L as Life. L as Love
Сехун отрывает голову от очередного конспекта, прекращает кусать ручку и по-кошачьи медленно моргает, уставившись в одну точку. От напряженной учебы, словно мухи, перед глазами прыгают противные черные точки. Парень запускает узкую пятерню в густую разноцветную шевелюру, погружаясь в размышления, из которых его внезапно вырывает громкий протяжный стон. Вздрогнув, парень прищуривает и без того узкие глаза, разворачивается к кровати всем телом. - Прости, Сехун-а, мы мешаем? – на выдохе произносит совершенно обнаженный, наполовину свесившийся с ложа Кенсу, чьи ноги в данный момент крайне удобно покоятся на чужих смуглых плечах, а щеки раскраснелись от приливающей к голове крови. Пристроившийся сзади Тао замирает, боясь пошевелиться, поднимает взгляд на парня за учебным столом, ожидая ответа. И тот без всякого стыда ловит этот взгляд, чтобы ответить на него одной-единственной натянутой за уши кривой ухмылкой. - Нет, иначе я бы не приказал, - хмыкает младший наследник семейства, главенствующего на протяжении уже многих лет в одном из крупнейших мафиозных кланов Корейской (а по сути даже больше китайской, но обосновавшейся в Корее) мафии. Вздохнув, красноволосый косится краем глаза на своего вынужденного любовника, затем, не встретив сопротивления, приподнимается, позволяя возбужденному органу выскользнуть из себя. Парень садится на край кровати, закидывая ногу на ногу, больше для того, чтобы побороть неловкость и смущение. - Есть закурить? – спрашивает До, сопровождая свои слова специфичным жестом. Сехун кивает, открывает верхний ящик своего дорогого тяжелого дубового стола, вытаскивает оттуда пачку, предварительно выудив одну сигарету, кидает в руки Кенсу. Кивнув в знак благодарности, красноволосый ловит желанный источник никотина, вытаскивает одну, а затем кладет картонный прямоугольник в требовательно протянутую смуглую ладонь Тао. Признаться, у китайца сейчас горит все, что ниже пояса, но возразить и диктовать свои условия он не может. Потому что перед ними сидит младший наследник. Пусть далеко не самый влиятельный из трех сыновей главы клана, зато самый холенный. У него даже кличка - «неприкосновенная сука». То же самое касается и Кенсу. Он не смеет противиться даже приказу «раздевайся, ложись, раздвигай ноги», который сегодня отдал взбеленившийся маленький тиран. Дио должен семье Сехуна много денег. Так много, что справедливо полагает – его участь далеко не самая худшая. Ведь его основная работа - быть одним из секретарей старшего брата, Ифаня, и прислуживать младшему подобным образом приходится нечасто. Тао в этом плане повезло меньше. Его еще ребенком подарили заносчивой «неприкосновенной суке». Как собаку. Потому что Хун хотел домашнее животное, а у главы семейства была аллергия на любого рода шерсть. Так у младшего и появился Хуан. Только Сехун не всегда был таким говном. В детстве он относился к Тао, как к человеку. Ходил вместе в школу, садился как можно ближе, помогал во всем, включая учебу, если китаец чего-то не понимал на уроках. Сладости, игрушки, еду, комнату и даже собственную кровать Се всегда делил на двоих. А потом, в старшей школе, когда Хуан только начал подниматься по карьерной лестнице вверх, а Хун начал активно убеждал отца отдать его в университет, младший наследник резко изменился. Цзытао понятия не имеет, за что пал в немилость, но в первом классе старшей школы его единственный, его обожаемый, его самый дорогой, самый близкий, самый добрый и самый любимый человек вдруг как с цепи сорвался. Тао выгнали из когда-то общей комнаты, вместо объяснений плюнув в лицо жестокие слова: «Псина остается псиной». Конечно, сначала Хуан списывал все на то, что Хун подвергся стрессу из-за болезни обожаемого отца, которая уже тогда начала подкашивать здоровье ныне выбирающего преемника мужчины. Однако на этом метаморфозы О - по матери, Ву – по отцу Сехуна не прекратились. Стремительно взрослеющий младший наследник ломался, превращаясь не только внутри, но и снаружи в совершенно другую личность, пока однажды не пришел домой с ярко-розовыми волосами, вызвав приступ неуправляемого хохота у среднего брата, Лухана. Потом любимый Се превратился в «неприкосновенную суку»: развязное, наглое, доходящее до блядского поведение и гордыня, которая одновременно с этим не позволяла никому даже дотрагиваться до кожи молочного цвета. А желающие были. И, что самое ужасное, Тао был среди особенно страждущих. Даже хуже. Он был не просто среди тех, кому хотелось унизить, трахнуть, поиметь или просто потискать где-нибудь в подсобке нахального младшего. Он был влюблен в него. Позорно влюблен. И этим морально раздавлен. По окончанию школы с О сняли необходимость отвечать за клан и сражаться с двумя старшими братьями за роль «наследника» престола, но властью не обделили. И вот результат – Тао по приказу «хозяина» без особого желания (как бы не был красив красноволосый секретарь) трахает Кенсу, понимая, что и партнер в этот момент просто желает, чтобы все поскорее закончилось. Развлекая себя отнюдь не самыми веселыми мыслями, Хуан пропускает момент, когда зажигалка проплывает мимо его носа, возвращаясь обратно в длинные тонкие пальцы, и растерянный парень вертит в руках сигарету, размышляя, что с ней делать. В то время как Кенсу и Се о чем-то тихо переговариваются, позабыв о существовании Тао. О да. Младший наследник не всегда дрянь. Он хитрожопая, многоликая, лицемерная дрянь, но не всегда. Иногда Хуан отчетливо видит, что он тот самый О Сехун, просто его приспособившаяся к выживанию в клане версия. - Подкурить? – раздается насмешливый голос прямо где-то над ухом. И «пес» в ужасе отшатывается, осознав, что лицо младшего наследника прямо сейчас находится в нескольких сантиметрах от его собственного. Судорожно кивнув, Тао зажимает губами фильтр сигареты, вопросительно смотрит на своего хозяина, который в этот момент смеряет его насмешливым взглядом, а потом вдруг наклоняется совсем близко, предлагая подкурить от своей. И у Хуана трясутся руки, поэтому сделать это получается не сразу. Но получается. И вместо табачного дыма китайцу кажется, что он чувствует дыхание О. От этого все внутри переворачивается. Пьянящая близость младшего приятно согревает желудок. Но, к сожалению, Тао совершенно не слышал, о чем говорили секретарь и младший наследник, поэтому не знает, что ему делать, когда, одевшись, оба выходят из комнаты. Болезненно застонав, китаец падает на кровать, лицом в подушку, крепко обнимает ее, принюхиваясь, блаженно улыбается, проводя рукой по налившемуся новой силой члену. Ему нужно было еще в шестнадцать, когда ТаоХуны были интимно близки, на этой кровати заняться с О первым для них обоих сексом. Может, тогда ничего бы этого не было, и Сехун не превратился в озверевшего девственника с замашками прошедшего огонь, воду и медные трубы садиста.***
Сехун скидывает пиджак от костюма-тройки темно-синего цвета, приглаживает растопыренной пятерней растрепанные разноцветные волосы, а затем стучится в дверь, оббитую зеленой кожей. - Кого там, блять, принесло? – раздается недовольный голос. И Хун, ухмыльнувшись, проскальзывает внутрь, оставляя после себя небольшой зазор. - Хён, это я, - мурлыкает Сехун, проходя к рабочему столу своего самого старшего из братьев – Ифаня. Который при приближении младшего поднимает на него холодный, почти стеклянный взгляд, а затем недобро щурится, как бы показывая всем своим видом, что если у «любимого» братишки нет серьезной причины, чтобы отвлекать старшего, то ему достанется хорошая трепка. Если, конечно, радужный студент прямо сейчас благоразумно не смоется. Однако Хун уверенно шествует к столу, обходит его, прислоняясь, нахально смотрит на брата через плечо. - Я вчера заезжал после занятий к отцу, - начинает он. На что Ифань заинтересованно откладывает бумаги, в которые до этого пялился (скорее просто прячет их от младшего). - И что? – стараясь скрыть нетерпение, спрашивает старший. - Насколько он плох? – Хён искренне пытается не показывать своей интонацией того, что он ждёт, когда папашка, наконец, поймет, что ему не сегодня-завтра в мир иной, и пора отойти на покой. Провести последние годы жизни в спокойствии. Но вслух произносить не решается, так как они с Луханем искренне полагают, что с младшеньким нужно быть осторожнее. Потому что Хун - сын не просто предпоследней жены, Хун - сын самой любимой жены. Он ведь даже учится в университете, а это многого стоит. Рядом с этим братом нужно быть очень внимательным. Особенно Ифаню, у которого с Сехуном с первых секунд знакомства возникло недопонимание. Серьезно. Когда полумесячного малыша принесли в главный дом и позвали братьев посмотреть, Лу был первым, кто ткнул в пухлую щеку пальцем и растянулся в тогда еще беззубой улыбке, протянув на китайском корявое «красивенький». Хан был даже рад новому маленькому брату, не уставая бегать к колыбели по пятнадцать раз на дню, чтобы посмотреть, что делает новый член семьи. А вот Ифань сразу сказал: «Фу, какая гадость» и старался обходить детскую за пятнадцать километров. Не сложно догадаться, от кого с трех лет Сехуну доставались все тумаки. Но О это не особенно расстраивало. У него была «собака» и Хан, который по прежнему «бегал» проверить, что делает младший брат. С возрастом, конечно, Лу хоть и стал понимать, что этот ребенок представляет для них опасность, да и еще и ко всему любим отцом, но все равно был гораздо лояльнее к Хуну. Чем только сильнее раздражал Ифаня. Так что неудивительно, что попытки «приблизиться» повзрослевшего младшенького очень настораживали славящегося осторожностью Ву. - Он наконец-то задумался об отпуске, - тут старший хотел было вскочить на стол с криком «Аллилуйя», но при Се не стал этого делать, оставив на потом. - Знаешь. Он покупает себе дом на Гавайях. Но еще не решил, на кого оставить свои обязанности. - Вот оно что, - протянул Фань, косясь на младшего и пытаясь понять, что ему здесь нужно. И с чего это Сехун прибежал к нелюбимому брату докладывать об отце? Хотя раньше все было наоборот. Хун всегда был при папе, что и сделало его «неприкасаемой сукой». Какой бы гадостью не выставлял себя Се, все знали, что он обласканный по правую руку от отца, следит за тем, чтобы за спиной не случилось ничего плохого. О да. О, как считал Ифань, выслуживаясь, стоял на страже отцовского имени всеми возможными и невозможными средствами. Лез в драку, натравливал своих людей, хватался за оружие, унижал морально и даже опускался до ябедничества, если кто-то при нем осмеливался нелестно отозваться о действующем главе. - Я думаю, это твое место, - произносит младший. - Вот как. Ну, я рад, - невпопад отвечает ВУ, настороженно ожидая, когда младший вскроет все карты. - Но я хочу быть твоим заместителем, - вдруг заявляет Се, запрыгивая на стол, садится, и старший усмехается. - Мой статус должен остаться неизменным даже после ухода отца. Ты же знаешь, хён. Я не менее полезен, чем Лухан. Но, в отличие от него, не могу претендовать на роль главы по договору. Моя плата за образование, если ты не забыл. Я хочу быть при тебе. - Как так, - фыркает Ифань, - а как же Лухан? Разве не он твой любименький Олень? - сочась ядом, интересуется старший. - Он, - соглашается Сехун, перекидывая ногу так, чтобы оказаться сидящим на столе прямо перед своим хёном, - но мне нужна моя неприкосновенность. Наши отношения давно расшатаны. Кому как не тебе знать, что, взрослея, мы все трое прекрасно разобрались в том, что у нас разные способы выжить здесь. Плюс, поверишь ли ты, Ифань, что я всегда хотел добиться твоего расположения? Ву прячет самодовольную ухмылку, раздумывая над тем, что это похоже на правду. Да, он был тем, кто шпынял Сехуна с самого детства, но разве это только не распаляло детское любопытство? К тому же трудно не поверить тому, кто сидит перед тобой, раздвинув ноги? Все правильно. Все трое держались в клане как могли. Се пришлось пожертвовать ради института статусом «принца», Фаню и Лухану передраться между собой, выясняя, кто больше походит на лидера. Но, с другой стороны, им обоим пришлось «присматривать» за Сехуном, для которого (частичным особенно с уходом отца от дел) способом выживания стала его хитрожопость. Иначе, любая шавка могла бы поставить потерявшего главную привилегию наследника на его законное место. Теперь Хун искал «новую неприкосновенность». Желающих добраться до бывшего «неприкосновенного» слишком много. Хотя бы из спортивного интереса. - И что ты мне предлагаешь? – ухмыляется Ифань, гладя острые колени через ткань брюк, медленно перемещаясь на бедра. Ву мл. вздрагивает, но тут же душит в себе все порывы, прикрывает глаза, вспоминая восхитительную картину, которую ему сегодня довелось увидеть: красивые сильные смуглые руки Тао, стискивающие щиколотки гладких, высоко задранных ног. Его узкие губы, покрывающие белую, как лист бумаги, кожу осторожными поцелуями. И экзотичное лицо с раскосыми, закатывающимися от удовольствия глазами. Возбуждающие стоны Кенсу, его пухлые губы и до помешательства красивое тело китайца. Маячившая перед глазами Се спина с контрастирующими на ней бледными ногами, когда ушуист вдалбливал партнера в матрас. И его лицо с зажатой в губах сигаретой, когда хозяин не смог удержаться от соблазна и по-своему поцеловал Тао. Пусть через сигарету. - Себя, - спокойно отвечает Хун, склонив голову набок, - во всех смыслах. Вместе со всеми моими людьми. Конечно, ты и сейчас, как старший, активно используешь доверенных мне, но я отдам тебе всех, вместе с офицерами. Я не дурак, Ифань. Касса, документация. Я буду тебе крайне полезен. У меня опыт службы при отце, образование. Забери все, что можешь. Зарычав, старший поднимается, опрокидывая младшего брата на спину, нависнув над ним, смотрит прямо в глаза. - Все? А если кроме твоих мозгов, умений и людей, я попрошу тебя отдать вообще все. Включая твою неприкосновенность? Облизнув уголок губ, Сехун тянет узел на галстуке, оставляя, а затем закидывает длинные ноги на талию старшего брата, намекая, что готов к более решительным действиям, обвивает его шею руками. А перед глазами пальцы Кенсу, царапающие крутые плечи Тао, и пойманный в зеркале затуманенный желанием взгляд ушуиста, говорящий: «Я очень хочу, чтобы это были твои отметины». Для чего молодой господин издевается над другими младшими в клане? Может, только ради этих моментов. - Если ты хочешь этого, то это то, что я хочу предложить тебе в первую очередь, - помедлив, Хун слегка приподнимается, замирая в нескольких сантиметрах от губ старшего, а затем накрывает их своими, целуя. Охреневший от такого развития событий старший сын Ву сначала медлит, а затем отвечает. Яростно, громко, жадно и немного болезненно. Одновременно трясущейся рукой расстегивая ширинку. «Маленькая шлюха, знал, что он не просто так себя ведет. Ему следовало раньше сказать, если братишка напрашивался именно на мой». Руки почти не слушаются старшего, когда он судорожно пытается раздеть своего донсена. Но в следующую секунду в дверь влетает растрепанный Тао, даже забыв постучаться, и замирает на пороге с открытым ртом. Спародировав устаревшую версию Аськи, а точнее звук, когда приходят сообщения, Хун хмыкает, спрыгивая со стола, принимается одеваться. - Вы … вы… зво… зва… - мямлит китаец, вдруг забывший корейский. Но Сехун, отвернувшись от брата и стараясь скрыть расползающуюся по лицу широкую улыбку, подходит к своей собаке, прикладывает палец к губам. - Ладно, хён, - произносит у самой двери младший, - подумай над моим предложением. Довольная «неприкосновенная сука», в очередной раз оставшись нетрахнутой, сматывается из кабинета, оставив старшего наедине с растерянным и красным, как рак, Хуаном. Который не знает, что его смущает больше: то, что он помешал инцесту, или мимолетное прикосновение к губам. А потом Ифань орет на Тао, швыряется ручками и материт на китайском так, что неудобно становится даже портрету еще действующего главы на стене. Старший сын Ву так зол, что даже не хочет слушать невнятных объяснений Хуана, что вообще-то за секунду по того, как он ворвался в кабинет, ему пришло сообщение от младшего. Тао просто стоит и слушает поток нецензурной брани, понимая, что будет унизительно наказан старшим из братьев Ву, в то время как истинный виновник сейчас, как злодей из Диснеевского мультика, издает в своей комнате дьявольское «мухахахахаха». В пять часов вечера Хуан в компании швабры намывает коридоры, натыкаясь то на хихикающих членов клана (смеяться смеют от младших, до офицеров), то на Ифаня, который до сих пор на него зол. И в финале, не обратив внимание на вопль: «Я ТУТ ТОЛЬКО ПОМЫЛ!», Хун проплывает по коридору, мимолетно взъерошив черные, как смоль, волосы старшего: - Хорошая псинка. Ушуист любит младшего, но убить в этот момент его хочется сильнее. А тому хоть бы хны. Воровато оглядываясь, он подмигивает Тао и скрывается за дверью личного кабинета среднего из братьев. И Хуан обещает себе, что теперь, чтобы ни случилось, он не войдет туда без стука.***
- Хань, я был у отца, - начинает Сехун с того же, с чего начал у Ифаня, но уже совсем другим тоном. Ему ни к чему здесь прикидываться соблазнителем. Старший, конечно, тоже смертельно занят. Но встречает младшего сидя на диване, даже позволяет ему положить разноцветную голову к себе на колени, отвлекаясь от всех занятий на младшего, когда-то любимого братишку. - Как он себя чувствует? – почти заинтересованно спрашивает Хань, зарываясь пальцами в крашенные волосы, массируя голову донсену. - Лучше. Он наконец-то прислушался к советам и решил уйти на покой. Переехать от нас на Гавайи. Знаешь, он даже спрашивал у меня совета, - Лу ухмыляется, мысленно добавляя «тоже мне удивил», но решает не тыкать лишний раз младшего. - Знаешь, что я сказал? - Что? – интересуется Лухан, перебираясь на челку, касается лба, поглаживая. - Что из Ифаня лидер, как из меня балерина, конечно, - ухмыляется младший, поднимая взгляд на подбородок старшего, протягивает руку, поглаживая костяшками скулы среднего из братьев Ву. - Сказал, что считаю тебя достойным лидером. - Ты просто не любишь Ифаня за то, что он тебя в детстве шпынял. - Не люблю, - хихикая, соглашается Сехун, - но отец ко мне прислушивается, а я люблю тебя. Ты правильно делал, что был со мной такой ласковый в детстве. Я это помню. Лухан смеется, поглаживая лицо, нежащегося в его прикосновениях брата. Нет, Хань не идиот. Он помнит, что в какой-то момент оба прозрели и поняли, что им безопаснее, проще и естественнее держаться друг от друга подальше. Старшему - потому что Хун - «папина псинка», хитрожопая гадина. А младший еще лет в тринадцать-четырнадцать понял, что как бы хорошо ему не было рядом с папой, он крупно влип, родившись последним. Его положению можно только посочувствовать. Фактически есть власть, но практически он стал игрушкой, инструментом и объектом ненависти со стороны старших братьев. А когда отец отошел от дел, рядом с хёнами он и вовсе лишился всякой возможности расслабиться. Зазеваешься - и от тебя избавятся. Или, что хуже для гордости такого, как он, «поставят на место». Ведь даже Лу, относящийся к Се гораздо лучше, чем Ифань, понимал и не раз задумывался о том, какие преимущества дает «подмять под себя папину детку». Перед лицом остальных, завладевший «власть имущим», а также «сокровищем босса» поднимется вверх. Сломав и получив право владения над младшим, Хань мог компенсировать себе тот факт, что он родился позднее Ифаня с лихвой в гонке за право наследования клана. Поэтому Хун мог идти по пути меньшего из сопротивлений и сдаться более лояльному брату. Но слишком на это полагаться не стоило. - Любишь, значит? – прищуривается Лухан. На что Се согласно мычит, садится на диване, прижимаясь губами к щеке старшего. Посмеиваясь, старший обнимает младшего за талию. - Как по-детски, - фыркает Хань, когда брат отстраняется, а затем ловит его губы, целуя. Медленно, тягуче, переплетая языки. Имеет право. Ведь это он учил «свою детку» целоваться. Руки среднего из братьев Ву опускаются с талии вниз, под рубашку, ложатся на худые бока. - Люблю, - наконец, отвечает Сехун, разорвав поцелуй. - А Тао разве нет? – с ухмылкой спрашивает прозорливый Хань. - Помнится, кто-то в детстве обещал всегда-всегда тебя защищать, пожениться, когда вам исполнится по двадцать один. - Я и забыл об этом, - не моргнув глазом, врет Се, а потом натянуто смеется, что не уходит от взгляда Лу, который знает младшего намного лучше, чем Крис. - Ладно, беги, склерозник, учи уроки, - хихикает Лухан, целуя О в шею. - Хань, я не шучу, - вдруг становится серьезным парень, смотря прямо в глаза Оленя, - я считаю, что это кресло твое. И хочу быть рядом, когда ты его получишь. Скажи, если я могу этому как-то еще поспособствовать, кроме как поговорить с отцом. - Можешь. Отдай мне свою неприкосновенность, - Лухан откидывается на диване, - или отдай мне всех, кого отец отдал тебе, и надейся на то, что я этого не забуду. Можешь сделать и то, и другое. Тогда кресло точно будет моим, как и ты сам. - Хм, - отвечает Сехун, слезая с чужих колен, направляясь к двери, но, не доходя, оборачивается, опуская взгляд в пол, - в общем-то, знаешь, Хань. Тогда заглядывай в мою спальню, как появится желание.***
Ненависть к Сехуну достигает своего апогея в четыре часа утра, когда младший наследник, ворвавшись в комнату своего пса, совершенно бесцеремонно трясет его, как тряпичную куклу. А когда Тао отказывается встать, бормоча, что лег всего час назад, из-за того, что драил лестницы, разъяренный садист просто спихивает старшего с кровати, а затем врубает свет. Борясь с желанием снять с предохранителя лежащий в тумбочке пистолет и выпустить всю обойму в голову младшего, ушуист резко вскакивает и тут же получает подушкой в лицо. - ФУ! – сопровождает свои действия крайне коротким комментарием Се. - Почему ты спишь голый? - Потому что я сплю один, - сонно огрызается Тао, неохотно натягивая трусы. - Как будто ты меня голым не видел. Че орать-то? - Одевайся и отвези меня домой, - требует Хун, опасливо косясь через плечо на своего пса. - У тебя водителя нет? – на удивление спокойно спрашивает Тао, но все равно одевается. Потому что младший господин пожелал посреди ночи ехать в особняк к отцу за чертой города. - ДА БЫСТРЕЕ ТЫ! – вдруг срывается обычно сдержанный студент, швыряясь штанами. - Торопись! Мне нужно домой! - У ТЕБЯ ЕСТЬ ВОДИТЕЛЬ! И личный охранник, который сторожит твою дверь именно ПО НОЧАМ! Он прекрасно водит! Я, между прочим, из-за тебя до трех ночи коридоры мыл! – взрывается ушуист, но Сехуну на него откровенно насрать. Он даже не считает нужным сказать, по какой причине поднял своего пса с постели в четыре часа утра, спихнул с кровати, наорал, а теперь нарезал круги по сравнительно небольшому пространству и всю дорогу до машины шипел, что Тао – клуша, шмотница, и в следующий раз Хун будет засекать время. В салоне автомобиля Сехун немного успокаивается, принимаясь просто пялиться в окно и вздыхать. На осторожный вопрос наконец проснувшегося и начинающего волноваться китайца, Хун отвечал словно разозленный дикий кот – яростным шипением. У него даже волосы на затылке дыбом встали. Вдобавок, несмотря на то, что дороги в это время были полупустые, ехать до дома Ву нужно было не меньше двух часов. И как назло Тао приспичило в туалет. Но вполне невинная просьба остановиться ненадолго вызвала у Се приступ бешенства. И только по приезду домой забытый на пороге Хуан (какое право он имеет входить в дом Ву без разрешения, а младший залетел туда, забыв обо всем) узнал причину беспокойного поведения младшего. Точнее, узнал он ее, когда к воротам, где китаец терпеливо мерз, ожидая, когда Сехун вспомнит о нем и разрешит хотя бы на пороге постоять, подъехал Хаммер, из которого вышли чуть менее взволнованные Ифань и Лухан. Которые-то и сказали, что старшая сестра (последняя жена, что старше Се на пять лет) сообщила о том, что у главы семьи случился приступ. Когда Тао вместе со старшими братьями прошел в первую гостиную, выполненную в традиционном стиле, младший уже был там. На полу на коленях по правую руку от отца с напряженно-серьезным лицом и взъерошенной радужной шевелюрой, которую он так не хотел показывать отцу. И из-за нее, несмотря на всю трагичность ситуации, ушуисту хотелось расхохотаться. Он даже издал нечто странное, пытаясь подавить приступ, но подавился собственным смехом, поймав на себе долгий взгляд Лухана. Средний из братьев явно думал о чем-то своем, переводя взгляд то на отца, то на младшего брата, то на его пса. Однако, не успели братья расположиться, как сидящий в инвалидном кресле старший Ву неожиданно потребовал, чтобы их с Сехуном оставили наедине. И тут лицо перекосилось даже у спокойного Ханя. Ифань первым встал со своего места, демонстративно хлопнув дверью, средний брат вышел сразу за ним. Тао выскользнул за дверь, когда Се показал ему жестом, что наедине – это когда двое. - Что, получил уже среди ночи ни за что? – со смешком спросил Ифань, глядя на растерянного Хуана. - И тебя сюда притащили? - Ага, - вежливо ответил ушуист, а потом так горько вздохнул, заставив старшего расхохотаться. Хотя в этом смехе слышались слегка истеричные ноты. Судя по всему, происходило то, чего все так давно ждали. Отставка главы. Но, как бы страстно братья не желали наконец получить это кресло, никто не был готов к тому, что все произойдет так внезапно. Они еще не успели определить сферы влияния и свои роли на будущее. Дело пахло керосином. В то же время самое отвратительное заключалось в том, что дальнейшая их судьба сейчас решалась даже не всем кланом, а отцом и «любимым младшим братом». Который считался самым объективным ответчиком, как член семьи, не допущенный к реальной власти. И просто как любимчик отца. Вот, наконец, всех троих (Тао по умолчанию) снова пригласили в гостиную, где судя по поджатым губам Сехуна было принято решение, которое его нисколько не удовлетворяло. - Сразу скажу, что я не собираюсь еще окончательно на покой, - сразу в лоб заявил глава семейства, - но фактически собираюсь понемногу отходить от дел. Но так как вы оба еще пацаны, хоть и мните себя мужчинами, я не могу оставить на вас клан. Двадцать восемь лет - слишком несерьезный возраст. Я уж не говорю о двадцати пяти. Поэтому ваши территории так и остаются поделены на три части. Но все ваши действия, успехи и неудачи должны быть под контролем. Поэтому обо всем, что вы предпринимаете, должны знать Сехун и Чжоу Ми. - Что? Отец! Ты с ума сошел? Чжоу Ми! Как ты собираешься объяснить это остальным? – гаркнул Ифань, уперев руки в бока. - Сыновья мы тебе или нет? Я в деле еще со средней школы! Не игнорируй мои способности! - Что это вообще значит? – поддержал старшего Лухан. - Мы уже не первый год держим контроль над всеми твоим делами и территориями. - И то, как вы это делаете, оставляет желать лучшего! Без моего контроля все пошло бы прахом. Вы не можете самостоятельно править кланом. А тем более я не могу отдать его кому-то одному из вас, - ответил старший Ву. И тут стало отчетливо понятно, что дальше разговор пойдет на повышенных тонах. - Чжоу Ми нам даже не родственник! И он старше меня на каких-то пять лет! – возмутился Ифань, стискивая руки в кулаки. - Он станет опекуном Сехуна, так что в клане никто не посмеет возразить, - отрезал отец, - и голова у него варит получше вашего. Учитывая хотя бы то, что ты позволяешь себе орать на меня в присутствии постороннего и своих младших братьев, щенок. - Отчитываться перед ним? И не подумаю! - Подумаешь, - прошипел в ответ глава, - разговор окончен. Я устал. Сехун, отвези меня в спальню. - Да, папа, - поставленным голосом ответил младший, поднимаясь с колен, обогнул отца, оказавшись за его спиной, взялся за ручки коляски, чтобы отвезти родителя отдыхать в комнату. Пока младший Ву разбирался с медсестрой, давал указания прислуге и звонил Чжоу Ми по приказу отца, в гостиной повисло тягостное молчание. Впервые за столько лет Лухан и Ифань молчали, переглядываясь. И, кажется, понимали друг друга лучше, чем когда бы то ни было. Отвлекшийся Тао, наблюдавший за тем, как Сехун раздает распоряжения, поднимает на ноги тех, кому в такой момент спать нельзя, тормошит охрану, что-то ищет в отцовском кабинете, грешным делом думает, что именно младший в этот момент сильнее всего похож на приемника клана якудза. Холодный, почтительный, вежливый, расчетливый и очень тихий. По-особенному тихий. Страшно и сосредоточенно. Брюнет, которого на время переговоров старшие выгнали из гостиной, крутится возле зеркала, рассматривая татуировку во всю спину, символизирующую не столько его принадлежность к клану, сколько демонстрирующую его место рядом с Сехуном, впервые думает о том, с какой бы гордостью мог ее носить, не откажись О от борьбы за власть ради поступления в университет. Когда-то гордость, теперь тяжкий крест. Хуан думает, что младший из принципа сделал прыжок в неизведанную пропасть, но и утянул за собой ушуиста, который падает гораздо быстрее из-за того, что у него на шее весит камень повиновения младшему. - Тао, мы уезжаем, - вдруг вырывает его из размышлений голос Ифаня, и Тао, смешно вертясь волчком, пытается одернуть задранную до самой шеи футболку. - Да, я передам Сехуну, - смущенно бормочет пес. Но неожиданно видит прямо перед лицом вырванный из ежедневника листочек с адресом. - Это твоя свобода, мелкий, - произносит Ифань, - и наше решение проблемы. Раз ты здесь, я даю тебе уникальный шанс избавиться от своего бремени кастрированного кобеля «неприкосновенной суки». Ты взял с собой оружие? – Тао кивает, потому что иначе никак, пистолет всегда с ним. - Тогда отвезешь Сехуна по этому адресу и будешь держать там, пока не получишь от меня следующие указания. Сразу говорю, это склад. И Тао не идиот. Он понимает, к чему все идет. Хуану доводилось похищать людей, доводилось допрашивать и присутствовать один раз на пытке (обычно этого не требовалось, чтобы запугать человека). - Просто держать его там? – спрашивает ушуист, пытаясь скрыть волнение. - Не прикидывайся. Ты же понимаешь, что, если Сехун просто посидит на холодном складе денек-другой, ничего не поменяется. Чтобы убедить отца пойти нам навстречу, нужно слегка подпортить папину детку. - Ты думаешь, ему можно это доверить? – недовольно цыкает Лухань, скрестив руки на груди. - Посмеет ли он поднять руку на Се? - Ты плохо разбираешься в людях, - смеется Ифань, - тут-то и самое интересное, Тао. Можешь сделать с ним все, что взбредет в голову, но чтобы было больно. И отец увидел, до чего его упрямство нас довело. Как раз мне кажется, что никто лучше, чем этот парень, не справится. Тебе ведь есть, что «сказать» Сехуну? Не так ли? В конце концов, ты получишь свободу, Тао. Во всех смыслах. И, наконец, сможешь двигаться вверх по карьерной лестнице, а не лизать его кеды. - Все что угодно, да? – задумчиво тянет Хуан, пялясь в листочек с адресом, а потом поднимает взгляд на Лухана, желая удостовериться, что тот тоже не против. Тот отвечает кивком головы, явно чертыхаясь. - Все его органы и части тела должны остаться при нем, - предупреждает средний брат и, немного подумав, добавляет, - и не смей пачкать его лицо. Я тебе хрен оторву, если посмеешь.***
Когда солнце уже почти полностью показалось из-за горизонта, Сехун последним из трех братьев покинул отчий дом. Непривычно тихий, задумчивый и отстраненный. На вопрос Тао куда его везти, О поднял на своего подчиненного черные, подернутые пленкой усталости глаза, медленно моргнул, словно не узнавая в юноше напротив своего пса, а затем озадаченно тряхнул головой и снова уставился на Хуана так, словно он спросил Ву младшего на албанском. Пришлось повторить. Дважды. - А…. Домой и как можно быстрее, мне с утра на занятия, - хмурит темные брови парень, а затем садится в автомобиль, - шевелись, - раздраженно шипит Хун на своего подчиненного, откидывается вместе с сиденьем назад и закрывая глаза. - Сехун-а, - осторожно произносит китаец, растягивая последнюю гласную. На что «неприкосновенная сука» морщится так, как если бы его ударили. - Я не разрешал тебе обращаться ко мне по имени, - бесцветно напоминает младший отпрыск клана, сглатывая. Удобнее устраивается на кожаном сиденье, почти машинально поглаживая одной рукой собственный живот. - Но разве мы не... - неуверенно начал Тао, тут же затыкаясь. Действительно, а какое он имеет право панибратствовать с господином? Хотя китайцу кажется, что тот факт, что они до шестнадцати мылись в одной ванной, и не всегда отдельно друг от друга, многое значит. Но официально они даже воздухом разным дышат. Хун одобрительно щурится, затем издает презрительный смешок, отпуская очередной колкий комментарий: - Всё, будь лапочкой. Заткнись. Иначе мне придется нанять для тебя кинолога, чтобы разъяснить, что нельзя тявкать, когда хозяин спит. - Как скажите, - цедит сквозь зубы уставший Хуан, обещая себе при первом же удобном случае замуровать молодого господина в стену, потому что кирпичам место среди кирпичей. До первого светофора ушуист искренне ненавидит младшего, проклинает его на чем свет стоит, сетует на то, что человеку, прослужившему в клане столько времени, можно было бы доверить работу и интереснее, чем получать пинки от спесивой дряни вроде О. Однако, ожидая, когда загорится зеленый на светофоре, Тао делает то, что ему обычно строго-настрого запрещается. Рассматривает расслабленное лицо спящего молодого господина, с каким-то особенным трепетом отмечая, что с последней ночи, когда они ночевали под одним одеялом, не так уж много и изменилось. Разве что лезущая в глаза густая челка тогда была приятного каштанового оттенка. Пользуясь тем, что Сехун погрузился в довольно крепкий сон, Хуан касается руки, безвольно лежащей у самого рычага переключения скоростей, поглаживает пальцами худое длинное запястье, а затем медленно поднимается вверх, задирая рукав и обнажая витиеватый орнамент, являющейся частью одной большой татуировки, что начинается на спине у Сехуна, а заканчивается на Тао. Очередная сумасшедшая прихоть маленького господина, очередная насмешка над принятым в семью в качестве зверюшки Хуаном. Отличительный знак любого члена корейской мафии, являющийся одновременно гордостью ушуиста, и вместе с тем его вечным клеймом. Почти позорным. Потому что у Цзытао на спине гигантское нечто с телом пантеры, но жуткой маской вместо кошачьей морды. На мощной шее существа надежный шипастый ошейник, поводок от которого идет по спине витиеватыми завитушками и переходит в орнамент, покрывающий около двух третьих смуглой руки. Но даже не это самое ироничное. Самое смешное, что по задумке Сехуна, если соединить их руки, то диковинные плетения, среди которых затерялся и поводок жутковатого существа, переходит на предплечье, затем на плечо О и на спину. Но всему приходит конец – однажды поводок придется выпустить из рук, даже если понадобится сцарапать его с кожи. Однако, несмотря на это, подчиненный не может отказать себе в удовольствии. Убедившись, что хозяин крепко заснул, ушуист берет узкую бледную ладонь с длинными пальцами в свою, аккуратно подносит ее к губам, а затем, прикрыв глаза, осторожно целует тыльную сторону со всей той безграничной удушающей нежностью, на которую он только способен. Как может один человек так сильно любить кого-то и одновременно ненавидеть? Любить за редкие улыбки, за задумчивый взгляд, за прошлую доброту и тепло юного тела, что так долго согревало его зимой под общим одеялом. За руки, что когда-то уютно покоились в его карманах, за сухие губы и привычку их облизывать. За тихое: «Тао-я, Тао-хён». Просто однажды, когда китаец только-только начал осознавать весь спектр существующих чувств, он проснулся раньше Се, открыл глаза и, увидев спящее лицо своего хозяина и подрагивающие короткие, но густые ресницы, подумал: «Наверное, это любовь». Ненавидеть за резкую перемену, за закрытую перед носом дверь в спальню. За едкие насмешки, унизительные клички. За грубое, насмешливое «эй, псина», за отвратительные, порой лишенные смысла приказы и капризы. Но больше всего Хуан ненавидел эту его новую манеру шептать что-то на ушко среднему брату, внезапно его обнимать, пропадать в кабинете Лухана. Или то, что все чаще рука Криса собственнически сжимала его бедро, похлопывала по ягодицам, невзначай забиралась под футболку или касалась сзади шеи. Ушуист даже начал ненавидеть звуки поцелуев, слыша которые, он с содроганием и отвращением думал о том, с которым из старших братьев сейчас обменивается слюнями О. Но смешнее и тяжелее всего было то, что «умница»-младшенький сделал так, чтобы о «маленьких шалостях» известно было только одному Тао. Просыпается Хун где-то через час, сонно продирает глаза, приподнимает сиденье, смачно зевает: - Эй, Тао? Может, мне тоже заставлять тебя мыть полы? Что за херня? Это явно не дорога домой, - возмущается младший наследник, и ушуист стискивает зубы, считает до трех, а потом не без удовольствия произносит то, что мечтал сказать последние четыре года: - Сехун, заткнись, - у него внутри все переворачивается. Волны восторга налетают на камни дикого желания и разбиваются на миллионы радужных брызг, в душе поют чайки и на причале спокойствия старый рыбак далеко-далеко закидывает невод, уверенный в том, что в этот раз ему точно повезет. Всего одно слово, но какую бурю эмоций оно вызвало в душе ушуиста – просто не передать. - Что? – ошалело переспросил младший Ву. - Закрой свой рот, - почти с садистским удовольствием медленно проговорил Хуан, - иначе, клянусь, я прострелю тебе колено или найду твоему рту более подходящее применение. - Что это за дорога? – неожиданно проигнорировав маленький триумф Тао, говорит Сехун, и его подчиненный от злости едва не вырывает руль. - Погоди, я знаю этот путь. Какого хуя ты меня везешь по этой дороге? – продолжает допрос О, скрестив руки на груди. - Чей это приказ? Лухань? Ифань? - Без разницы, просто молчи и считай елочки, - огрызается ушуист. - Ну, заебись теперь, спасибо. Отвечай, куда мы едем. Это приказ. - У меня приказ от Ифаня, значит твои я сейчас слушать не обязан, - не в бровь, а в глаз. Сехун весь передергивается от злости. Ведь он всеми фибрами своей души ненавидит, когда ему напоминают о занимаемом положении в семье. О на нижней ветке генеалогического древа. На дне правящей иерархии. Однако, Тао против воли признается, кто является спонсором сего мероприятия. Хотя не трудно было бы и самому догадаться. Но Хуан все равно хреновый разведчик. - Ну и куда мы едем? – настойчиво повторяет вопрос Хун, сползая по сиденью вниз, задирая длинные ноги в дизайнерских рванных джинсах все выше и выше. - Убивать меня? - Бери выше. Мы едем тебя трахать, - ухмыляется Хуан, наслаждаясь тем, как гадкая усмешка на секунду сползает с красивого лица, а потом натягивается обратно. Кажется, молодой господин просто не может поверить собственным ушам и сильно сомневается в том, что у его пса хватит духу притронуться к хозяину. - И куда? Будешь в машине насиловать или в лесочке к березке прижмешь? – ехидничает О. - А хрен на меня поднимется, или в штаны от ужаса наделаешь, когда за дело нужно будет браться? - В общем-то, младший Ву мог бы еще долго измываться над своим подчиненным. Однако, когда прямо у его уха щелкнул предохранитель, а в висок уперлось дуло пистолета, свое дуло умный Се решил благоразумно залепить. - Ну, березка - так березка, - пожимает плечами Хун, опасливо косясь на своего водителя, а затем цепким взором принимается осматривать салон машины, извлекает из подстаканников брошенный туда неловко ключ, и хмыкает: - На склад, что ли? Это на тот, где тебя вырвало от страха, когда ты впервые увидел допрос? Ну, миленько. - Ты меня недооцениваешь или просто пизданутый? - недобро щурится Тао, продолжая рулить уже одной рукой, удерживая во второй пистолет. - Я тебя не недооцениваю. Я знаю, на что ты годишься, а на что – нет, - фыркает младший. Хотя его ехидные плевки в сторону своего пса уже больше похожи на панические атаки или защитную реакцию. Сехун, признаться, сам бы рад заткнуться. Да от осознания происходящего какой-то словесный понос начался. О не идиот и прекрасно понимал, что не стоит шутить с человеком, который снял пушку с предохранителя, но не мог остановиться. Его даже пробивало на нервные смешки. Но Тао настолько плохо разбирался в психологии, что просто не оценил души прекрасные порывы. - Сехун, я клянусь. Когда мы приедем, я выдеру тебя так, что ты будешь умолять меня простить тебя за все, что ты мне сделал плохого начиная с трех лет, когда мы познакомились, - мрачно обещает ушуист. - Ты и за то, что я у тебя одеяло отбирал мстить собираешься? – ухмыляется Сехун. - И за это тоже. - Ая-яй, а, помнится, годика два назад по-пьяни совсем другое говорил. Что, не помнишь? Когда ты ввалился пьяный в мою спальню и рыдал как девчонка. Обещал носить меня на руках и говорил, что мы никогда не будем заниматься сексом. - Не было такого! Не мог я такого сказать даже нетрезвым! - Сказал-сказал. Сказал: «Никакого секса! Мы будем по ночам заниматься любовью, как если бы один из нас мог родить другому ребенка». Я был в таком ахуе, что запомнил. А потом тебя вывел мой ночной охранник, но ты нокаутировал его броском через бедро и отказывался свалить из моей спальни, пока я не пообещал «быть навеки твоим». - А у нас ничего не было? - Нет конечно, ты было полез на меня, дыша перегаром, но пока мы сражались за мое право остаться в штанах, алкоголь окончательно ударил тебе в голову, и до самого утра ты крепко спал и не проснулся даже, когда два охранника вытаскивали тебя из моей спальни, как мешок с рисом.***
Сехун без энтузиазма осматривает помещение, куда его затолкал Тао, небрежно пинает носком дизайнерского ботинка тонкий не особенно чистый матрас на полу, брезгливо морщится. Но про себя отмечает, что это все-таки лучше, чем под ближайшей елкой. - Как мило. Люкс, - хихикает младший наследник, присаживаясь рядом с «королевским ложем на корточки», а затем встает во весь рост, осматриваясь. - Эй, достань из того шкафа простыни, что ли, - командует он, принимаясь расхаживать из стороны в сторону. Удивительное дело, как хладнокровно он держится для человека, которого привезли сюда насиловать, и как хорошо ориентируется для того, кто кричал, что собирается тихо доучиться и не вмешиваться в дела клана без нужды. Но наследник остается наследником. Даже если он такое говно, как Сехун. Автоматически, почти не задумываясь о том, что он делает, Хуан подходит к указанному месту, открывает деревянную дверцу и с удивлением отмечает, что здесь все приготовлено для встречи гостей. Что ж, не зря все зовут эту комнату «люксом». Сам Тао еще здесь никогда не был, так как помещение предназначалось для случаев подобных этому, когда пленников планировалось не столько пытать, сколько держать взаперти до того, как за него заплатят выкуп или выполнят какие-либо другие требования клана. Хотя, судя по давно засохшим пятнам крови, завтрак в постель сюда приносят только если в стакане вместо апельсинового сока будет кислота или хотя бы кипяток. Тао молча перестилает постель, а потом с возмущением наблюдает картину. Хун просто валится сверху на матрас, подкладывает руки под голову и таращится в потолок с непроницаемым лицом. - Эй, - неуверенно начинает ушуист, но Сехун смотрит на него так враждебно, что парень даже на какой-то момент тушуется. Однако уже через секунду вспоминает, зачем сюда приехали. Не церемонясь, старший вытаскивает пистолет из кобуры под пристальным взглядом третьего наследника, щелкает предохранителем и направляет дуло прямо на своего хозяина. - Будешь выебываться – яйца отстрелю, - без тени сомнения говорит Тао, наконец, собравшись с мыслями и уже начиная не на шутку злиться на О. Се какое-то время остается на месте, пристально вглядываясь в лицо своего подчиненного. Встает с матраса, медленно сжимая и разжимая кулаки, презрительно фыркает и, отвернувшись, принимается возиться с пуговицами на рубашке. Пальцы явно его не слушаются, но гордый парень всеми силами старается показать, что ему совсем не страшно. Наконец, ненужная шмотка падает на пол, открывая вид на бледную спину с острыми, выпирающими лопатками, разукрашенную гигантской татуировкой. На фоне традиционных узоров и цветов, часть которых перекидывается на плечо, а оттуда вниз к предплечью и запястью, пляшет в каком-то ритуальном танце божество с мечом в руках. Вместо лица уродливая пугающая маска. Почти такая же, как вместо морды у пантеры на спине Тао. Старшему мучительно хочется подойти поближе, прикоснуться к любимому и ненавистному одновременно телу, вдохнуть запах его бессменного шампуня, пробежаться пальцами по сильным плечам, мягко поцеловать сзади в шею под волосами и просто оставаться рядом. Но Се никогда не примет ласку с его стороны. А сюда Тао притащил его совсем не затем, чтобы клясться в вечной любви. Он выполняет приказ, чтобы получить свою свободу. От Сехуна в том числе. Хотя бы «юридическую». Потому что в его голове и душе этот пацан засел хуже любой пиявки. Уже увереннее и надменнее, младший почти рывком стаскивает с длинных ног светло-синие джинсы вместе с бельем, а затем разворачивается лицом к своему «насильнику», с видом гордой неприступности. Не зря ведь говорят, что хороший понт дороже денег. А Сехун всегда умел держать лицо. Этого у него не отнять. Судорожно выдохнув, Тао подходит ближе, касаясь еще одной татуировки на бедре парня, которую он раньше никогда не видел, проводит по ней смуглыми пальцами, заглядывая в глаза младшего: - Зачем ты сделал такую сексуальную татуировку? Для кого? – кусая губы, требовательно спрашивает он. Только жертва упрямо молчит, только сильнее распаляя, может, беспочвенную, но невыносимо болезненную ревность. В голове одна за одной, словно кадры в киноленте, проскакивают сцены, в которых О так же легко обнажается перед братьями (по очереди, конечно), заставляя их так же, как и Хуана, вздохнуть от восхищения красивым ухоженным телом, над которым младший наследник явно усердно работал. Сехун прогибается на диване Лухана, томным долгим взглядом приглашая своего среднего брата как можно скорее взять его. О сидя на шикарном дубовом лакированном столе, раздвигает свои длинные ноги, откидываясь назад и цепляясь костлявыми пальцами за самый край столешницы, в то время как сильные руки Ифаня сжимают его щиколотки. У Тао слишком живое воображение. Он сходит с ума от ревности, хотя здравый смысл подсказывает ему, что ничего такого еще не случилось, однако, панда злится на младшего уже за то, что позволяет себе представить, что Се может трахать кто-то другой. И что он при этом может выглядеть так хорошо. Бредово? Нисколько. В его защиту можно сказать, что младший сам довел «пса» до таких крайностей, поэтому ушуисту вполне хватает одних только фантазий, где объект безумной страсти и нежной любви принадлежит не ему, чтобы кроваво-красная пелена закрыла глаза, мешая нормально соображать. Картинки в голове были одна пошлее другой, и чем больше их было, тем отчетливее Тао ощущал желание жестко оттрахать младшего, а потом запереться в «люксе» и облить красивое тело бензином. И сжечь. Превратить в пепел то, что мешает ему жить. Но Сехун не должен умирать один. Старший сжег бы себя вместе с ним. - Раздень меня, - кое-как совладав с голосом, приказывает Хуан, испытывая дикий экстаз только от того, что наконец-то может разговаривать с О вот так. - Нет, что-то не хочется, - фыркает младший, но когда пистолет многозначительно меняет траекторию выстрела с высокого бледного лба на ничем не прикрытый сейчас пах, он, чертыхаясь, встает на колени, чтобы расстегнуть своему подчиненному ширинку. Выглядит младший при этом непозволительно возбуждающе, поэтому, когда щелкает молния, Тао уже на взводе. - Эй, я передумал. Возьми в рот, - хрипло требует старший, поднимая вверх черную футболку, обнажает идеальный, как стиральная доска, пресс с шестью кубиками, а так же явно намечающимися седьмым и восьмым. Сехун смотрит с возмущением и раздражением, однако перспектива остаться без мошонки его как-то не прельщает. Переборов себя, парень немного приспускает черные брюки вместе с дизайнерским бельем, облизывает узкие сухие губы. Затем обхватывает длинными пальцами ствол, принимаясь медленно надрачивать, неотрывно смотря на возбужденный орган. Тао сглатывает вязкую слюну, наблюдая за тем, как юркий язычок проходится сначала снова по губам, а потом обводит уретру, оставляет мокрый след по всей длине от основания к головке, играет с уздечкой, выбивая из груди ушуиста тяжелый вздох. Сехун облизывает член, оставляя на нем свою слюну, мягко посасывает, свободной рукой лаская яички Хуана. Который сильнее вцепляется в свою футболку, собранную на самой груди, чтобы не мешать младшему. Особенно когда он, наконец, решается и берет в рот. И, к неудовольствию старшего, минет оказывается сложнее, чем думал Хун, поэтому он не может как в порнушке, которую он не без интереса иногда просматривает, вобрать в себя целиком достоинство партнера. Но сосет он самозабвенно. Прикрыв глаза короткими густыми ресницами, втягивая щеки и слегка причмокивая. Выглядит вкусно. Но ушуисту мучительно хочется загнать ему по самое «не балуй». Хуан, изнывая, берет ситуацию в свои руки, решая научить Се технике глубокого минета. Панда с опаской откладывает пистолет в сторону. Убедившись, что парень послушно продолжает стоять на коленях, китец, придерживая голову младшего под нужным углом, сам начинает двигаться, трахая податливый горячий рот. Вопреки всем его опасениям, Сехун послушно принимает член, лишь стискивая длинными пальцами его бедра. По узким губам очаровательно стекает слюна, темные глаза почти неотрывно смотрят на ушуиста снизу вверх, наблюдая за его реакцией. Китаец находит это восхитительным. Поэтому он, продолжая двигаться, загоняет свой член почти до основания. Партнер давится, протестующе дергается, пытаясь отстраниться, но высвободиться из хватки старшего невозможно. Поэтому младший наследник успокаивается, несмотря на наворачивающиеся от напряжения слезы на глазах, поднимает на своего насильника взгляд, в котором читается огромный спектр эмоций. Ушуисту это жутко нравится, он пошло и двусмысленно, словно хваля парня, гладит его по голове. Но, почувствовав приближение разрядки, Тао резко подается бедрами вперед, стискивая голову партнера, и изливается ему в рот, не оставляя даже надежды на то, что младший сможет сплюнуть хотя бы половину чужого семени. Большую часть приходится проглотить. Когда Сехуна отпускают, тот сгибается, закашливаясь, потом демонстративно вытирает подбородок от слюней и каплей спермы. И если бы О не был такой сукой, может быть, дальше все было бы не так. Конечно, остановиться Хуан сейчас не способен. Но они могли заниматься сексом (а для Тао любовью), пусть не в кровати, но хоть на этом самом матрасе. Однако, словно назло, Се снова провоцирует старшего своей кривой ухмылкой и едкими замечаниями: - Довольна, собачонка? Заебало потрахивать свитера? - Еще как заебало, - шипит в ответ Тао, а затем резко хватает младшего за волосы и с силой отшвыривает его от себя, заставив шлепнуться на пятую точку рядом с тем самым злополучным ложе. Хуан стаскивает с себя джинсы, подходит к младшему и разворачивает к себе спиной, поставив его локтями на матрас. - У тебя есть презервативы? – сквозь зубы цедит О, смахивая на лоб челку. - Без них потерпишь. - Я не хочу, чтобы ты меня чем-нибудь заразил, - фыркает он. Но вместо ответа раздается смачный шлепок по соблазнительным округлостям, намекая, что если не заткнется - отымеют дулом пистолета. На который младший, к слову, то и дело косился через плечо, но здраво понимал, что стоит сейчас рыпнуться, как Тао скрутит его и, скорее всего, только сильнее разозлится. Хуан сплевывает на ладонь, размазывая слюну между пальцев, и, не особо церемонясь, использует ее вместо смазки, подготавливая туго сжатое колечко мышц. Он старается не слишком беспокоиться, напоминая себе, что Сехуну нравиться и не должно. Поэтому в следующую секунду он приставляет головку к входу, одной рукой стискивая плечо О. - Расслабься, будет легче, - бесцветно предупреждает парень, без особой подготовки входит в шипящего от боли и злости младшего. Тао чуть подается бедрами назад, с восторгом отмечая, как потрясающе смотрится его член в бледной заднице Сехуна. Касается подушечками пальцев поясничной ямочки, спускается вниз, обводит заметную темную родинку чуть повыше аппетитных круглых ягодиц. Младший вздрагивает, замирая, кусает губы, падает на локти, но не издает больше не звука. Худые, не раз выбитые смуглые пальцы стискивают половинки до синяков, мнут, слегка разводят в стороны, в то время как старший начинает медленно толкаться, ритмично, волнообразно двигая бедрами, наслаждаясь узостью своего партнера. Тао почти падает на спину парня под ним, обхватывая вздрагивающее тело двумя руками под грудью, прикрывает глаза, глубоко вдыхает запах волос, зарываясь в разноцветные, еще пахнущие шампунем после вечернего душа пряди. Потом ведет ладонью вниз, поглаживая плоский, идеально гладкий живот, спускается ниже, игриво поглаживает подушечками пальцев низко растущие волосы на лобке и, наконец, обхватывает член, смыкает ладонь, двигает в такт. - Тебе хорошо, родной? – сладко выдыхает Тао, растворяясь в ощущениях. - Я в экстазе. Всегда мечтал отсосать под дулом пистолета. И вообще, меня бесит, что ты мне в затылок дышишь, как озабоченная болонка, - резко плюет через плечо Сехун. И прикусывает язык. Потому что всем телом чувствует, как старшего передергивает от злости. Младший оказывается на спине, в то время, как его руки, прижаты к матрасу более сильными. Но, неожиданно для своего насильника, он почти успешно пинает старшего в живот, с яростью смотря в черные раскосые экзотичные глаза напротив. - Не смей себя так со мной вести, - шипит парень, вырываясь из стальной хватки. Но Тао со всей той ненавистью и злорадством, на какие был только способен, смотрит, как О извивается под ним, выкручивая собственные руки, но не может освободиться. - А! ПОМОГИТЕ! НАСИЛУЮТ! – вдруг начинает орать младший, почти оглушив нападающего. Они оба понимали, что никто не услышит. Так что Сехун просто издевался, как мог над старшим. Рассвирепев, Хуан одной рукой сгреб тонкие запястья, насильно и не без усилий раздвигая ноги сопротивляющегося младшего наследника клана, который старался свести колени или пнуть противника. Бедра у него оказались на удивление сильными. Отчего, когда он их напрягал, можно было рассмотреть сухожилия и перекатывающиеся под тонкой кожей мышцы. Поэтому Тао пришлось приложить все свои силы, заставив младшего вскрикнуть от боли, чтобы оказаться между длинных ног. Но даже тут, продолжая бесить старшего, Хун вдруг расхохотался. Громко. От души. Хотя несколько истерично. Тао, набравшись горького опыта, даже не стал его успокаивать. Навалившись на него всем телом, китаец снова приставил головку ко входу и вошел, заставляя нижнего закусить губу. Хотя у Се остались фокусы в рукаве. Поэтому что когда он попытался расслабиться, приподнимая бедра навстречу движениям, и обхватил чужую шею руками, то растянул губы в ухмылке. Той самой. Той, от которой старшего тошнило. Физически. Стоило О только так оскалиться, как его пес испытывал срочную необходимость съездить пусть по любимому, но раздражающему лицу. - Ненавижу твою ухмылку. Думаешь, ты лучше меня, сука? Чувствуешь свое превосходство, когда я тебя трахаю? – процедил сквозь зубы ушуист. - Так ты меня трахаешь? Меньше языком, больше бедрами, сладкий. А то у меня такое чувство, что в меня слепой котенок носом тыкается, - облизнув пересохшие губы, переспросил младший, а затем неприятно расхохотался. И если бы нервы китайца были струнами гитары, то сейчас бы порвалась последняя, высоко зазвенев. - Сехун, ты совсем оборзел? Еще будешь указывать, как мне тебя насиловать? Бедрами, говоришь? – оскалился Тао, раздвигая ноги Сехуна шире. Если до этого момента он сдерживал себя, помня о том, что хоть младший и пленник, но все-таки его хозяин, у которого до него секса не было даже с женщиной. То теперь его захлестнули эмоции. И Хуан сорвался, сев на колени, парень раздвинул ноги шире для удобства, закинул бедра младшего на свои, поддерживая длинные задранные конечности партнера под коленями локтями упирающихся в матрас рук, и перешел на сильные частые толчки. Он вдалбливался в узкую бледную задницу Сехуна с маниакальным остервенением. Благодаря достаточно гибким для парня бедрам китаец, не испытывая никаких трудностей, яростно втрахивал парня под собой в матрас. В душной тишине «люкса» раздавались только тяжелое хриплое дыхание китайца и громкие влажные шлепки разгоряченных тел. Его кадык нервно дергался, полностью открываясь взору, когда Хуан запрокинул голову назад от удовольствия. Се морщился, до боли стискивал края матраса. Как бы ни хотел Тао заставить О стонать, кричать и плакать. И не важно, от боли или от восторга, парень под ним оставался тихим, даже когда ушуист до синяков стиснул чужие плечи. Хун молчал, зарывшись тонкими белыми пальцами в яркие пряди и отвернувшись от своего насильника в стену. Что начинало жутко бесить Тао. Раздосадовано зарычав, он резко подался вперед, нависая над своей жертвой, схватил худые запястья, стискивая их с такой силой, словно желал сломать. О наконец-то дернулся, но снова не издал ни звука. Только сосредоточенно сопел, дергался и вертелся, пытаясь вырваться из стальной хватки. А Хуан с особым удовольствием наблюдал за его потугами, смыкая пальцы все крепче, затем рывком завел его руки за голову, прижимая к матрасу. Эмоции стали только ярче, когда Сехун и Тао встретились глазами, а точнее вступили в некую ментальную схватку, прожигая друг друга взглядами. Яростными, отчаянными, полными злобы, раздражения, похоти и... чего-то совершенно лишнего в этом коктейле. Чего-то, что заставило самого китайца мысленно взвыть от боли, как раненного волка. Не выдержав, Хуан впился в губы напротив поцелуем, прерывая зрительный контакт, надеясь заглушить эти чувства и вытрясти из Сехуна все, за что он так его любит. - Ты гребанный кусок мяса, - шипит Тао прямо в губы младшего, и неожиданно для последнего резко бьет его в живот, заставляя согнуться. Но даже в этот момент Хун прикусывает собственный язык, чтобы не радовать насильника. - Бесполезная псина, - выплевывает третий наследник клана, с вызовом смотрит прямо в глаза своего подчиненного. Без тени страха или сомнений. Без своей ухмылки. Бросает слова так небрежно, словно показывает, что даже в такой ситуации Хуан в ногах у Сехуна. Что-то щелкает в голове старшего, предохранители срывает ко всем чертям. Он, наконец, выходит из младшего, запускает руку в разноцветные волосы, стискивая, сжимает вторую руку в кулак и смачно, с оттяжкой бьет третьего наследника в скулу. Уже второй раз нарушая запрет на осквернение лица, запачкав его сначала спермой, а теперь кровью. Один раз, второй и третий. И сам пропускает удар. Собравшись с силами, освобожденный Сехун не остается в долгу, разбивая в кровь губу Цзытао. Без оружия они получают возможность сцепиться. И, несмотря на то, что китаец получает достойный отпор, О пропускает гораздо больше ударов. Никто потом не вспомнит, как и почему изнасилование перешло в драку, это останется за кадром: когда, а главное, почему они остановились. Просто в какой-то момент оба поймали себя на том, чтобы вместо того, чтобы выколачивать всю дурь, парни сидели и рассматривали друг друга так, словно видели впервые. Минуту. Может, две. А потом... вдруг накинулись друг на друга снова, тесно переплетаясь конечностями, как две лианы. Руки, ноги, волосы, губы, ресницы. Они приклеились друг к другу так жадно, яростно и близко, как если бы пытались сожрать друг друга или слиться в единый организм. Скатились в пьяном угаре с матраса, но даже не почувствовали этого. Хотя Сехун больно ударился спиной. Все, что он видел и ощущал, – нависший над ним Тао и его жесткие волосы, в которые парень впутал свои пальцы. А Хуан думал, что умер. Потому что Сехун лежал под ним и смотрел затуманенным от желания призывным взглядом, приоткрыв влажные, разбитые, припухшие губы в немой просьбе. И, конечно, китаец поддался. Принимаясь лихорадочно покрывать тело под собой поцелуями. Тао целовал лицо, шею, живот, гладил руками бедра, вырисовывал пальцами контуры татуировки на ноге, посасывал чужие губы и оставлял на бледной коже яркую россыпь засосов. Хун же вздрагивал, чутко отзываясь на каждое прикосновение, закусывал нижнюю губу. Устроившись за спиной лежащего на боку младшего, не прекращая целоваться, Хуан погладил внутреннюю сторону бедра, лаская чувствительную кожу подушечками пальцев. Ушуист почти вплотную прижался к спине Хуна, уткнулся носом в изгиб шеи, блаженно вдыхая, коснулся языком мочки уха, опустился вниз, оставляя мокрую дорожку. Уже через секунду младший наследник вскрикнул, почувствовав, что партнер, поддавшись внезапному порыву, просто его укусил. Больно, неожиданно, но даже приятно. Тао снова вошел в податливое расслабленное тело, задирая чужую ногу вверх, насколько это было возможно. И сразу начал двигаться внутри, так, как ему самому хотелось. Быстро, порывисто и жестко. Сехун, заведя одну руку за голову, положил ее на шею своего не особенно удачливого насильника, откинулся назад и застонал от удовольствия, окончательно лишая своего партнера возможности соображать адекватно. - Милый, быстрее, - взмолился лежащий на боку парень, сквозь стоны. Ласково, нежно и удовлетворенно, - Тао-я. Тао-хён. - Сехун-а, Сехун, хороший мой, - бормотал китаец то на языке своего хозяина, то на своем родном, лаская изнывающее тело под собой, - люблю. Люблю тебя. Очень люблю. Мой. Мой противный. Мой невыносимый. Мой единственный. Все равно хороший. Все равно люблю. О полностью отдавался партнеру, вздыхал от восторга и награждал его томными громкими стонами всякий раз, когда член внутри задевал тугой комок нервов, посылая сигналы удовольствия. Хуан вжимался бедрами в плавящееся от его прикосновений гибкое тело, с благодарностью принимая свой самый лучший в жизни подарок. Он тихо постанывал на ухо партнеру, покусывал раковину, стискивая зубы на коже чуть сильнее, чем следовало бы, и, чтобы проявить нежность, тут же виновато вылизывал, когда младший сжимал его внутри, становясь причинной гибели тысячи вселенных в его голове, обрушивающихся водопадом из комет и осколками погибших галактик. А все почему? Потому что с его чертовым миром приключился О Сехун. - Тао-я, - коснувшись пальцами чужого подбородка прошептал Се, закатывая глаза, - я люблю тебя, - на неуверенном китайском пробормотал он, заставляя сердце старшего биться в разы быстрее. Утро нового дня давно наступило. Время перевалило за обед. Но, обезумев, без времени и предрассудков они наслаждались друг другом, пока силы не покинули их настолько, что оба не могли пошевелить даже пальцами от усталости. - Сехун-а, ты сказал, что любишь меня, - наконец, спустя столько времени сказал Тао и сам ужаснулся, ожидая услышать что-то вроде «когда» или «моментом навеяло». - Люблю, - немного подумав, признался младший, переворачиваясь набок, ласково погладил костяшками висок Хуана. Понежившись в ласке, старший перехватил бледную узкую ладонь, поднес ее к губам, нежно целуя тыльную сторону. - Тогда почему ты меня прогнал, когда нам исполнилось по шестнадцать? - обиженно надул губы старший. - Потому что так надо было, - пожал плечами Сехун, - неужели ты не понимаешь, дурачок? Если бы мы были всегда вместе как раньше, мои братья давно бы нас разделили. - Почему ты не поделился своими опасениями со мной? – надулся китаец. - Я, может, и не такой головастый, но не бросать же меня из-за этого. - Ты же не умеешь притворяться. Не сделай я этого, боюсь представить, с кем бы я сейчас был на этом складе, и где был бы ты, - немного помолчав, третий наследник продолжил, делая очередное признание. - Знаешь, Тао. Я думал, если поступлю в университет, попытаюсь быть нормальным, Лухан с Ифанем не станут меня втягивать в свою войнушку и позволят просто быть с тобой. Но вот до чего дошло. Впрочем, что-то подобное я и предполагал. - Прости, - прошептал Хуан, чувствуя, что на глаза наворачиваются предательские слезы. - Прости, что я не такой умный, и что тебе пришлось все вытягивать одному. - Нам обоим есть за что извиниться, - покачал головой младший, а затем большим пальцем стер крупную слезу скатившуюся по щеке лежащего рядом парня. Слегка подтянувшись, он с трепетной нежностью коснулся сначала одного века губами, затем другого, сцеловывая соленую воду. Сехуну нужно было во многом признаться. В том, что он специально злил Тао, потому что глупо и по-детски хотел всего его внимания, что он тоже ревновал, но заставлял его делать странные вещи и спать с другими людьми, чтобы «полюбоваться». Он должен был все это рассказать, но не сейчас. Тем более, что Хуан умнее, чем думает. Он сам все поймет. Потом. Неожиданно повисшую тишину нарушил телефонный звонок. И Тао, неохотно добравшись до штанов, вытащил трезвонящую трубку из кармана. Вынимай член из моего брата, засранец, - раздался на том конце злой голос Лухана. - Успокойся, братец, - фыркнул Ифань, - Тао, планы изменились. Больше не нужно держать Се на этом складе. - Господин Ву пошел на компромисс? Так быстро? – удивился Хуан, встречаясь взглядом с легким прищуром темных глаз напротив. - Нет. Указания вышлю смс. Не телефонный разговор. Позвонил убедиться, что ты не слишком там увлекся, и получишь сообщение. Но для тебя все остается в силе. Поздравляю, Тао, с повышением, можешь попросить по окончанию дела все, что в голову взбредет. Обещаю подумать и выполнить, если это не луна с неба или мое кресло, - хихикает китаец как-то напряженно и отключается. «В компромиссе отпала надобность. Опекунство уже подписано, и Чжоу Ми уже получил свою должность, как и Сехун. Так что ты должен пристрелить нашего младшего и спрятать труп. Скоро к тебе подъедет секретарь - Кенсу. Привезет все необходимое». - Вот оно что, - хмыкает в плечо старшему Сехун, прилепившийся к спине Хуана, обвивая его талию руками. - Тебе не страшно? - Нет, родной, - говорит спокойно младший, чувствуя явное облегчение уже хотя бы от того, что может так называть старшего, - я заебался, если честно. Сдохнуть – так сдохнуть. Им следовало меня еще в колыбели придушить. С Ифаня бы сталось. Вздохнув, Хун утыкается в плечо Тао. И неожиданно китаец чувствует, как на его кожу падают горячие крупные капли, а прижимающееся к нему тело вздрагивает. Се держится изо всех сил, но рыдания вырываются из груди, на языке оседает горечь предательства. Хуан понимает его. Более того, он понимает, что как бы то ни было, каким бы не было поведение младшего, хуже всех в этой ситуации поступил он. Потому что Тао не под каким предлогом не имел права привозить Се сюда, а уж тем более бить или насиловать. Ведь он в детстве всегда был так добр к нему, он был таким теплым. И пусть он отверг всякую его помощь потом, превратившись в монстра, китаец не должен был так поступать. Какими бы не были его обида и горечь, младшему приходилось хуже. Он сражался не только со своими чувствами, но и за свои чувства. А еще просто за право жить, за собственную гордость. Тао должен был понять. И не должен был предавать. Теперь Хун умрет из-за упрямства своего отца, по приказу родных братьев и от руки человека, которого любит. - Я не смогу выполнить этот приказ, - давится слезами Хуан, откладывая телефон. Но успокоившийся Сехун только молчит, а потом собирает языкам соленую влагу с собственных губ. - Бессмысленно, тебя убьют за неповиновение. А потом меня. Просто пообещай, что это будет быстро. И передавай Лухану привет, что ли, - нервно смеется Хун, - давай. Сорви свой поводок. Тао не понимает, почему слушается, но он поднимается со своего места, берет пистолет в руки и снова наводит дуло на сидящего на полу младшего. В его глазах ни капли сомнения. Ледяное спокойствие. Обычный похерфэйс на лице. Старший кладет палец на курок. И слышит за спиной щелчок. - Только попробуй - и я размажу твои мозги по стенке, - раздается за спиной сладкий голос Кенсу. А потом на пол падает что-то тяжелое. - О, сумка, чтобы расфасовать мой труп по пакетикам и отвезти в лес? – с ухмылкой спрашивает Хун. И нервно смеется. - Охуенная перспектива. Эй, Тао. Смотри. Шанс сдохнуть со мной. Пойдешь? – спрашивает он, протягивая с пола руку. И Хуан теряется. Проходит секунда, когда пистолет с глухим стуком падает на пол, а китаец прячет лицо в ладонях: - Как будто я могу. Лучше один умру. Возвращайся и расскажи все отцу. Он тебя защитит. - Ну и хорошо, - неожиданно улыбается Сехун, словно не он минуту назад говорил о готовности умереть, а потом, встав на четвереньки, цепляет спортивную сумку, подтаскивая к себе. - Здесь все? - Все, во сколько ты оценил своих людей, - пожимает плечами Кенсу, - но и это все, что есть и у меня. - А то, что я украл? - И то, что ты украл, - кивает, хихикая До. - Знаешь, мне кажется, что Лухан уже догадывается, - вдруг говорит он. - Я знаю, - хитро улыбается Сехун. Он прислал мне сообщение для Тао. - Что это значит? - спрашивает ошарашенный пес. Но вместо ответа Сехун жужжит замком, расстегивая перед глазами неверящего в происходящее парня, и являет на свет божий содержимое темно-синей торбы. Деньги. Точнее доллары. Вперемешку с вонами. А на самом верху документы. Взяв сверху паспорт, Хуан открывает его, обнаруживая свою фотографию на первой странице. - Се? – все еще не догоняя, дрожащим голосом зовет младшего пес. - Тао-я. Ты у меня не очень головастый. Но кто у тебя умница, знаешь? Я продал свою «должность» при Чжоу Ми и всех своих людей Кенсу. Так что он больше не секретарь Лухана. Плюс кое-что успел утащить из казны. Тут новые документы для тебя и для меня. А еще билеты на самолет. Поэтому, - Сехун хихикает, встает на одно колено, взяв ладонь старшего в свою, и улыбается своими глазами полумесяцами, - я делаю тебе предложение. Ты убежишь со мной? - КОНЕЧНО! – взвизгнув, Тао бросается на шею младшего, заходясь новой порцией «соплей». Конец. _____________________________ Пы.Сы. Смс для Тао от Лухана: «Чтобы я поверил, что мой хитрожопый маленький братишка позволил себя убить так просто? Но я не буду ничего делать и присмотрю за Ифанем. Временно. Хуан Цзытао, тебе лучше позаботиться о моем сокровище как следует и спрятать его ото всех как можно дальше. Потому что если я одержу победу в этой борьбе и найду вас снова, кто-то за то, что соблазнял меня ,поселится в спальне без права надевать трусы целый год, а кого-то я утоплю в реке Хан за то, что проигнорировал мой приказ не пачкать лицо МОЕГО БРАТА. И еще, как ты, хитрожопик, умудрился Кенсу сманить? Мне нужно было в детстве тебя пороть, а не играть в Оленя»