внутримышечно с любовью

— Ох, какая мягкая попка. — Ты охуел? В следующую же секунду опытная рука поставила укол. Не то чтобы Сехун был против больниц или ещё что, просто инфекционное отделение так себе курорт, а он не пай-мальчик, чтобы молча все проглотить. Даже если его заднице отвешивают комплимент с немалой долей детского восторга в голосе. Неужели врачи — это конченные фетишисты в халатах? О Сехун уже несколько дней лежит на кушетке в боксе для больных всякими инфекциями, читает блевотный женский роман и игнорирует соседа, который с утра и до вечера щебечет со своей невестой по телефону. Соседа зовут Чанёль, и он псих. Потому что только псих собирается жениться после всего месяца знакомства, но это Пак объясняет не слабоумием (что логично), а любовью, "высоким чувством", которое раз — и на всю жизнь. И, если высокое чувство требует таких жертв, как цитирование сопливых переписок со вздохами-ахами и справочник имён под подушкой для будущего ребёнка, то в рот ебал Сехун эту самую любовь. Уколы три раза в день — как сомнительная привилегия, зато можно вот так вальяжно лежать с наполовину прочитанной книжкой, прогнувшись в спине, и делать вид, что плевать на всякие большие иглы и болючие антибиотики. А ещё персональная находка: можно посасывать лимонные леденцы без сахара, чтобы кислая мина была на лице по умолчанию, и, когда Чанёль в очередной раз начнёт выть белугой про то, что скучает и вообще жить отказывается, можно не думать над реакцией, ведь всё уже этими жёлтыми шариками прописано. Но, когда новенький медбрат со сменившегося персонала вдруг отпускает супергейский комплимент относительно его замученной уколами задницы с утра пораньше, тут нужна целая пачка леденцов, чтобы выразить всю мощь надвигающегося пиздеца. Парень с маской на половину лица улыбается одними глазами, которые прячет куда-то в пол, и неловко натягивает растянутые джинсы лежащего под ним тела до самых ямочек на пояснице, случайно скользнув холодными пальцами с короткими ногтями по коже. Наверное, в этом его заботливом движении извинение — мол, лишнее ляпнул, не удержался, но Сехун резко разворачивается и уже готов бить, да вот только парень слишком юркий и уже скользит к выходу. А потом резко вписывается в дверной проём половиной туловища — это Сехун толкнул его силой мысли. Чанёль в это время хихикает в телефон и отправляет сотое за утро сердечко, а у Сехуна сильно ноет в левой ягодице, и это хихикание он списывает на свой счет, за что карает соседа летящей подушкой прямо в лицо. — Она такая, такая... — Пак практически ничего не замечает: расплывается в блаженной улыбке и смотрит в потолок, ища там что-то типа бога, —... потрясающая! Приготовила курицу с яблоками и термос с чаем, — на этих словах Чанёль начал раскачиваться из стороны в сторону, как больной несколько другого рода, — Сехун, я бы на твоем месте хорошо подумал, прежде чем отказываться от такого, ведь больничная еда такой отстой... Я свою собаку лучше кормлю. — Пак сложил брови домиком и губы бантиком, потому что по собаке тоже скучает, но возможности отправить ей миллион сердец через смс нет. — Переживу. Короткая справка: это явление называется "членами мериться", у кого крепче. Сехун играет в это с детства. Проглотить жука на спор — да хоть горсть; подменить друга в ночь на работе — пф, у Сехуна достаточно крепкие яйца для того, чтобы вывезти свою подработку после учёбы и отпахать еще ночь; когда кашляешь так, что чуть ли не харкаешься кровью — так оно само пройдет, максимум можно подумать о подорожнике, Сехун был уверен. А когда слег с серьёзным воспалением, говорил, что поперхнулся. Поэтому ныть по поводу невозможно помойной еды и уличной температуры в палате, из-за которой его сосед каждый день отпрашивался домой на ночь, он, конечно же, не мог себе позволить. Типа мужская гордость. Щебетание, разносящееся по всему коридору, — не что иное, как дверной звонок. Он оповещал о приёме передачи кому-то из больных от его любящих близких. Всем своим любящим близким Сехун сказал пойти нахуй, и что передавать ничего не надо, поэтому на этот звук даже не реагировал. Он реагировал на грузную женщину, которая летящей походкой, к сожалению, далеко не изысканной ласточки мчалась к концу коридора под этот мелодичный щебет. Он от души хохотал, наблюдая сей контраст через окошко в боксе, выходящее прямо на коридор, и гадал, кому что могли принести. Просто когда сидишь в одной комнате сутками, развлекаешь себя как можешь. — О Сехун, тебе пакет, - на лице этой женщины было столько же любопытства, сколько у Сехуна недоумения сквозной дырой от линии глаз, прикрытых карамельной чёлкой, до скривившихся губ. — Ээ, чё? — Я бы сказала, что именно через плечо, — чего уж скрывать, медперсоналу Сехун не нравился. — Забирай давай, если нужно, сам и выкинешь, мне готовить надо. Сехун мог бы сказать, что от кулинарии там только пустой звук, раскатанный языком по нёбу, но не стал. Пакет был достаточно объёмным, Пак придвинулся на кровати ближе и сидел так, будто это был ритуал вскрытия рождественских подарков под ёлкой. Сехуну уже тоже было любопытно, он как можно спокойнее развязал узел и заглянул внутрь. — Миленькое одеяло, — голос Чанёля прозвучал у самого уха и совершенно без ехидства. Было похоже, что эта расцветка со скачущими клоунами на розовом фоне ему серьёзно нравилась. — Это одеяло по цветам ярче, чем твое будущее, — и похлопал по плечу несколько раз. Сехун решил пока не бить и проверить, нет ли чего ещё на дне. И не прогадал, потому что под объёмным одеялом был контейнер, предположительно с едой. — Даже тёплый. Чанель охнул, когда Сехун хладнокровно подошёл к урне и с громким звуком ударяющегося пластика о донышко ведра избавился от подарка. Пара карих глаз грустно засияла, и макушка тёмных волос, частично торчащая из-за рамы окна, тут же исчезла где-то в глубинах коридора. — Ты жестокий, знаешь? — Пак сидел, закутанный в пару одеял, и то, что оборачивало верхнюю часть его долговязого туловища, — улыбалось множеством красных улыбок на выбеленных лицах. Он обедал принесенной невестой курицей с пахучими яблоками и запивал зелёным чаем, а Сехун пару минут назад закидался лимонными леденцами и с умным видом читал пошлейший женский роман, где главная героиня — абсолютно конченная шаромыга, честное слово, но за её сердце борются самые классные парни, как бы по законам всем знакомого жанра. Сехун ещё в самом начале скрестил мистера Лукаса и того смелого конюха, а девицу отправил на костер, но читать всё равно продолжал, потому что книга жалко валялась на подоконнике под нехилым слоем пыли, а Сехун мальчик добрый и любознательный. На моменте очередного совокупления (в этот раз шаромыги с конюхом) дверь в палату громко открылась, ударив ручкой о стенку, и вошел тот самый медбрат, который с утра рискнул здоровьем, позарившись на святое. Сехун прекрасно знал, что задница у него очень заебись, и тщательно берёг. Короче, он из неё сделал крестраж до того, как это стало мэйнстримом, и всякие сомнительные поползновения в её сторону строго пресекались. — Уколы внутримышечно, — сухая констатация факта еле слышно себе под нос, но Сехун успел уловить, что голос очень классный и совсем этому мнительному парню не подходит, который даже силы нормально рассчитать не может, чтобы открыть шаткую дверь. Он нехотя переворачивается на живот и вываливает из штанин правую ягодицу, потому что левая неимоверно болит, и хочется её просто взять и вырвать к чертям, наплевав на самую смешную инвалидность в мире. Нет, правая тоже болит, но не настолько, и это, опять же, никому не нужно знать, потому что Сехун меряется членами с детства и очень в этом преуспел. Чанёль протяжно скулит во время укола и после, Сехун закрепляет мантрой внутри, что такое он сам никогда не выкинет, но, когда холодная ватка скользит по белоснежной коже, неожиданно для самого себя вздрагивает. А потом удар, поршень до ноля и знакомое до боли чувство отнимающейся ноги. Сехун прикусывает губу и зажмуривает глаза, а потом мигом распахивает, потому что чья-то охуевшая ручонка спускает джинсы ниже, являя его чудную жопку всему миру, и безвозмездно начинает мять тут и там, нарываясь на сломанный нос. — Угу, появились шишки, так жаль, так жаль, — парень в белом халате произнёс это с такой страдающей интонацией, будто он болеет за целостность филейной части Сехуна всей душой, и это пиздец как странно. — Сейчас нарисую йодовую сеточку, подожди минутку, — Сехун в немом удивлении только поворачивает голову и видит, как этот парниша бежит из бокса и дальше по коридору с очень озабоченным лицом, будто планета в опасности. Через минуту двадцать секунд (Сехун ради интереса посчитал) он вернулся, запыхавшийся, со взмокшей чёлкой и маленьким бутыльком в руках. Но такой счастливый, боже мой. У маски в половину лица не было шансов скрыть это, как ни крути. Сехун скользит взглядом к нагрудному карману, цепляет надпись "Ким Чонин (стажёр)" и отворачивается обратно. — Смотри не перестара... Блять! В этот момент знакомые холодные пальчики с короткими аккуратными ногтями начали месить его, как песочное тесто, надавливая на все запретные точки и сметая все болевые пороги. А потом запах спирта и холодная ватная палочка, вымоченная в йоде, танцующая на его заднице то тут, то там. Сехун не был силен в искусствах и не блистал силой воображения, но ему почему-то казалось, что то, что рисовалось, далеко от сетки совсем. Сехун успел словить кайф от быстрых лёгких движений, но стажёр-мать-его-Чонин за эти пару минут прям поматросил и бросил, а потом довольный выплыл из бокса с банкой йода в руках. Чанёль заливался смехом, хватаясь через одеяло за живот, потому что его вредный сосед одной частью своего тела выполнял функции холста, где красовались различные инопланетные цветы и смешные смайлики хороводом, тем самым делая его близким к миру современного искусства, как никогда. Следующее утро встретило Сехуна манной кашей, похожей на бетон, и лекцией о красоте скандинавских имён. — Сехун, тебе, похоже, снова кто-то что-то передал, — Чанёль с модными очками на переносице и книгой в руках протягивает соседу пакет. Сехун в своих долгих попытках притвориться мёртвым и избавить себя от трудновыговариваемых имён, которые похожи на проклятия, заснул, уткнувшись в подушку от отчаяния, и пропустил всю причинно-следственную цепочку событий. Чанёль положил рядом пакет, уже уступавший по объёму вчерашнему, и тихо выглядывал из-за спины, делая вид, что поедает сэндвич. Великолепный сэндвич с тунцом, блять. — Опять, — Сехун нехотя вытаскивает такой же контейнер, как вчера, и смотрит на дно пакета так долго, что шаткие нервы Чанёля не выдерживают, и тот нетерпеливо переворачивает содержимое на кровать. — Охохо, у тебя тайный поклонник, у тебя тайный поклонник! — Чанёль точно псих, потому что бегает кругами по тесной комнате с зажатыми кулаками у рта и визжит, как фанатка попсовой группы. — Ты же знаешь, что "Маленького принца" просто так не дарят? Тут определённо есть подтекст, — невообразимый танец бровей на лице и множественные подмигивания Сехуна скорее напугали, чем разозлили. — Попробуй обратиться к неврологу, мне кажется, у тебя лицевой нерв защемило, — он встал, бросил контейнер в мусорное ведро, а книгу незаметно положил под подушку. Потому что, по правде говоря, читать про шаловливую шаромыгу уже не было никаких сил. Чанёль каждый день в девять часов вечера на крыльях любви спешил домой, оставляя Сехуна в божественной тишине со своими мыслями и урчанием в животе. Потому что не нужно было уже выёбываться, и каждый ужин стабильно летел в унитаз. После вечернего обхода со всеми процедурами он поругался с медсестрой, потому что "наскальная роспись" на его теле, по её словам, — это совсем не смешно и даже постыдно, и вдолбить ей в голову, что не сам он так себя украсил, не получилось. Даже при таких железобетонных аргументах, как "глаза не на заднице" и "руки не из того места". — У вас... Кхм, на заднице, молодой человек, много чего другого, прошу заметить. На том и разошлись. В выходные дни людей в отделении мало, эти слабаки разбредались по домам, из-за чего Сехуном, конечно же, глубоко в душе презирались. Зато дышалось будто свободнее и казалось, что ты один такой больной на весь этаж, с "Маленьким принцем" под подушкой и пустым желудком в тощем теле. Время уже заполночь, Сехун впервые всем своим существом игнорирует сонный час, наивно начавшийся в десять: курит в открытую форточку, завернувшись местным бумажным одеялом, пропахшим медицинским спиртом, и прикидывает, схернёт ему сразу, или же доживет до утра и как следует огребёт от лечащего врача. А ещё гадает, что было в том контейнере с едой, что похоронен на дне мусорки, и выбрал ли Чанёль с невестой скандинавское проклятье для своего будущего ребёнка. По коридору разносится шорох от шагов, и Сехун, как в плохом фильме про подростков, быстрее тушит сигарету, отправляет ее за борт и машет руками в попытках разогнать запах, потом закидывает леденец для имитации здоровой, ничем не подгаженной полости рта и ждёт. С ночным дозором он тут ещё не сталкивался, потому что когда есть возможность безнаказанно спать по десять часов, этим лучше не брезговать, поэтому легкий азарт с примесью страха начал уже неплохо так щекотать нервы. Строго напротив, за стеклом окна, выходящего на ветку коридора, вдруг стоит Ким Чонин, стажёр-художник, и вглядывается блестящими зрачками в темноту. Луна неплохо западает лучами в окно, что за спиной у Сехуна, и выводит силуэты чуть чётче, чем нужно: пачка сигарет на подоконнике предательски кричит падающей тенью. Чонин её прекрасно видит и неуверенно идет к двери, немного ссутулившись. — Курить вредно. — Ты должен был сказать "курить запрещено". Чонин не отлипает от этого чёртового окна и прижимается к самой плитке, не рискуя сделать даже шаг, и затянувшееся молчание располагает, чтобы внимательнее его рассмотреть. Сехуну сразу бросается в глаза отсутствие маски, потому что лицо преступно красивое. Да он, блять, красавчик. Глаза — как у лани, но заметно тронутые усталостью, Сехун делает вывод, что Чонин наверняка подрабатывает тут после учёбы и стажировки, оставаясь на ночь дежурить. Губы кажутся бесцветными, но в то же время очень сочными, а их полнота рискует оказаться за гранью понятий о приличии. Сехун гонит лишние мысли прочь и старается продолжить осмотр. Острый подбородок и напряжённая шея с выпирающими венками лишь подкинули масла в огонь, потому что на кадыке блестит будто капелька пота, Чонин сглатывает, и Сехун повторяет. По иронии ему снова хочется закурить, прям сунуть в рот всю пачку и разом поджечь, потому что блять. У Чонина тело по виду костлявое, и, судя по тому, что Сехун успел для себя отметить, пользуется он им весьма неумело. Даже вот тёплый плюшевый халат с принтом далматинца повязан неправильно. Сехуну вдруг хочется показать, как надо, и на этой мысли он уже готов пробить головой кафельный пол. — Тебе понравилась книга? Ты себе оставил? — Чонин вытянул указательный палец в сторону подушки, из-под которой торчал краешек тонкой книги; щенячий восторг в глазах заметно оживлял лицо, делая его еще притягательнее, но Сехун акцентирует внимание на словах и медленно скатывается с подоконника. — Так это ты играл в мамочку? Чанёлю твои клоуны очень по душе, — он хмыкает и демонстративно плотнее заворачивается в больничное одеяло. — Но ведь это ты мёрзнешь каждую ночь. Ох, Чонин нарвался. Начиная ручной росписью и заканчивая подачками в виде наркоманских одеял. Сехун роняет одеяло, достаточно уверенно сокращает расстояние и вжимает Чонина затылком в самое стекло, заставляя его дребезжать от удара. А потом, воспользовавшись минуткой замешательства, грубо закидывает его ноги себе на бёдра. Чонин послушно обхватывает, но только потому, что понятия не имеет, как на всё это реагировать. Но их тела прекрасно знают и пульсируют там, где положено. Чонин стесняется: откидывает голову, глядя в потолок, и нервно закусывает губу, сведя брови на переносице. — Чонин, понимаешь, — дыхание у паренька сбилось, а на лице замаячила паника, — вот так вот... — Сехун говорит медленно куда-то в открытую шею и так же медленно скользит сильной рукой по внешней стороне бедра Чонина, намереваясь добраться до ягодиц, но цепляется за шнурок пояса, который так некстати попадает под пальцы, — чёрт, — он зло тянет за ворот халата и стаскивает вниз, заставляя Чонина освободить половину тела от лишней ткани, в то время как вторая болтается рукавом на левой руке и неудобно собирается складками за спиной. — Так вот. Понимаешь, я не привык, чтобы меня так трогали, — руки, наконец, прочно обосновались на заднице Чонина и... отогревались (в боксе холодно же пиздец). Это получилось спонтанно и не по плану, поэтому буквально через полсотни нервных вздохов Чонина Сехун нашел в себе силы продолжить. — Понимаешь, обычно так действую я, поэтому не рискуй своим здоровьем, хорошо? — скользящее движение ладони меж ягодиц заставляет Чонина судорожно втянуть носом прохладный воздух комнаты, а собственное резкое движение тазом в твердую плитку заставило посыпаться звезды из глаз. Сехун заулыбался в изгиб шеи и только потом сообразил, что ситуация направляется уже немного в другое русло, и ему это нравится. Чонин немного провисал, поэтому вцепился руками в плечи Сехуна до побелевших костяшек и бегал расширенными зрачками туда-сюда по светящимся от лунного света стенам, собирая мысли в горстку. Чонину искренне хотелось думать в этот момент мозгом, а не тем, чем получалось. — Просто... просто тогда вырвалось, без задних мыслей, — Чонин чувствует будто бы скачок температуры, хотя под халатом довольно тонкая футболка, но тело горело, мысли непривычно путались и всё не хотели собираться, мозг явно проигрывал в этой битве титанов. Сехун только издевается, поглаживая носом за ухом, лёгкие тоже издеваются, потому пидоры и работают через раз. Прям какой-то пидорский заговор, где Чонин — вселенская жертва. — Просто так получилось, а ты хороший, и хотелось помочь... — Сехун согнул ногу в колене и упёрся о стену прям между ног Чонина, а одну руку переместил с пригретой попки на талию и поглаживал большим пальцем. — Очень сильно хотелось...ох, — Чонин, даже будучи атеистом в третьем поколении, взмолился в этот момент всем святым, потому что штаны нескромно кричали обо всём самом порочном в этом мире и явно не собирались сдаваться без боя, халат надоедал, болтаясь своей половиной на полу, а Сехун уже поддевал кромку натянутых по самое не хочу боксеров, даже сам того не замечая. У Сехуна в голове тоже что-то замкнуло, где-то глубоко и серьёзно. Этот скомканный мальчик у него в руках таял от самого обычного прикосновения, как восковая свеча, а в глазах, рисунках йодом, клоунском одеяле, походке и даже этом пятнистом халате столько неподдельной детской чистоты и наивности, что становилось страшно. Вдруг завтра придёт Чанёль и скажет, что детей аист не приносит, и капуста тоже не причём. Конечно, Чонин с медицинской точностью знал весь процесс оплодотворения, но он ведь наверняка не знает всего остального дерьма за окном, и откуда быть уверенным, что любой такой человек, переминающийся на пороге жизни, Чонина этим дерьмом не обкидает. Это совсем не жалость, но Сехун ведь мальчик добрый и любознательный. — А ээ... — он попытался посмотреть взволнованному Чонину с румянцем на щеках прямо в глаза, но затушевался и повернул голову, скользя взглядом по стене вплоть до потолка, как будто и не зажимал никого в холодную кафельную плитку и не водил беспечно по чужим бёдрам, вообще просто мимо проходил, а какой-то парень набросился. — "Маленького принца" ты мне дал с каким-то подтекстом, да? — Ммм... Нет, книгу просто кто-то оставил в палате в прошлом месяце, а эту с леди Маргарет и конюхом читать даже от скуки очень сложно, — Чонин морщит нос, как от плохого запаха, и вдруг чихает, ударяясь лбом о чужое плечо. Сехун оторвался от стены, посмотрел на засмущавшегося Чонина и порывисто поцеловал, стараясь прижаться к нему всеми кусочками тела, насколько это позволяло их положение. Чонин не ожидал и раскрыл губы наверное больше от испуга, чем по какой-то другой причине, но явно не жалел, потому что Сехун не только мастер по массажу простаты, но и целуется как бог, углубляя поцелуй и прибегая к таким грязным приёмчикам, как посасывание языка, а потом спускаясь влажной дорожкой вдоль шеи до ключиц. Чонин блаженно мычит, осторожно водит руками по спине и вдруг замирает. Инородный предмет во рту размером как раз примерно с зуб вызывает много вопросов, и только выплюнув на ладошку, признает в нём осколок от какой-то конфетки, полупрозрачной и жёлтого цвета. Сехун утыкается губами в плечо Чонина и улыбается, пока урчание желудка не переключает всеобщее внимание на себя. — У меня там еще стоит контейнер с рисом и овощами, хочешь? Кажется, я заражён по всем параметрам и готовить уже не смогу.