Карточный домик

      Поместье спит.       Вернее, оно находится в том состоянии предутренней дремоты, в котором мы видим самые фантастически-чудесные сны, которые настолько же прекрасны, насколько легко спугиваются неосторожным поворотом во сне или криком далёкой птицы. Но ничто не нарушает столь хрупкого баланса.       Сейчас, под пологом тишины, и начинается наш рассказ.       В лесу, что находится рядом с поместьем, двое мужчин тихо переговариваются, выбирая ель, которая дополнит их праздник в этом году. Вдруг они замолкают и, временами проваливаясь сквозь толстый наст, идут к десятифутовому пушистому дереву с необычно толстым стволом. — Неплохое деревце, да? Его? — спрашивает более старший, но менее представительный. — Его, — младший холодно соглашается, доверяя своему чутью.       Чуть позже на крыльцо влетает пушистая елка, тихо шурша своими ветвями и мерно покачиваясь от порывов колючего ветра, гуляющего в этот сезон по всем Британским островам. Она протискивается в дверь, сначала хорошенько стукнувшись кадкой, в которую ее пересадили, о небольшой порожек, и, качнувшись, стряхивает нападавший снег на коврик при входе.       За ней заходят мужчины, сразу же стягивая с себя шапки и варежки. ***       Разбуженная резким стуком девочка в кружевной ночнушке садится на подоконник и всматривается в глубину сада, откуда, по её мнению, и доносился шум. Но в саду мало того, что тихо, так ещё и темно - хоть глаз выколи. Фыркнув от такого разочарования, она спрыгивает на пол и на минуту замирает - вдруг кто услышал удар её пяток о пол. Уверившись, что её не засекли и ее отец, живущий в комнате за стенкой, все ещё спит, она, посмотрев на часы (на них было пять часов утра), крадется к кровати и скользит под уже остывшее одеяло, вскоре засыпая. ***       Внизу, в гостиной, будто бы сама по себе ставится елка. Вокруг неё крутится торнадо гирлянд, парят, примериваясь, шары с заточенными внутри, присыпанными снегом, улыбающимися неведомыми существами в шляпах и полосатых красно-зеленых шарфах, скачут задорные олени в красной упряжи и порхают рождественские сласти.       За этим, сидя в глубоких, покрытых пледами креслах, наблюдают уже знакомые нам мужчины.       Вдруг волшебство прерывается по мановению волшебной палочки более представительного, и украшения, легко упав на ветки, застывают. Только олени иногда притопывают ногами, да те существа в шарах время от времени снимают шляпы, раскланиваясь с неведомыми прохожими. — Хорошо в этот раз вышло, — старший потирает свои усы и ухмыляется, — правильно говаривал твой отец — чем старше ты становишься, тем более тонко ты чувствуешь магию рождества. — Не ври с такой патетикой, старик. Я точно помню — он говорил, что лучше всего понимают его дети, — парирует младший в ответ.       Занимаются сумерки двадцать четвертого декабря 1990 года. ***       Утром, когда солнце только начало показывать свой диск из-за горизонта и еще не рассеяло сумерки, поместье ожило.       Первым, как и всегда, встает старый Шарль Менье — дворецкий (что исполняет еще и обязанности камердинера) и самый старший из всех обитателей поместья. Затем просыпаются повар Николь Тома и эльфы-домовые, которым надо будет подготовиться к пробуждению хозяев.       Шарль, одевшись и выйдя из своей комнаты, легко ступает на черную лестницу, ведущую в небольшую, но просторную и светлую людскую, посещения которой не чурался никто из хозяев. Ступенька тихо скрипит и дворецкий (тяжело вздохнув на то, что маленькая Лаванда (двоюродная внучка главы хозяйского семейства) слишком резко на нее прыгает, спускаясь в кухню) взмахивает волшебной палочкой, бормоча заклинание, и тем самым вбивая очередной гвоздь, призванный закрепить нерадивую ступень.       Спустившись, он наполняет водой тонкостенный медный чайник и ставит его на разведенный на плите огонь. Поначалу он удивлялся тому, что вся хозяйская семья предпочитает напитки и пищу, приготовленные без магии и только людьми, но сейчас (проработав в этом доме уже пятьдесят лет и собираясь проработать еще лет тридцать до того, как уйти на покой) он привык к этой небольшой странности и даже сам ее перенял: сейчас он кипятит воду для того, чтобы заварить себе дарджилинг одной магической плантации на севере Индии, добрый десяток унций которого он покупает с каждой своей зарплаты.       Когда Шарль опускает свою чашку на стол, наслаждаясь первым глотком чая, в людскую спускается повар. — Тома, вы начали уже готовить к рождеству? — Этот вопрос дворецкий задает ей уже третье утро, волнуясь насчет приема гостей вечером двадцать четвертого и семейного ужина вечером двадцать пятого. — Пока только пудинг к ужину да холодные закуски к le buffet, — вчера утром она ответила "пока только пудинг", но вечером она поставила мариноваться креветки и семгу для канапе и запекла буженину, — для остального пока рано, испортится, — предупреждает следующий вопрос девушка и спешно покидает комнату, пройдя в кухню.       Часы бьют семь раз и Шарль, пружиняще и с необычной для его возраста грацией поднявшись, идет к черному ходу встречать нанятую для помощи в приготовлении пищи к рождеству кухарку — миссис Смитсон. ***       В семь часов тридцать минут дворецкий уже привычно поднимается по парадной лестнице к комнатам хозяев. В первую очередь он идет будить старшего члена семьи — семидесятилетнего мистера Брауна-старшего. Пятьдесят лет назад, когда еще молодой Бенджамин Браун, только что потеряв отца и переняв у него поместье, принимал на работу Шарля, он включил в их контракт пункт о том, что первым будить всегда будут его, и с тех пор он так и не был ни разу нарушен, беспрекословно соблюдаясь дворецким даже в тяжелые времена.       Приоткрыв резную дверь темного дерева, ведущую в покои хозяина, Шарль осторожно заходит внутрь и, провернувшись на каблуках оксфордов, отдергивает на карнизе темно-синие драпри с белым контурным растительным узором, идущим по низу, сразу же присборив и подвязав их бронзовыми подхватами. Утренний устрично-розовый свет хлынул в помещение, на секунду ослепив дворецкого и будя его хозяина, по-солдатски прямо спящего на широкой кровати с балдахином цвета ночной сини. — Шарль? Сегодня я не выспался, так что подай на завтрак не чай, а черный кофе, будь другом? — Со своим дворецким Бенджамин подружился еще в школе, так что в таком панибратском отношении не было для них ничего странного. — Кстати, ты видел елку, что мы с Уильямом сегодня ночью поставили? — Будет сделано, — с полуулыбкой внимает дворецкий, сразу же дополнив свой ответ: — Сегодня я еще не заходил в гостиную, так что нет, — по традиции ель ставили в месте, где сосредоточена большая часть жизни дома — гостиной, так что догадаться о месте, где она стоит, не было сложно, — но было бы интересно поглядеть на неё.       Ответив, Шарль открывает двери массивного гардероба, шпонированного черным деревом, и оглядывает полки: — Сегодня как обычно? — под "как обычно" дворецкий подразумевает свободный бежевый шерстяной костюм в клетку, кремовую рубашку из фланели и дерби-броги цвета "гавана", — или намечаете что-то? — Как обычно, Шарль, как обычно, — Бенджамин ощеривается, — какие у такого старика могут быть дела, о которых тебе не известно? Мужчина на пару секунд выпадает из реальности, словно вспоминая что-то, но сразу же распрямляется и встает с кровати, обув свои старые, но любимые домашние мокасины с фельетонами на мысках. ***       В это же время в комнате дальше по коридору одевается девочка, немного нахмурившись из-за неэстетичности рыже-коричневых рейтуз в рубчик, подаренных ей камеристкой ее матери, мадам Фелицией, которая приезжает сегодня. Ей очень сложно подобрать платье в тон к ним, так как единственный ее черный зимний туалет был недавно сношен, а темно-зеленый обладает таким не подходящим к цвету рейтуз лазурным подтоном, что ее начинает вести от негодования. Вдруг в ее голове возникает шальная бунтарская мысль: а, может, к Моргане эти рейтузы и не самую любимую тетушку? Надену черные и дело с концом. Она с минуту честно пытается ее отогнать, но затем сдается и ищет в шкафу черные кашемировые рейтузы (без рубчика!), быстро их находя и снимая с вешалки то самое зеленое платье.       Одевшись, она обувает на ноги черные мэри-джейн без каблука и, крадучись, выходит в коридор: часы в ее комнате показывают, что сейчас только шесть утра, а в такое время проснулся разве что мистер Менье. В коридоре пустынно, но необычно для этого времени светло, и она, заподозрив неладное, спускается в людскую: проверить, не отстали ли ее часы.       В людскую с кухни тянет жареным беконом — мисс Тома готовит завтрак, а значит, часы точно отстали, ведь готовку она начитает ровно в семь. Девочка бросает взгляд на часы: семь часов тридцать минут утра. Но ее часы совсем не могут отставать на полтора часа! Ведь мистер Менье всего неделю назад накладывал на них, как он выразился, "модифицированный темпус", что не позволяет им сбиваться с времени!       Девочка заглядывает на кухню и прокашливается, деликатно отрывая от работы повара и её помощницу, кухарку миссис Смитсон. Кухарка, на секунду подняв глаза на вошедшую, возвращается к нарезанию овощей, а повар оборачивается, вздрогнув, и тут же расслабляется, увидев девочку: — А, Лаванда, это ты, доброе утро, я уж испугалась: вдруг это мсье Шарль опять зашел и сейчас как всегда начнёт приставать с своими безосновательными — правда же? — претензиями к еде, — к концу словесного потока раскрасневшаяся девушка немного морщится, невольно показывая свое негативное отношение к батлеру; вдруг она широко раскрывает глаза, вспоминая что-то, — ты чего-то хотела? — Доброе утро, мисс Николь, можете сказать мне сколько времени? — А-а-а, время, — повар омрачается лицом, расстроившись, но все же показывает Лаванде циферблат своих наручных часов (показывающих семь часов тридцать четыре минуты), — зачем тебе тогда я? В людской же есть хорошие ходики. — Я сомневалась в их точности, — бросая взгляд на недоумевающие глаза повара, она дополняет ответ: — И в точности своих часов тоже: на них шесть утра. — Этого не может быть, — отрезает Николь с таким выражением лица, будто уличила девочку во лжи.       В людскую спускается дворецкий, сразу же проходя в кухню. Это не остаётся незамеченным девушкой: — Вот у мсье Шарля и спросим! — она искренне радуется. — Мсье, может быть такое, что часы в покоях мадмуазель Лаванды отстали на целых полтора часа?       Батлер фыркает, сразу отбрасывая такой вариант в сторону: — Это невозможно, я только неделю назад подводил их, — с полной готовностью отвечать за свои слова говорит Менье, — разве что кто-то перевел их после меня, — он с подозрением косится на девочку, тут же переводя взгляд на Николь. — Тома, сейчас мне абсолютно некогда этим заниматься, давайте проверим часы после завтрака?       Раздраженно закончив говорить, дворецкий идет к шкапу, в котором хранится столовый текстиль. С полок, занятых чистыми скатертями, веет свежестью ткани и старым лакированным деревом.       Шарль достает белую наглаженную и накрахмаленную скатерть, легко пахнущую лавандой, и бодро несет в столовую, вскоре покрывая ею стол. Пригладив заломы по центру скатерти, батлер выдвигает из подсобного помещения сервировочный столик с заранее поставленным на него сервизом и, очистив на всякий случай посуду от пыли, начинает с помощью магии расставлять ее по столу: классическая сервировка завтрака подразумевает сантиметровую точность и достаточно большое количество посуды, на расставление которой по столу без магии уходит порой много времени.       Последние приборы прекращают парить над столом и мягко опускаются на свои места. Дворецкий, поправив немного сползшую перчатку, снова идет на кухню - варить кофе. ***       Немного подождав слов от скуксившейся после резкого ответа Шарля Николь, девочка с тихим вздохом покидает кухню, держа извилистый путь к парадной двери на улицу.       Выглянув в окно холла, она с радостью понимает, что за ночь снег не растаял и сегодня она сможет достроить начатую вчера снежную крепость. Одевшись, Лаванда тянет за наполированную медную ручку двери и вздыхает: заперто. Дернув, для надежности, еще пару раз, девочка уныло садится на стоящую у входа банкетку и понуро начинает стягивать с ног свои меховые челси, временами невольно начиная прислушиваться к звукам дома, словно ожидая чуда. Она слышит, как шкворчат на кухне жарящиеся шампиньоны и омлет, слышит, как мистер Менье мелет кофе и слышит, как кто-то летяще спускается по лестнице.       Девочка вскидывает голову и встречается глазами со своим двоюродным дедом Бенджамином, преодолевающим последнюю ступеньку пологой парадной лестницы на второй этаж. Она замирает, прекращая расстегивать бесконечные ряды пуговиц на пальто, и на автомате здоровается: — Доброе утро, дедушка Бенджамин. — Доброе, Лаванда, — немного пугающе из-за шрама, рассекшего губы и только слегка прикрытого усами, улыбается старик, — а ты чего здесь так тоскливо сидишь, да еще и снимаешь с себя пальто, которое сегодня еще не было на улице? — все с той же улыбкой вопрошает старик, как всегда вгоняя девочку в ярость своей способностью подмечать детали. — Дверь закрыта, а я поначалу этого не заметила, — в речи ее возмущение никак не проявляется — к счастью, единственное проявление ее раздражения — покрасневшие уши, а они сейчас надежно скрыты от лишних глаз шапкой, — можете открыть? — Конечно могу, чего же нет, — усмехаясь, мужчина открывает ей дверь, — но куда же ты, дитя, опять ключи дела? — Потеряла я ключи, дедушка, — с той же долей язвительности парирует она, сразу же добавив: — В саду.       Их сад был огромен и, перед рождеством, совершенно неприступен: какой-то Браун ещё полтора столетия назад что-то намудрил с охранными чарами; достоподлинно неизвестно, было ли это сделано специально, был ли это стихийный выброс магии или просто неудавшийся эксперимент, но за все время никто из семьи и никто из приглашенных специалистов не мог распутать это хитросплетение магических потоков над садом, образующееся незадолго до рождества и растворяющееся ровно в полночь двадцать пятого декабря.       Пауза, возникшая от предыдущих слов Лаванды, уже ступившей на крыльцо, прерывается хлопком двери, занесшим в дом небольшой вихрь снега. — Вот шебутная девчонка, — старик по-доброму ощеривается, провернувшись на каблуках и направившись в гостиную. ***       Шарль идет к шкафчику, где хранятся чаи и кофе. Глиняные коробочки для них, расписанные шотландскими пейзажами поколениями хозяек и их дочерей, достаточно герметичны для того, чтобы не требовать накладывания на них дополнительных чар, как, скажем, деревянные ларцы.        Отсыпав в чашу стоящей на столе кофемолки пять полных чайных ложек зерен любимого Бенджамином балийского кофе, он принимается энергично крутить ручку, через восемь минут уже выдвигая из кофемолки ящичек с молотым кофе.       Четыре чайных ложки кофе, две чайные ложки тростникового сахара, щепотка корицы и кардамона — так любит хозяин — заливаются ледяной водой из только что откупоренной бутыли и ставятся на сильный огонь. Неторопливо и внимательно помешивая, Шарль дожидается появления первых пузырьков и, держа руку на ручке джезвы, ждет появления шапки пены, сразу же после этого снимая турку с огня и оставляя томиться под пеной у плиты. ***       Из пламени камина, на секунду поменявшего свой цвет, ступают на паркет две женщины. Одетая в элегантный брючный костюм в жилку и не по сезону легкий тренч, идущая впереди производит впечатление настоящей, знающей себе цену дамы, пускай и с небольшими странностями. Это впечатление не разрушается даже когда она, вручив верхнюю одежду и сумку из ниоткуда появившемуся (и сразу же исчезнувшему) существу, стягивает ленту с волос, сразу же рассыпающихся тяжелой золотистой волной, и падает в кресло, вытянув ноги к огню. Вторая женщина (камеристка первой) садится на стоящий у стены стул с мягкой гнутой спинкой.       Зная, что в комнате она не одна, сидящая в кресле женщина приоткрывает глаза, которые уже успела закрыть: — Добрый вечер, Бенджамин, — произносит она устало, — или у вас утро? — Здравствуй, Элисон, — старик здоровается с такой интонацией, будто журит нашкодившего ребенка, — все еще утро. — Смена часовых поясов — это так неудобно! — откидываясь в кресле, чеканит женщина. За последние сутки она сменила четыре диаметрально противоположных часовых пояса, так что этот взрыв эмоций был вполне естественен даже для такого привыкшего человека, как она. — Понимаю, понимаю... Давай обсудим это за завтраком, Лаванда тебя уже заждалась. *** На завтрак, как и всегда, первой подаётся овсяная каша с клюквой. Лаванда её ещё с раннего детства невзлюбила — как-то раз её детский выброс магии даже размазал кашу по стенам ровным тонким слоем; она уже три года пытается повторить тот финт, но у неё не получается абсолютно ничего: выбросы поднимают в воздух столовые приборы, выливают на любимую дедушкину скатерть гранатовый сок, выбивают книги с полок в библиотеке — но кашу по стенам ещё ни разу после этого не размазали. Провозив ложкой по каше минут десять, девочка впадает в уныние: по какой-то причине Шарль все ещё не внёс в столовую ее любимый омлет.