***
Такао Казунари похож на шустрый, компактный ураган. (–Эй, Шин-чан, кого это ты называешь компактным?!) Такао Казунари сносит все на своем пути и видит все-все, будто с высоты птичьего полета, но что хуже всего – Такао Казунари с легкостью преодолевает расстояние, сокращает дистанции так, будто они совсем ничего не стоят, и если бы это была война, Мидорима проиграл бы задолго до того, как осознал это. Такао говорит ему: «Я хочу, чтобы ты меня признал», а Мидорима думает – да что не так с этим парнем. Как можно говорить такое, быть таким прямым и бесхитростным? (Это уже потом он узнает, что Такао Казунари – какой угодно, но не бесхитростный). Как можно вот так просто сказать подобное человеку, которого больше всего мечтал победить? Как можно практически по щелчку пальцев записать врага в приятели? (Как-то раз Мидориме снится, что Такао смотрит на него немигающим взглядом – один глаз у него серо-голубой, а другой тускло-желтый – и говорит: «Давай будем врагами, Шин-чан». В тот день Мидорима ходит мрачный, как туча, хотя по гороскопу Раки оказываются на первом месте.) Вопрос долго не дает Мидориме покоя, все вертится и вертится в голове, и Мидорима бросает на Такао взгляды украдкой, будто надеется, что это как-то поможет. Вскоре он понимает, что самообман не поможет точно – в конце концов, он сделал не все, что мог, чтобы избавиться от мысли, раздражительно пульсирующей в висках. Мидорима не придумывает ничего лучше, чем спросить напрямую. Такао смеется своим дурацким смехом, а потом вдруг замолкает под тяжестью взгляда Мидоримы. – Вау, так ты это серьезно, – удивленно моргает он. Мидорима фыркает – ну конечно же, он серьезно, иначе и быть не может. Такао пристально рассматривает его, будто ищет признаки того, что Мидорима все же пошутил, и на секунду Мидориме кажется, что в глазах Такао играют желтые блики. Такао почти сразу же смаргивает это выражение и теперь смотрит на Мидориму, как на непутевого ребенка. От этого почему-то становится совсем неуютно. – С вами, ребятами из Поколения чудес, что-то серьезно не так, – в конце концов, вздыхает он. – Ты правда думаешь, что «враг» и «соперник» – это одно и то же? Правда-правда, Шин-чан? Мидорима хочет ответить что-то вроде «разумеется, идиот» и даже успевает открыть рот, но секундной заминки достаточно для того, чтобы в голове поселились сомнения. Такао выглядит неприлично довольным, словно эта пауза – лучшее, что случалось в его жизни. Мидорима совсем некстати думает о том, что сказал тогда Акаши: «Да, давай», но при этом немедленно понял, что вовсе не имеет это в виду. – Я никогда не считал тебя своим врагом, – объясняет Такао. – Высокомерным козлом, может быть, но такое случается даже с лучшими из нас. Наверное, что-то отражается у Мидоримы на лице, потому что Такао быстро добавляет: – Упс, с козлом я переборщил, да? – Такао. – Ну извини, я думал, у нас тут минутка честности, – шутливо разводит руками он. – Твоя гордость точно не пострадала? – Такао. – Молчу-молчу. Такао держит обещание – молчит до конца обеда, для него это – ужасная редкость, а для Мидоримы – не менее ужасная роскошь. Впрочем, молчание не мешает ему улыбаться так заразительно, что это попросту раздражает.***
Такао Казунари похож на шустрый, компактный ураган: он носит с собой запасной пластырь и даже со спины видит этими своими невозможными глазами, когда Мидориме больше нечем обматывать пальцы; он просыпается пораньше, чтобы посмотреть утренний гороскоп, и ворует карандаш ленивого бога у Мидоримы из пенала перед важными тестами, а потом так же незаметно возвращает обратно, отвлекая внимание Мидоримы банкой его любимого шируко. Мидорима орет на него каждый раз, но так и не убирает карандаш из пенала. Такао сводит дистанцию в баскетболе к «круто, Шин-чан, а еще дальше можешь?», а жизнь вдруг оказывается наполненной чужими случайными и не очень прикосновениями. Если бы жизнь была баскетболом, а за вторжение в личное пространство выдавали предупреждения с последующим удалением с поля, Такао бы превысил свой предел еще на первых пяти прикосновениях. Но жизнь – и близко не баскетбол, поэтому он продолжает хлопать Мидориму по спине, сталкиваться с ним плечами, пинать ногами и невинно делать вид, что это был кто-то другой. Будто кто-то еще, кроме основного состава баскетбольной команды, осмелится пнуть Мидориму. (Мияджи орет: «Мидорима, отдай этот пас, по-хорошему тебе говорю!» Ооцубо почти отеческим жестом, от которого Мидорима и не думает уклоняться, ерошит ему волосы и говорит: «Молодец». Кимуро ворчит: «Вот Мидорима тоже данк делать не умеет, чего вы ко мне прицепились?», а Мидорима, все еще преисполненный чувством собственного достоинства, под громогласный хохот Такао молча делает идеальный – выверенный, точный, со строго дозированной силой – данк. – Я не расслышал, Кимуро-семпай, – невозмутимо поправляет очки он, – что там было про данк? Трехочковые трехочковыми, но он не может допустить, чтобы кто-то считал, будто Мидорима Шинтаро чего-то не может.)***
Если сравнить со спортивным километражем расстояние, которое Такао пришлось преодолеть от надоедливого парня, который играет с Мидоримой в одной команде, до напарника, его, наверное, можно было бы считать марафонским бегуном, и Мидорима до сих пор ждет, когда же Такао выдохнется, устанет, сойдет с дистанции, но этого почему-то все никак не происходит. – Ты можешь перестать ждать, что я оставлю тебя в покое, – ловя на себе очередной косой взгляд, проницательно замечает Такао, будто кто-то давал ему разрешение читать чужие мысли. Мидорима делает вид, что не услышал, но все равно послушно прекращает ждать. (Во сне Такао смеется и говорит: «Я абсолютен»)***
Мидориме нравится думать, что он довольно умный и наблюдательный человек. То, что с тренировками Такао после проигрыша Ракузан творится что-то странное, он замечает сразу, только вот не сразу понимает – что же именно. Тренер Накатани находится в достаточно благодушном настроении, чтобы объяснить: – Он пытается сымитировать Глаз Императора с помощью своего ястребиного взгляда, ты разве не знал? В руках Мидорима держит очередной мяч, и ему приходится изрядно постараться, чтобы сдержаться и не бросить его прямо Такао в затылок. Пальцы чешутся – хочется схватить за шиворот футболки и трясти, пока этот придурок не придет в себя и не оставит эту ненормальную затею. Он с трудом дожидается, когда тренер отойдет, чтобы тут же решительным шагом направиться к Такао. Мидорима грубо хватает его за плечо, и Такао оборачивается, а потом едва слышно присвистывает. – Скажи-ка, Шин-чан, – весело начинает он, – если бы взгляды могли убивать, ты бы даже тогда был превосходным снайпером? – И даже руки марать бы не пришлось, – серьезно кивает ему Мидорима. – Чем, по-твоему, ты тут занимаешься? Такао округляет глаза. – Тренируюсь. – Точнее, тренируешь Глаз Императора, – почти шипит Мидорима. Такао пытается делать вид, будто не понимает, о чем разговор, но в итоге складывает два и два. – Тренер проболтался? Да, тренирую. В следующем году мы снова встретимся с Акаши, мне бы не помешало тоже иметь кое-какие козыри в рукаве, – Такао пожимает плечами и усмехается. Внимательно окидывает Мидориму взглядом, а потом опасно щурится, мгновенно растеряв всю шутливость и беззаботность: – Или ты пытаешься сказать, что у меня ничего не выйдет? Мидорима знает, что это плохая идея, но все равно чеканит: – Я не хочу, чтобы ты пытался тренировать этот прием. – Извини, Шин-чан, – качает головой Такао, прежде чем отвернуться и упрямо продолжить свое занятие, – но твой запас эгоистичных выходок уже давно исчерпан. (Во сне Такао аккуратно остригает челку, и на кончиках ножниц – почти незаметные капли крови, будто резал он вовсе не волосы, а кожу. – Не стой у меня на пути, Шинтаро, – со снисходительной улыбкой приказывает он. После этого Мидорима больше ни разу не просит Такао прекратить называть его Шин-чаном.)***
– Плохо выглядишь, – цокает языком Такао, присаживаясь рядом с Мидоримой, пока тот пытается пообедать. На крыше слишком ветрено, и он жалеет, что оставил пиджак в классе. – Неужели до сих пор злишься? – Я не злюсь, – возражает Мидорима. Аппетита нет совсем. – Замечательно, потому что я тоже, – легонько толкает его Такао. Мидорима думает, что, несмотря на то, что они с Такао – совершенно разные, в некоторых вопросах они все же складываются вместе, как кусочки одного пазла. Например, у Мидоримы плохо с извинениями, хотя этим никого не удивишь, но и у самого Такао с ними тоже не очень. – Но выглядишь все равно плохо. И может, все же расскажешь, с чего вдруг такая заинтересованность моими тренировками? Мидорима знал, что рано или поздно они вернутся к этой теме. Лично он предпочел бы поздно, Такао, конечно же, выбирает другой вариант. – Глаз Императора не принес Акаши ничего хорошего, – осторожно произносит Мидорима. – И нам для победы он не нужен. – Другими словами, – медленно тянет Такао спустя пару секунд тишины, – Шин-чан переживает, что я отращу себе вторую личность, а потом брошу его? Мидорима закрывает глаза: желание ткнуть в Такао палочками оказывается слишком сильным. Он осторожно, не делая резких движений, откладывает свой бенто в сторону. – Я не переживаю, – морщится он, – просто ты занимаешься всякой ерундой вместо действительно полезных вещей. – Как скажешь, – хитро улыбается Такао. – Прекрати улыбаться. – Как скажешь. – И прекрати повторять «как скажешь». – Хорошо, Шин-чан. Как скажешь.***
(Такао касается ладонью плеча Мидоримы: на его пальцах птичьи когти. Такао смотрит на него сверху вниз, и Мидорима чувствует, как подгибаются колени. Ощущение поплывшего под ногами пола слишком знакомо, как и слова – «преклонись передо мной».) Такао – сплошная сосредоточенность. Он грызет карандаш и почти лихорадочно листает страницы учебника, то и дело отмечая что-то у себя в тетради. Такао не очень-то любит учиться, но даже его стремительно приближающиеся экзамены способны заставить взяться за ум. Мидорима сидит на полу у кровати Такао и уже в третий раз перечитывает один и тот же абзац. Еще немного, и он будет готов поверить, что они в принципе не способны фокусироваться на учебе одновременно. – Эй, Такао, – бездумно зовет он, – тебе бы хотелось, чтобы я преклонил перед тобой колени? – Мы еще не на той стадии отношений, – на автомате отвечает тот, а потом замирает, когда до него по-настоящему доходит смысл вопроса. – Подожди. Что? – Повторять не буду, – ворчит Мидорима, притворяясь, что в учебнике по истории Японии есть что-то безумно интересное. Такао пялится на него во все глаза и подозрительно уточняет: – Это что, вопрос с каким-то подвохом? – Просто забудь, – Мидорима закатывает глаза и мысленно раздает себе подзатыльники за то, что не удержал язык за зубами. – Ну уж нет. – Такао решительно захлопывает учебник, будто только и ждал этого момента. – Что это за вопросы такие ни с того ни с сего? Не хочу я, чтобы ты преклонял передо мной колени, ты же высоченный, мне потом будет неудобно тебя поднимать. – С чего бы тебе меня поднимать? – возмущенно зыркает на него Мидорима. – Я и сам могу подняться, так-то. – А с чего тогда вообще на колени вставать полез? – не остается в долгу Такао. – Почему мы вообще об этом спорим, – вздыхает Мидорима. – Не знаю, ты мне скажи. Мидорима снимает очки и устало потирает переносицу: сны о Такао, который меняется, а сам Мидорима ничего не может с этим поделать, выматывают его похлеще адской недели тренировочного лагеря. Во сне Мидорима бессилен, он может только наблюдать, и, наверное, во сне не бывает удачи, не действует ни один гороскоп и не работает ни один талисман. – Я примерно понимаю, зачем ты это спросил, – вдруг говорит Такао. Без очков Мидорима видит в лучшем случае на троечку, но голос звучит совсем рядом, и темно-зеленое пятно перед ним слишком напоминает футболку Такао. – Очки надень, хочу тебе кое-что показать. Мидорима негнущимися пальцами подбирает очки с того места, где их оставил. Сквозь линзы мир приобретает резкость, от которой прямо сейчас Мидориме хотелось бы избавиться, и лицо Такао действительно оказывается совсем близко. Он по-дурацки улыбается и указывает на свои глаза. – Что ты видишь? – спрашивает он. Мидорима скептически смотрит на него. – К сожалению, тебя. Такао расплывается в улыбке еще шире, привычно пропуская мимо ушей слова, которые вроде должны жалить, но перестали уже давным-давно: – Очень мило, Шин-чан. Как думаешь, мои глаза как-то изменились? Мидорима пристально всматривается – лицо Такао так близко, что у него попросту нет выбора, – ищет те самые желтые блики, разницу в зрачках, что-нибудь, но в глазах Такао нет ни следа Акаши Сейджуро. – Я это я, – серьезно говорит ему Такао, наклоняясь еще ближе. Такао Казунари – мастер сокращения дистанций в рекордные сроки, многократный чемпион своей личной олимпиады имени Мидоримы Шинтаро. Он обхватывает лицо Мидоримы ладонями, держит мягко, но крепко, будто не хочет, чтобы Мидорима куда-то уходил, и тот ему позволяет, ведь пока Такао вот так держит его, то и сам никуда не денется. Мидорима кивает, вцепляется пальцами Такао в плечи, словно боится, что тот сейчас рассыплется, развеется бешеной воронкой ветра и выскочит через окно, продолжая сносить все на своем пути, но уже где-нибудь далеко-далеко от него. (Такао бросает Мидориме мяч как привык – со спины, одновременно видя и всю площадку, и отдельную динамическую точку на ее поверхности. Мидорима делает бросок, не сомневаясь ни секунды, и время полета мяча длится будто вечность. – Хорошо бросил, Шин-чан, – сияет Такао, когда они вместе возвращаются для защиты. – Хорошо подал, – отвечает Мидорима вместо традиционного «ну разумеется». Зрачки Такао расширены, это значит, что сейчас он не смотрит на площадку, на мяч, на других игроков. Сейчас ястребиные глаза Такао – обычные, серо-голубые, ни капли хищности, только немного озорства – смотрят только на Мидориму.) Удача больше не покидает Мидориму даже во сне.