Решает сердце

***       …Это повторялось раз за разом.       Он сидел на диване в гостиной и делал вид, что читает газету, но поневоле слушал, а Холмс продолжал метаться по комнате и говорить, и всё говорил и говорил, не затыкаясь, о том, какой же Ватсон идиот, потому что придаёт слишком много значения таким глупостям, как человеческие эмоции… И в какой-то момент Шерлок начинал повторяться и нести уже совершеннейшую чушь и бред, и тогда Джон слышал, что член у него слишком толстый и кривой, и что двигает им бывший военный так, словно передёргивает затвор автомата… но ему, Шерлоку, это все равно невозможно нравится. А потом, внезапно оборвав себя на полуслове, детектив набрасывался на него и обхватывал поперёк тела тонкими, но удивительно сильными руками, целовал ключицы и шею под челюстью, настойчиво сдавливал Джону плечи, тянулся дальше. Призывно открытые, пылающие от недавних укусов губы находили другие – тонкие, упрямо сжатые, и противостоять этому натиску, этому обжигающему смерчу, не было никакой человеческой возможности…       Джон неохотно подчинялся и откидывался на спину, опираясь на локти, уступая этому неистовому желанию, и смотрел сквозь прикрытые веки, как двигается между широко раздвинутых бёдер всклокоченная голова. Шерлок чуть слышно постанывал, тёрся лицом о его пах, прижимался щекой, горячо и мокро выдыхал, обводил кончиками пальцев яички, трепетал ресницами под наливающейся кровью головкой… Ватсон тяжело, натужно сглатывал и стискивал плед в кулаках, но молчал, изо всех сил старался не издавать ни звука, не желая тешить и без того донельзя опухшее самолюбие Шерлока Холмса. Дурацкая, глупая, самому непонятная гордость. Нет, наверное – всё-таки гордыня.       Это было невероятно тяжело, но Джон терпел, призывая на помощь всю свою выдержку. Ловкий язык, порхая вокруг беспрерывно текущей щели, слизывал одну за другой прозрачные капельки предэякулята, а доктор кусал щёку изнутри и заставлял себя лежать неподвижно, не откликаться на поддразнивания, и у него это получалось… некоторое время. Но когда головку, и без того уже готовую взорваться, обхватывали упругие, требовательные, жадные губы, а кончик языка соскальзывал на самое чувствительное место – то, что под короной… «Для получения разрешения на транспортировку необходимо оформить следующие документы: санитарный сертификат, заверенный апостилем и подтверждающий отсутствие у погибшего инфекционных заболеваний… Справку об отсутствии в гробу посторонних вложений… Справку, подтверждающую согласие властей по месту смерти на вывоз тела на родину…»       Повторение помогало – Джон выдыхал и чуть расслаблялся, чувствуя, как ослабевает натяжение звенящих в паху нервов. Шерлок недовольно ворчал и приподнимал голову, и его затуманенный желанием взгляд становился яснее и чётче, снова приобретая цвет нержавеющей стали. А потом…       Что происходило потом, Джон так ни разу и не смог вспомнить во всех подробностях. Кусочки мозаики то дробились, то вновь складывались воедино, и каждый из них так пронзительно, так невыносимо-сладко впивался в его плоть, в его сердце и память… «Необходимо знать, что если осколок находится в непосредственной близости от глаза или крупных сосудов, то его ни в коем случае нельзя извлекать самостоятельно…»       Шерлок вдавливал его в кровать всем своим немалым весом, нависал сверху, стискивал раненое плечо железными пальцами, одной рукой направляя в себя его перенапряжённый член… Вздрагивал, медленно опускался и замирал, но лишь на секунду, а потом начинал двигаться – без всяких предварительных пауз, нетерпеливо, даже грубо, словно желая причинить себе побольше боли. Джон разводил колени пошире и клал ладони на ритмично стискивающие его бёдра – слегка сжимал их, поглаживал, успокаивал, замедляя темп… Детектив поддавался – неохотно, будто делая одолжение, но уже через несколько секунд решительно скидывал с себя его руки и вновь срывался вскачь. Он закрывал глаза и низко, протяжно стонал, и подбрасывал задницу, насаживаясь на Джона сверху. С каждым новым толчком он впечатывал в себя напряжённое тело, откидывал с глаз влажные кудри и выгибался, работая всеми своими мускулами – словно молодой конь, несущийся по бескрайней степи.       Момент подступающего оргазма Джон всегда определял безошибочно – Шерлок начинал двигаться быстрее, резче, менял рисунок: не вверх-вниз, а кругами, кругами… Его глаза крепко зажмуривались, а рот приоткрывался, но при этом Шерлок – Джон знал это уже давно – совершенно переставал дышать. Он только всхлипывал, затем хрипел, и тогда Ватсон крепко обхватывал покачивающийся над животом ствол и начинал двигать рукой, доводя партнёра до разрядки. Шерлок стонал громче, громче, сдавленно кричал и содрогался всем телом, и его семя выплескивалось на лицо Джона, на его лоб и щеки, стекало по коротким светлым волосам, но доктор не останавливался до тех пор, пока обессиленный любовник не падал ему на грудь, дыша тяжело и рвано, будто смертельно подстреленный… И не кончая – умирая под ним – Джон надеялся, что, может быть, в той, другой жизни, они снова встретятся.       …Передохнув и отдышавшись, Шерлок проводил большим пальцем по его губам, стирая сперму, и с достоинством удалялся в ванную. Ватсон провожал его застывшей улыбкой манекена и думал о том, что назавтра всё повторится сначала. Обнажённый, невинный и развращенный, как тайский кот, Шерлок сначала прицепится к какой-нибудь мелочи и полчаса будет орать на него, а после стонать и расшатывать диван… А потом они снова помирятся и заснут в одной постели – свернувшись, как две улитки, и держа друг друга за руки.       Секс – решение всех проблем?       Их, конечно же, масса… Шерлок такой худой и нервный, потому что практически ничего не ест. И курит самые крепкие сигареты, какие только есть. И скандалит, и истерит едва ли не каждый день – по поводу и без повода. Но разве это так уж важно, когда он, Джон Хэмиш Ватсон, вбивается сзади в это горячее, тугое тело, и ему так тепло и тесно… несмотря на то, что они опять умудрились поссориться практически на пустом месте, а на улице осень, и дождь, и снова ноет простреленное плечо, и старые трамваи, скрипя, с грустью и без пассажиров, нехотя идут в депо умирать… А им – им так хорошо вдвоём в этом мире. Два стонущих, целующихся, пульсирующих тела.        «Кем бы я был без тебя, Шерлок? Ёжиком, заблудившемся в предрассветной дымке сентября… Там, в ресторане у Анжело, ты сразу предупредил меня: отношения, тем более осложнённые сексом – не по твоей части. Да мне этого и не надо – мне было бы вполне достаточно твоей нежнейшей кожи, пухло-красивых губ и походки, грациозно-размеренной, как у кота, и глаз – серебристых, ледяных, с зеленоватым отливом океана… Когда ты спокоен, удовлетворён и счастлив – вот как сейчас – они не блестят, а словно бы светятся изнутри. Что совершил я в этой жизни, чтобы заслужить тебя, Шерлок?! Вот только… завтра опять начнутся эти звонки, и ты снова станешь далёким, чужим – у тебя появится Дело. Оно будет невероятно сложным, и ты расследуешь его в каких-то два дня – к моему приезду из Дублина, в четверг, после восьми вечера… И может быть, если мне удастся как следует разозлить тебя, до одиннадцати утра пятницы ты будешь со мной».       Поздний вечер. Он лежит в спальне и слушает плеск воды, доносящийся из ванной, и пытается угадать – как чувствует себя Шерлок в их уютной квартире? В те ночи, когда остаётся в ней один.       А может быть, в это время его губы накрывают сверху другие, сминая в требовательном, бесстыдном поцелуе, и под чьими-то чужими руками несёт его куда-то плавным течением жизнь?.. Нет, наверное, Шерлок всё-таки прав – не стóит ему слишком много думать.       …Горячее после душа тело тяжело опускается рядом, и резко-язвительный голос задаёт вопрос… но Джон не напрягает слух – он просто поворачивается и обнимает Шерлока за талию, притягивая его поближе к себе. Он утыкается лицом в выступающую, жёсткую ключицу, прижимается к ней губами и шепчет: «Я люблю тебя», и тогда Шерлок тоже замолкает, притихает и расслабляется, словно уставший лепить замки из песка ребёнок. И они засыпают, обнявшись, на огромной, застеленной небесно-голубым шёлком кровати, и грудь Шерлока вздымается под ладонью Джона спокойно и ровно - наверное, ему тоже снится такое тёплое-тёплое, прозрачное синее море.