил. И ничему уже не верил, особенно интернету — сказано же, что это не лечится, так какого хера всё так просто?! Какого хера это лечится усталым поцелуем?! — Какого хера?! — Кацуки прошипел это, а потом осёкся. Поднял взгляд к Эйджиро и понял, «какого именно хера». Сердце болезненно сжалось, будто что-то отпуская. Киришима улыбался.