Темница

- Тебе намного страшнее, чем мне, - уверенно глядя мужчине в глаза и слегка ухмыляясь, сказала я. - Тебе страшно и больно жить, а умереть еще страшнее. И этот страх мы называем гордостью, - с моих губ сорвался нервозный смех. - Возможно, не мне это говорить, но ты не можешь понять каково это - продать свою жизнь, свое тело ради самых дорогих людей... Лишь ради них, хотя сам с удовольствием бы давно сдох, чтобы не чувствовать никогда ни боли, ни опустошения после осознания того, что сделал; ни слез, таких горячих, что иногда они становятся похожи на кровь, которую не смыть с рук… Я отвернулась и замолкла, прислоняя голову к холодной кирпичной стене. Несмотря на свои 30 лет, Рой-2, как я их различала для себя, был слишком категоричен. Я давно ощущала свое бессилие, но терпеть его насмешки было невыносимо больно. Хотя я убеждала себя, что собачонка гомункулов заслуживает такого отношения. Я уже была не в состоянии слышать слов, потому что почувствовала постыдные запретные слезы. Слишком труслива, чтобы жить, слишком слаба, чтобы умереть. Казалось, словно со слезами ушли все силы - я не могла двинуться, хотя трясло меня по-настоящему сильно. И, несмотря на все, один преданный и понимающий сторонник у меня был: Рой-1, с повязкой на покалеченном глазу и таким же слабым здоровьем после той битвы с Бредли. Он не давил, не язвил и много расспрашивал все это время, давая выговориться, если подумать. Было сложно признать, но он мне верил, терпеливо слушал рассказы о доме, о семье, о любимом. Его вера помогала не сойти здесь с ума окончательно, еще цепляясь за жизнь, за надежду вернуться, убежать... Хотя я убеждала себя, что мой приговор уже подписан. Эта вера пробуждала жажду жить, заставляя понемногу ползти вперед. Безмолвное, мягкое, словно спрашивающее прикосновение рук к мокрой щеке и дрожащему плечу… С тех пор, как мы оказались здесь, он всегда так делал. Он никогда не принуждал, я сама цеплялась за его тепло. Разрешение будет таким же безмолвным: открыв наполненные болью глаза, потянуться за почти ускользающей ладонью. И лишь после этого он подхватит на руки, усаживая к себе на колени и ожидая моих действий, едва весомо продолжая мягким жестом удерживать за плечи. Упасть ему на грудь, выпуская с горячими слезами скорбь и боль. Он не даст в этот момент обидеть, не даст даже во вред себе тронуть кому-то еще. Меня всегда это поражало. И не позволит Рою-2 сказать в мою сторону ни одного резкого слова, пока я окончательно не приду в себя. Он позволяет мне изо всех сил сопротивляться, даже такой поломанной. И все равно каждый раз с пониманием залечивает на короткое время часть душевных ран и прогоняет тревоги. Чувство покоя... Ненадолго. Я знаю, что долго проплачу в полузабытьи, не в силах даже слова членораздельно сказать. И он тихо будет говорить, словно услышав мои безмолвные просьбы. В такие дни я засыпаю на его руках, так и не открыв глаз после рыданий. И лишь засыпая, я впервые тихо ему говорю, заставив его немного вздрогнуть: - Спасибо, - и улыбнуться, хотя щеки еще мокрые от слез, грустной и ностальгической мягкой улыбкой. И Рой-1 сам передвинет мою голову себе на сердце, давно заметив этот жест, ласково поцелует макушку не то по-отечески, не то по-братски. Так странно обрести тепло даже в темнице, когда думаешь, что твоя жизнь уже ничего не стоит. Однако сейчас об этом просто не хочется думать, опять вспоминая дом и засыпая с иллюзией покоя и, может быть, счастья. Тихое счастье, что есть тот, кто тебя понял и вот он, рядом, теплый и живой... В такие моменты этот почти незнакомый человек кажется мне семьей, кем-то очень родным. И неважно, права я или нет... Сейчас это неважно.