Живущая воспоминанием

Darkstar – Dear heartbeat Лежу и смотрю в потолок. Диван узкий, слишком узкий, для двоих, ты бы не поместился. Усмехаюсь, проворачиваюсь и скидываю руку, касаясь мягкого ворса. Лежал бы ты сейчас на этом ковре, а я касалась бы твоей руки, и мы вместе смотрели в потолок, а там кружилась бы вселенная, гоняя по кругу сияющие галактики, а мы бы лежали. Я на диване, а ты на ковре. В последнее время тянет меня на пространные разнеженные рассуждения. И злиться даже сил на себя нет, ты все силы из меня выпиваешь. Вот и лежу. На диване. Как будто сейчас протяну кривовато-хрипловато «Заха-ар». Поднимаю ногу и рассматриваю ее на фоне бледно-желтой краски. На сапог грязь налипла, трава жухлая. Усмехаюсь, снова. Ты меня такую не знал, такую романтично-разнеженную, черт побери. Кстати, в последнее время меня мучает мысль, а может даже идея. Что, если взять и посадить человека в комнату. Без окон, с стенами серыми, без связи с внешним миром, а в руки ему дать магнитофон и кассету, а на кассете – его воспоминания: лучшие, худшие, самые страшные. Он ведь со скуки будет крутить кассету раз за разом, свои воспоминания крутить, в тоску вгоняет такая перспектива. А потом человека выпустить на волю, лет так через пять. А у него нет настоящей реальности, он там, в своей памяти заплутал, задохнулся и издох. А то, что движется – оболочка, биологическая машина, выполняющая набор команд. Поступил раздражитель – пошла реакция. А чувств нет, разума нет… Души нет. Я, наверное, от того о той комнате думаю, что сама будто заперла себя там, добровольно, если хочешь знать. А ты знаешь, что на моей кассете записано, какие мгновения?! Знаешь?! Вскидываюсь, волосы путаются, дергают неприятно, шиплю раздраженно, откидывая их холодными руками. На моей кассете – ты. Первый раз – на крыше того склада, как ты выламывал руки, а я пыталась вырваться. Никто не слышал, а ты шептал мне какую-то ересь, то ли успокоить пытался, то ли напугать, куда мне понять. У меня ты животный страх вызывал. Смешно, фея фауны, испытывающая животный страх. Трогаю запястья, вот бы было хорошо, если бы синяки те не сошли вовсе, напоминали бы мне о тебе, а так, чем больше времени проходит, тем больше кажется, что ты – игра моей разбушевавшейся фантазии. А потом я вспоминаю нашу первую ночь. У меня уже есть определенный порядок, в котором воспоминания разыгрываются на внутренней стороне моего сознания. Я очнулась тогда от мерзкого кошмара, где летела с огромной высоты и все боялась упасть, но не падала, только летела все глубже и глубже в пропасть, полную людей в зеленых больничных халатах. Распахнув глаза, я подскочила от удивления и ужаса, заметив тебя перед кроватью. Ты схватил меня за руки и уставился в глаза с каким-то неистовым, обезумевшим, больным взглядом. Мы сидели так долго, луна за то время успела проплыть мимо моего окна. А потом ты уронил голову на мои колени, а я перебирала твои красные пряди. Ты шумно дышал и крепче сжимал мои запястья, пытаясь то ли сделать больно, то ли прижать ближе, кто тебя поймет. На следующий день ты смотрел на меня глазами-ледышками и заставлял сражаться не на жизнь, а на смерть. Потом ты пришел еще раз, только я не спала в ту ночь. Сидела, мучаясь от какой-то странной тоски и тревоги. Опять твой взгляд был потерян, но зато он был много мягче, чем обычно, и в уголках будто бы заиграли смешливые морщинки, а может мне просто так казалось. Ты вздернул меня со стула, прижал к себе и опять смотрел в глаза, перебирая пальцами мои запутанные пряди. Луна не заглянула в тот день ко мне в окно, но клянусь, вечность прошла, а ты все не отрывал взгляд. А потом поцеловал. Не нежно, но и не грубо, просто отмечая, что я – твое. Ты кусал мои губы, оставлял горящие поцелуи на шее. А потом отнес, словно бы я сама дойти не могла, меня на кровать, уложил, укрыл и держал мою руку, пока я не забылась каким-то тяжелым, мутным сном. На следующий день я надела водолазку и каждый раз слегка нервно поправляла ворот в ответ на пронизывающе-жалостливый взгляд Блум. Рука находит влажный нос Арту, с нежностью глажу псинку по голове. Ну или как она там называется? Все же, сколько бы я не любила животных, биология – не мое, и терминологию я не знаю. Знаешь, а ведь у Арту почти такая же гладкая шерсть, как твои волосы. Ведь ты же простишь мне такую аналогию? Я помню… помню, черт возьми, как каждую ночь перебирала и гладила их, пока ты, держа меня крепкими руками, лишал воли, терзая мои губы. А потом ты прижимал мои руки к своей груди и прятал голову у меня на плече. И шептал что-то… Что шептал? Господи, да я даже заплакать не могу, внутри просто пустота, черная пропасть, которая затягивает все, что приближается. Как. Же. Больно. Ты причиняешь мне слишком много… боли ли? Отчаяния, пустоты, страха, тепла… Последней ночью ты держал меня намного крепче, чем обычно, и, кажется, я замечала, что глаза твои блестят чуть сильнее, чем всегда. В них застыла соленая вода, не способная вылиться ручейками слез. Потому что это же ты! А твои последние слова – я помню их наизусть, каждое: «Не подходи к порталу. Поняла? Ты меня поняла?! – встряхиваешь меня и шипишь, уткнувшись лбом в мой лоб, - не. смей. подходить. к порталу». Сухо киваю, а ты гладишь меня по голове и шепчешь, наклоняясь к самому уху: «Вот и умничка», - и исчезаешь. Вскакиваю с чертового дивана, пинаю его со всей дури, не двигается, тварь. Подлетаю к стене, обрушиваю на нее град ударов кулаками, перемежающихся судорожным дыханием. Арту скулит. Не плачь, милый друг, не плачь, все рано или поздно проходит. Опускаюсь на колени, упираясь лбом в твердую поверхность, руки безвольно падают на ковер. Где ты? Где ты?! ГДЕ ЖЕ ТЫ?! Почему оставил меня?! И воспаленным мученьем сознаньем, а может отголоском выжженной болью души, я слышу на грани: «Я здесь». Слышу ли?