***
«Чертово интервью! Чертово выступление! Чертов клуб! Чертова несправедливая жизнь!» – я носился взад-вперед по маленькой комнатке гримерки. То ли я слишком нервничаю, то ли во мне уже слишком много кофеина. Скорее и то, и другое. Просто день такой – слишком много всяких «слишком». Слишком много для сегодняшнего дня. Слишком много для одного меня. Но кого это волнует?! Через час выступление и надо привести себя в порядок. Чашка кофе (меня уже тошнит от этого напитка!) и пара сигарет. И я буду относительно в норме. Одно «относительно» среди всего «слишком» – звучит как-то неуверенно и жалко. Только два вечера – и я буду дома, с Джам и детишками. Я соскучился. Но это не значит, что я хочу возвращаться. Я их безумно люблю, но дома слишком шумно – три маленьких сгустка энергии, весело носящихся по всему дому, стая таких же неугомонных клубков шерсти, гоняющихся за детьми и вторящих их заливистому смеху своим звонким лаем. И только Джамия не участвует в этом шуме, она словно читает мои мысли и видит, когда мне нужно немного покоя. Но это до той поры, пока не звонит телефон – разговаривая по телефону, моя женушка превращается в болботливую сороку – долго, много, шумно болтая с подругами и заливисто смеясь. Я никогда не был против этого, меня все устраивало. Всегда. Но я устал, я просто хочу убавить звук, хотя бы на пару дней. Я просто хочу послушать музыку тишины. Совсем как раньше. Только раньше тишина делилась на двоих…***
На талию ложатся руки, заключая в крепкие объятия. - Какого черта?! – Срывается я моих губ, и я пытаюсь вывернуться из своеобразного захвата. - Тише, не дергайся так. – Тихий шепот в самое ухо. - Джерард?! – Получается почти истерично. - Я. – Вот так вот просто и тихо. И лишь руки еще крепче сжимаются на моей талии, ближе прижимая к его груди. - Какого хрена?! Отпусти меня, придурок! – Я зол, я безумно зол. - Фрэнки, я так скучал… – Я чувствую, как он зарывается лицом в мои волосы. – Ты просто не представляешь, как я по тебе скучал… – горячее дыхание опаляет шею, а мягкие губы легко касаются разгоряченной кожи, посылая по всему телу толпу мурашек и вызывая дрожь. - Джер! – Шиплю я не хуже заправской змеи, а глаза предательски закрываются, и голова немного откидывается назад, поддаваясь ласке. - Но тебе же нравится. Всегда нравилось. – Еще одно нежное прикосновение губ. - Пусти! И он выполняет мою просьбу. Но только для того, чтобы резко развернуть лицом к себе, сразу же впиваясь в губы. Он целует так, словно изголодался по подобным ласкам: страстно, напористо, жадно. И я поддаюсь, просто замирая в кольце его рук. Таких родных, таких желанных… Но внезапно приходит осознание того, что сейчас происходит. Нет! Не хочу! Не хочу проходить через это снова! Не хочу чувствовать себя игрушкой в его руках. Слишком больно это было в предыдущие два раза. Больше не позволю. Собрав всю свою волю в кулак, резко отталкиваю Уэя от себя и, для надежности, сам делаю несколько шагов назад. У него растерянный вид. И взгляд, как у побитой дворняжки. Нет, я на это больше не поведусь. Ему просто скучно. Просто слишком давно не видел жену. Не с кем развлечься… - Какого черта ты творишь, Уэй?! – Голос опасно близок к истерическому крику, не смотря на мои попытки вложить в него всю злость и обиду. - Я скучал по тебе… – Растерянно повторяет он. Сколько раз он повторил это за сегодня? Он издевается надо мной? Не знаю, что конкретно он смог разглядеть на моем лице, но стыдливо опускает глаза и зарывается пятерней в волосы. Надо же, нервничает. - Так сильно скучал, что даже не написал, не позвонил за почти 2 года?! Настолько скучал, что не нашел времени хотя бы отправить твит с вопросом как я, хотя безвылазно сидишь в этом чертовом приложении?! Так скучал, что даже не сказал, что мы будем выступать на одной сцене?! Так чертовски сильно скучал, что сделал вид, будто не заметил, когда возвращался в гримерку после саунд-чека?! Да, Джи?! – А вот теперь я уже кричал. Обида, боль, злость – слишком сильный коктейль, чтобы я смог удержать это внутри. Я никогда не умел достаточно контролировать свои эмоции. Еще спасибо, что все это выходит криком, а не со слезами, как тогда. Это было бы уже слишком. - Но… Фрэнк, я… – Прячет лицо в ладонях и тяжело вздыхает. – Я не мог по-другому. – Что?! Скажите, что это мне послышалось, ради всего святого! – Сначала я был слишком зол… мы были слишком злы. Да и Лин… Ты же знаешь, что это из-за нее, я ведь все объяснил тогда. Попытался объяснить… А потом… Потом столько времени прошло. Я… я не хотел навязываться. Ты…ты выглядел счастливым. – Голос Уэя звучал разбито и подавленно. Казалось, еще немного и он расплачется, словно маленький ребенок, который оправдывается перед мамой за разбитую вазу. Он никогда не любил извиняться. Собственно, он не сделает этого и сейчас. - А теперь-то, блять, что изменилось, Уэй?! Что, мать твою, изменилось сейчас? Воспоминания замучили? Откуда тебе вообще было знать, как я?! Что я чувствую и чем живу?! Тебе было все равно и в первый раз. Так что изменилось сейчас, м? В нашу последнюю встречу, ты ясно дал понять, что это все было глупостью – оба раза – глупостью и безрассудством, что тебе плевать на мои желания, чувства, на меня самого. – К концу своей тирады я уже не кричал, голос вдруг стал тихим и хриплым, словно я скурил пачку сигарет разом. - А откуда тебе было знать, что Я чувствовал тогда?! – Отлично, Джерард сменил режим «виноватый щенок» на режим «стервозная дрянь». Сейчас на меня снова выльется ведро дерьма. – Малыш Фрэнки был так увлечен собственными переживаниями и обидами, что не видел ничего вокруг! Мне тоже было больно, понимаешь?! А ты был так зациклен на своей обиде, что и не заметил, что мне было ничуть не лучше, чем тебе! – Ну вот, как всегда, виноват я. А он – жертва. - Ох, а мне надо было пожалеть бедняжку Джи?! Обнять и, не обращая внимания на боль в им же разбитой губе, сказать, что он, конечно же, не виноват, что именно я кусок дерьма, который вечно все портит. Все, даже дружбу – то единственное, что у нас осталась. – Я перевел дыхание, сжимая руки в кулаки и из последних сил держа их при себе. – Знаешь, Уэй, я больше не собираюсь это терпеть. Я устал. Устал утешать тебя, когда тебе плохо, устал вытаскивать тебя из неприятностей, в которые ты вечно вляпываешься, устал от игнора, когда у тебя все хорошо. Хватит, я не железный. И тем более, не игрушка. Разбирайся в себе сам. И, желательно, подальше. Хотя бы от моей гримерной. Иначе, клянусь, я разукрашу твою мордашку так, что выступать ты завтра сможешь только в костюме своей Лолы! - Фрэнки… – Нет, не называй меня так. Ты ведь знаешь, что это запрещенный прием, когда мое имя звучит так и из твоих уст. Нет, ты не проведешь меня. Отчаяние и грусть в твоих глазах – это напускное. Тебе просто скучно и не с кем позабавиться… - Просто уйди, Джерард, прошу… – вздыхаю я, опуская голову вниз. Уверен, даже в полумраке этой комнатушки он отчетливо видел бы в моих глазах, что больше всего на свете мне хочется слушать тишину в его объятиях. - Я, правда, скучал. И мне безумно стыдно за те слова. Мне стыдно, что соврал тогда, что накричал и ударил, когда ты предположил, что мои слова вранье и прикрытие, что причина в другом… Прости. – Все так же, не поднимая головы, Джерарад направился к двери. И, уже открыв ее, застыл на пороге на несколько секунд, ровно для того, чтобы вогнать мне в сердце еще один кинжал, прошептав одну единственную фразу: – Единственная моя надежда – это один ты, без тебя мир слишком уродлив… И он ушел, тихо прикрыв за собою дверь. А я рухнул на небольшой диван, что стоял рядом, пряча лицо в руках и пытаясь сдержать боль, разрывающую меня изнутри. «Это слишком жестоко даже для тебя, Джерарад…»*flashback*
- О, наконец-то тишина. – Парень опустился на продавленный старый диван. - Не вижу ничего хорошего. – Бурчит второй, присаживаясь рядом. – Ты поэтому не пошел с парнями? Тишины захотелось? - Да. Сегодня ее захотелось особенно, как никогда. – Поерзав на неудобном диване, парень находит наиболее выгодное для себя положение – так, чтобы и ему удобно было и собеседника отлично видно: он перекидывает ноги через подлокотник, а голову устраивает на коленях друга. – А почему ты так не любишь тишину, Фрэнки? – Тихо спрашивает он, вглядываясь в лицо паренька, что так старательно пытается укрыться за длинной челкой. - В ней нет ничего хорошего, – недовольно хмыкает тот, по-детски надувая губы и скрещивая руки на груди. – Тишина – символ одиночества. Когда она окружает тебя, хочется спрятаться, начать говорить хотя бы с самим собой, что угодно, лишь бы она не давила на тебя. Лишь бы не указывала на твое одиночество, словно ты никому не нужен. Как только вокруг становится тихо, голова начинает трещать от наполняющих ее мыслей, которые не стремятся помочь отвлечься от пугающей тишины или хотя бы раскрасить ее во что-то более яркое. Нет, они лишь нагнетают обстановку. А в ушах начинает неприятно звенеть и такое ощущение, словно сейчас оборвется какая-то струна и, не знаю, от этого взорвется моя черепная коробка. Это бесит! – Парень закрыл глаза и устало потер лицо ладонями, а потом продолжил, глядя на противоположную стену и не обращая внимания на собеседника, лежащего на его коленях. – А если ты сейчас не один, если ты в компании, то тишина становится неловкой. Ты хочешь завести разговор, перебираешь в голове сотни и тысячи всевозможных тем и фраз. Но все кажется настолько глупым, что ты продолжаешь молчать, кидая полные мольбы о спасении взгляды на собеседника, ловя на себе точно такие же. А потом вы начинаете говорить какой-то бред одновременно и смущенно замолкаете, виновато глядя друг на друга. А тишина становится еще более неловкой. Это жутко раздражает. – Закончив свою тираду, Фрэнк обреченно вздохнул, опуская взгляд на собеседника, который, между тем задумчиво молчал. В комнате установилась тишина, нарушаемая лишь жужжанием лампы. Фрэнк нервно теребил и вертел фенечку на запястье, а Джерард с мягкой улыбкой всматривался в его лицо, словно пытаясь впитать в себя такие знакомые черты. Нервно вздохнув и слегка поерзав на диване, Фрэнк заговорил вновь: - Вот видишь, Джер, она уже стала неловкой. Мне становится неуютно в такой тишине. - Знаешь, а ведь тишина может быть и музыкой. – Джерард улыбнулся, накрывая руки Фрэнка своей, чтобы тот наконец-то перестал сдирать с ногтей и без того облезший черный лак. – Все ведь зависит от того, как ты себя ведешь в этой самой тишине. Просто не стоит ей позволять вести в этом танце. А еще есть люди, молчать с которыми не просто нормально, а даже приятно. С ними слова не требуются, с ними хватает лишь взглядов, прикосновений, улыбок. С такими людьми тишина перестает быть угнетающей, она становится чем-то необходимым, приносящим умиротворение и покой. Этими кем-то может быть кто угодно: родители, братья, любимые, близкие друзья. Да иногда это вообще может быть таксист! Просто бывают такие вот уютные люди. Для меня одним из таких людей являешься ты, Фрэнки. Мне приятно слушать тишину в твоих объятиях. – Парень улыбнулся и осторожно заправил непослушную челку Фрэнка за ухо, задержав ладонь на его щеке. А тот, словно котенок, расплывшись в теплой улыбке, прижался к теплой ладони с чуть прохладными кончиками пальцев, благодарно принимая ласку. - Пожалуй, с тобой я могу научиться слышать эту музыку. – Улыбнулся Фрэнк, нежно перебирая длинные пряди, что разметались по его коленям, и наклоняясь, чтобы прикоснуться к растянутым в улыбке губам в легком, нежном поцелуе. И теперь уже Джерард был готов замурлыкать от удовольствия. Так они и сидели на старом и неудобном диване, в маленькой комнатушке, освещенной лишь тусклой гудящей лампой, и наслаждались тишиной в объятиях друг друга.*flashback end*
Тишина безумно давит. Ненавижу ее! Ты бы сейчас посмеялся, сказав, что я опять все преувеличиваю – разве можно назвать тишиной это жуткое состояние, когда так громко тикают часы, когда в соседнем номере слышен скандал супружеской пары, а по коридору кто-то очень пьяный натыкается на все косяки и стены, громко и отборно матерясь? Ты бы обязательно сказал, что вся эта какофония звуков не имеет права называться тишиной. Но мне плевать! Для меня это тишина. Потому что в моем номере достаточно тихо для того, чтобы в голову лезло убойное количество мыслей. Слишком большое, бессчетное количество мыслей, чувств и воспоминаний стремится бесцеремонно и нагло ворваться в мою голову и разнести ее ко всем чертям. Это слишком много для меня. Слишком остро и болезненно. Слишком знакомо и желанно. Кругом так много противоречий… И я – это самое большое противоречие в моей жизни. Я так устал от шума и суматохи, что безумно хочу тишины и покоя. Но вот незадача – я научился слушать эту музыку только в твоих объятиях. Я безумно хочу снова почувствовать тебя, твои руки, обнимающие меня, увидеть твою ласковую улыбку и испытать весь тот спектр эмоций, что ты вызывал во мне. Но я просто-напросто уверен, что это не принесет мне ничего, кроме очередной порции невыносимой боли. Только в этот раз я уже не смогу оклематься, а ты даже не оглянешься, чтобы проверить, остался ли я жив после того, как ты в очередной раз втоптал меня в грязь. Ненавижу тишину! Ненавижу неопределенность! Ненавижу противоречия! Ненавижу себя! Ненавижу тебя!!! Господи, да кого я обманываю?.. Лишь наполовину осушенная бутылка виски летит в стену, рассыпаясь фонтаном стеклянных и янтарных брызг. По комнате разносится стойкий и сильный запах алкоголя. Мои нервные расхаживания по разгромленному номеру отеля на минуту прекращаются – я удивлен тому, что запустил бутылкой в стену, мне казалось, что я чуть более спокоен. А впрочем, плевать. Так что очередной круг метания по периметру комнаты на мгновение прерывается у обширного для столь скромного номера бара и заканчивается падением на кровать в компании плеера и бутылки джина. Музыка и алкоголь должны хотя бы немного успокоить тот сумбур, что творится в моей голове. Если мне повезет, я даже смогу быстро отрубиться. Спустя два часа понимаю, что выпивка не помогает. Ты даже в этом меня обманул – я помню, как ты рассказывал, почему напиваешься и зачем тебе наркотики: «Все вокруг становится таким доброжелательным и радужным, проблемы уходят на второй план, и только так я чувствую себя защищенным». Это не так, нет! Пьяные мысли в моей голове путаются лучше, сплетаются в тугой клубок крепче. В таком состоянии они доводят до истеричного смеха и глупого хихиканья, изредка грозя скатиться в тихий скулеж. Но никак не замолкают. Не посчастливилось мне и просто вырубиться – приходится слушать эту дурацкую, давящую тишину, которая воцарилась в комнате с полчаса назад вместе с разрядившимся плеером, который мне лень ставить на зарядку. Мне сейчас просто необходимо поговорить хоть с кем-то. Мой мозг слишком перегружен мыслями, а нервные окончания, кажется, сейчас перегорят, как обычные электрические провода, от слишком большого эмоционального перенапряжения. Думаю, неплохо было бы поговорить с Джамией – она всегда меня понимала и поддерживала. Это так смешно и так глупо, но у меня всегда были лишь эти двое – Джамия и Джерард – и поговорить об одном из них я мог только с другим. Даже не так, поговорить о нем я мог только с ней. В отличие от него, она не втаптывала меня в грязь, не забавлялась как ребенок с игрушкой – сначала осторожно, бережно и любя, а потом швыряя и ломая, забрасывая в самый дальний угол за ненадобностью. Рядом с Джам можно было не притворяться, что все просто замечательно, что я полон энергии и позитива – это было бесполезно, она словно чертов рентген, видела меня насквозь, и я не мог ей врать. Никогда. Она всегда была рядом, сколько себя помню: поддерживала, помогала, давала совет и, если это требовалось, пинка. Она знала про меня все, а я и не стремился что-то скрывать особо тщательно. Я знал, что ей можно доверять. И сейчас мне больше всего хочется рассказать ей о том, что этот безумный человек снова пытается ворваться в мою, казалось бы, уже устоявшуюся жизнь, что он снова поднимает бурю в почти пустом стакане. Она поможет справиться, как обычно. Кажется, она только этим и занимается – вытаскивает Фрэнка Айеро из дерьма, в котором тот захлебывается по собственной глупости и при помощи небезызвестного персонажа по имени Джерард Уэй. Как в самый первый раз, так и во все последующие, она окутывала меня теплом и заботой, любовью и лаской, зная, что в ответ я не могу отдать ей этого сполна. Я как гаджет с посаженным аккумулятором – и выбросить жалко, потому что привык, и пользоваться невозможно – слишком часто требует подзарядки. И мне безумно стыдно. Я пытаюсь отблагодарить ее, отдавая всего себя ей и маленьким солнышкам, которых она мне подарила. И у меня это неплохо получается. Ровно до того момента пока не появляется Уэй. Тишину комнаты и мою черепную коробку разрывает вопль мобильного телефона – пожалуй, стоит сменить мелодию. Динамики продолжают надрывно кричать, пока я пытаюсь отыскать устройство в ворохе подушек и покрывал. - Алло? - Привет, милый. Как прошло выступление? – Доносится из трубки такой родной и желанный сейчас голос. - Если не считать некоторых аспектов, то все просто замечательно. – Пытаюсь улыбнуться и заставить голос звучать хоть немного живее. – Осталось уже не так много, скоро увидимся. - Ты снова пытаешься меня обмануть. – Вздыхает Джамия, а мне становится безумно стыдно, что я ломаю жизнь такому замечательному человеку. – Я знаю, что вы выступаете на одной сцене. Оба дня. Поэтому спрашиваю еще раз: «Как ты»?***
Похмелье – не самое лучшее состояние для репетиций. На часах 11 утра и для меня это звучит как приговор – я спал от силы часа 4. Такие любимые всегда звуки гитары сейчас неимоверно раздражают. Музыка не лечит, как она делает это обычно, сейчас она заколачивает недостающие гвозди в крышку моего гроба. Гитаристы (и я сам в том числе) используют мои нервные окончания как струны, а барабанщик колошматит мою голову вместо своей чертовой установки. Все это доводит до потемнения в глазах и головокружения. Про то, что меня тошнит, вообще молчу. Лучше я присяду, чем свалюсь. Присесть, правда, не получается – я скорее рухнул на сцену, чудом удержав нужные аккорды. Пальцы дрожали и никак не хотели слушаться, как утопающий за спасательный круг, цепляясь за тонкие металлические полосы струн. Очередное неловкое, но на этот раз абсолютно неправильное движение и с протяжным, немного дребезжащим стоном лопается жертва моей сегодняшней неуклюжести, словно в отместку за собственную гибель, со всего размаха хлестко ударяя по лицу. Громкие маты разлетаются по всему помещению вместе с жаром, опаляющим пораненную щеку и глаз. Парни тяжело вздыхают и говорят что-то о том, что на сегодня хватит – сегодня репетиции не ладятся у всех – у нас же и так все отстроено, ведь играем здесь второй вечер подряд и лучшим для нас всех будет просто хорошенько отдохнуть и привести себя в порядок перед шоу. Я согласился, тихо пробормотав извинения и, отложив в сторону моего струнного монстра, поплелся на выход. Все, что мне сейчас нужно – это пара часов хорошего сна.***
- Мои слова для тебя пустой звук? Ты опять в моей гримерной. – Я говорю тихо и спокойно – почему-то я даже не удивлен, что он снова здесь, не смотря на мой запрет и просьбы не появляться больше – но это не значит, что я ничего не чувствую. Сердце бьется с такой силой, что сейчас либо пробьет пару ребер, чтобы выбраться наружу, либо выпрыгнет через глотку – оно никогда не умело спокойно реагировать на Него. - Твои слова всегда были важны для меня. И сейчас ничего не изменилось. – Он выглядит уставшим и разбитым. А еще, словно всю ночь бухал… – Фрэнки, мне правда тебя не хватает. Не хватает как друга и не хватает как огромной части меня, моей души и сердца. - Пафос, Уэй, пафос. – Вздыхаю я, выдавливая из себя кривую ухмылку. – Когда-то давно ты просил предупреждать и затыкать, если тебя вдруг унесет в далекие дебри высокопарных речей. Так вот, предупреждаю. – С его стороны слышится тяжелый вздох, а меня снова понесло. – Ты не считал так, когда женился, когда орал на меня, обвиняя черт пойми в чем, когда бил меня. Ты не задумался об этом даже когда распустил группу. Тогда ты наоборот наговорил много чего противоречащего твоей речи сейчас. Ты же видеть меня не хотел. Тебе было плевать на все: на меня и мои гребаные чувства, на группу, на парней. Так с чего бы сейчас, Уэй? С чего бы все изменилось сейчас? – Весь запал поутих к концу гневной тирады, и я устало присаживаюсь на край столика, большое зеркало которого обрамлено яркими огнями ламп, которые я забыл выключить перед тем, как выйти на сцену. Зато сейчас они играют мне на руку – я отлично вижу выражение лица Джерарда, все эмоции и чувства, что он так старательно пытается контролировать, а вот Джер меня видеть не может – свет, падающий из-за спины, отлично помогает скрыться в тени. Уставшее тело требует большего, чем твердый край стола, которого я едва касаюсь бедрами, но небольшой старый диван бесцеремонно занят и появляется дикое желание растянуться хотя бы на полу. А еще больше – на свободном пространстве диванчика, удобно устроив голову на коленях Уэя. А он смотрит на меня тяжелым взглядом, словно пытаясь заглянуть в душу – или же просто испепелить на месте? – и молчит, пытаясь то ли утихомирить подступающую злость, то ли просто подобрать слова. - Я считал так всегда. И ты это прекрасно знаешь. Просто… Просто ты не хочешь мне снова поверить? И… я не не хотел тебя больше видеть, я не мог тебя больше видеть, понимаешь? Это было через чур… через чур больно. – Джерард устало трет лицо ладонями. Он устал не только физически, но и морально. И на мгновение становится безумно стыдно за все свои истерики и капризы, что я здесь устраиваю. Ведь так хочется согласиться, так хочется снова вернуть все, что было раньше и больше никогда это не отпускать, но… И приходится скрестить руки на груди совершенно не потому, что я стараюсь отгородиться от него, а потому, что хочется обнять, ласково потрепать по волосам, как делал это сотни раз до этого, когда-то давно, словно в прошлой жизни. Этого хочется так, что сводит пальцы. Но он не правильно истолковывает мой жест. - Фрэнки… – тяжело вздыхая, Уэй встает с дивана, и на секунду мне становится страшно, что он уйдет. Но нет, Джерард подходит ко мне, и я еле слышно облегченно выдыхаю, удивленно отмечая, что то время, за которое он преодолел расстояние от дивана до меня, я не дышал. – Фрэнки, мне так стыдно за все, что я тогда говорил, за то, что надел тогда, да и вчера тоже. Я просто надеялся… Хотя, должен был понимать, что ты зол на меня. – Джерард поднимает руку, словно собирается прикоснуться ко мне, но, так и не сделав этого, роняет ее и опускает голову. Он стоит слишком близко, думаю, он даже может почувствовать мое сбившееся дыхание и громко колотящееся сердце. Настолько близко, что сквозь легкий аромат парфюма, тяжелый запах разгоряченного после выступления тела, я чувствую резкий удушающий перегар. - Это ты понял бухая?! – получилось резко и грубо, но мне плевать, я снова злюсь. Злюсь на него, потому что он пил. - С чего ты взял? – Уэй пытается выразить недоумение и даже оскорбленность, но терпит фиаско. А за всей напускной невинностью и обидой очень явно проглядывается стыд. - Хотя бы с того, что от тебя несет как от пивной бочки! Что ты творишь, идиот?! Давно? - Я… – мнется, заламывая пальцы и виновато опуская голову. – Давно, еще до того, как не стало группы… - Хм, дай-ка угадаю, почему мы узнали о том, что нашей группы больше нет по смс – ты был пьян? – Утвердительный кивок с его стороны заставляет меня разозлиться еще больше. Почему он не умеет решать проблемы по-другому? Почему только алкоголь? Господи, какой же он идиот!.. А я по прежнему пекусь о нем… И именно поэтому я так зол на него. Он же не умеет останавливаться – если пить, то до полной отключки, так чтобы уже просто мертвым телом свалиться на любую поверхность и тяжелым пьяным сном проспать до утра, а завтра злиться и искать, где бы найти еще алкоголя, что бы опохмелиться и унять дичайшую головную боль. А потом можно уйти в запой, где-то на недельку минимум… И я искренне надеюсь, что даже, если он снова выпивает, то только иногда и не до состояния полумертвого тела. Но все равно я безумно зол. Я смотрю на него в упор, внимательно и цепко вглядываясь в тонкие и такие родные черты, и пытаюсь понять, кто же из нас двоих больший идиот. Я не знаю, что он видит в моих глазах и читает по моему лицу, но его взгляд наполнен бессильной яростью, за которой так легко разглядеть боль и надежду. - Я знаю, что прошу слишком многого. Позволь мне хотя бы снова стать твоим другом. Позволь быть рядом хотя бы так…***
В комнате висит тишина. Гудящая и гнетущая. Та самая, которую я так ненавижу. Но на этот раз я вижу, что наступившее молчание неуютно не только для меня, но и для Уэя. Его взгляд блуждает по довольно обшарпанным стенам, по потолку, усеянному паутиной мелких трещинок – он смотрит куда угодно, лишь бы не на меня, лишь бы не посмотреть мне в глаза. Такое уже было. Лет десять назад. О, тогда он смог меня удивить, я бы сказал, даже огорошить. Но та неловкая пауза длилась всего ничего, думаю, он даже не успел переволноваться, ведь я практически через пару секунд повис у него на шее, радостно улыбаясь. А сейчас… Сейчас я уже не тот импульсивный ребенок и мы оба это понимаем. - Тишина и правда бывает ужасной. – Отстраненно замечает Джерард, все так же не глядя на меня. – Ты все так же её ненавидишь? Думаю, да. И я, наконец-то, понимаю, почему ты так ворчал тогда. Единственное, мне казалось, что со мной ты легче переносил молчание. Ты ведь говорил, что тебе нравится слушать тишину, когда я рядом. - Тебе не казалось. – Вырывается у меня раньше, чем я осознаю, что говорю это вслух. Конечно же, он прав, по-другому и быть не могло. Я спокойно мог переносить тишину только в его присутствии, тогда отсутствие звуков становилось не гудящим, напряженным, приторно глухим, с ним тишина превращалась в музыку – красивую, чарующую мелодию, заставляющую биться сердце чаще. Находясь рядом с ним молчать было легко и даже приятно. Слова просто не требовались… Джерард, наконец, переводит свой взгляд на меня. Он выглядит искренне удивленным и подозрительно довольным, хотя последнее чувство он старательно пытается замаскировать. Удивлен он, то ли самим фактом моего ответа, то ли его содержанием, а может и тоном. В моем голосе прозвучала злость и обида – так обычно звучит голос ребенка, который страшно обижен и зол на родителей, но не может больше молчать и дуться. - Ты злишься на меня? – я просто вижу, как его глаза наполняются радостью, а по лицу расползается робкое подобие усмешки. – Ты ведь злишься из-за того, что я вчера пил? Ведь так, Фрэнки? – Это ведь так очевидно, если я злюсь из-за его пьянки, значит, я волнуюсь о нём, а если волнуюсь, значит, он мне не безразличен. Кто там говорил, что он не импульсивный ребенок? - Идиот! – Бурчу я. - Но ведь твой любимый идиот? – Весело спрашивает Уэй, а в следующую секунду его глаза округляются и, с тихим «Ой!» на лице застывает испуганное выражение, от осознания того, что он только что сказал. Это был его привычный и любимый ответ в любом нашем споре: « - Уэй, ты идиот! - Но ведь твой любимый идиот, Фрэнки? - Несомненно!» Такой диалог происходил при любой ссоре, не зависимо от того, насколько мы оба были злы. Если я называл Джи идиотом, он всегда парировал это тем, что он все равно мой любимый идиот. Это сводило любое разногласие на нет и заканчивало его объятиями или поцелуями. И вот сейчас Уэй неосознанно свел наш разговор к этому шуточному примирению и с видом оленя, который выскочил на проезжую часть и попал в яркий свет автомобильных фар, стоит и ждет моей реакции, судя по попыткам содрать заусеницу, отрицательной. А что я? А я больше не могу сопротивляться. Мне просто жизненно необходимо это и плевать, если все снова закончится как все предыдущие разы. Только с одним различием: если он снова наиграется, сломав меня и втоптав осколки в грязь, меня не нужно будет даже пытаться достать из этого, достаточно будет лишь поставить надгробие и положить пару цветочков. Спектакль завершится. Поэтому я делаю то, что уже давно должен был сделать и то, чего хотелось просто до судорог в пальцах. Я встаю с несчастного столика и, сокращая и без того небольшое расстояние, разделявшее нас, осторожно обнимаю его, одной рукой вплетаясь в его растрепанные волосы. Мне, как обычно приходится встать на цыпочки – я и забыл, насколько он выше меня и как забавно это смотрится – для того, что бы тихо прошептать: - Несомненно.