Лики прошлого

      Белый свет режет глаза, сплетенные жгуты временных линий, усыпанных шипами фиксированных событий, вращаются, то приближаясь, то отдаляясь, то выстраиваясь в ровные, параллельные линии, то путаясь и скручиваясь так, что не видно, где начало, а где конец. Это не просто набор лет, месяцев, дней, часов, минут, секунд. Это – нисходящая и поднимающаяся спираль его судьбы, ДНК его жизни.       Он делает нерешительный шаг к этому свету, и голова взрывается болью. Шагнуть в нее – последнее, что он планировал в своей жизни. Во всех жизнях. Он никогда бы не решился на это, если бы не Клара. Потому что это больно. Не от того, что каждая временная линия в этой ДНК вздрагивает и растягивается в ответ на вторжение. Не от того, что каждый неосторожный шаг заставляет что-то внутри съеживаться и трескаться в ожидании краха. Все это неважно – он уже чувствует, как разорванные Великим Разумом фрагменты его жизни стягиваются и исцеляются под нежной и заботливой рукой Клары. Боль проходит, не успев начаться.       Но другая, совсем другая боль приходит ей на замену. Боль ожидания, страх открыть глаза и снова увидеть все, от чего он бежал целую тысячу лет. Он зажмуривается и шагает в свет. Лёгкий, похожий на разряд тока, удар проходит в одно мгновение. Он чувствует, как мимо проносятся столетия, слышит тысячи голосов, звуки боя и радостный смех, крики ужаса и вздохи облегчения. Он закрывает лицо руками, чтобы не смотреть. Он боится открыть глаза.       Пока чья-то рука не ложится на плечо. В отчаянной надежде увидеть темные, глубокие, как омуты, карие глаза и почувствовать запах прелой листвы, исходящий от каштановых волос, он оборачивается. И сердца обрываются, раскалываются и мелким песочком осыпаются куда-то в пятки. Ветер поднимается, сбросив локоны волос с лица и принеся запах свежескошенной травы. Эми смотрит на него большими зелеными глазами, полными неверия и нескрываемой радости. Они совсем не такие, какими он их помнит – в них нет ни затаенной грусти, ни решительности, ни мудрости. Они такие молодые. Как двести лет назад.       – Доктор? – шепчет она, касаясь его плеча, руки, лацкана пиджака, словно не верит, что он реален. Где-то в затылке начинает пульсировать надоедливый молоточек боли.       Он оглядывается. Скромный сад, красные детские качели, каких-нибудь десять лет назад отстроенный сарай. Большой дом, в котором жила маленькая девочка, спасшая его от одиночества в самый первый день его новой жизни.       – Доктор? – снова повторяет она. – Это ты? Ты мне не снишься? Пожалуйста, скажи, что это не сон.       Он снова заглядывает ей в глаза. Такие молодые, такие доверчивые, нетронутые немилосердной судьбой. Всего через два года другой повелитель времени в разодранном костюме ворвется в ее жизнь и разрушит эту идиллию. Но не сейчас. Он просто не имеет права.       Он наклоняется и обнимает ее, сжимая в руках так крепко, как только может.       – Это сон, Амелия, – говорит он тихо с дрожью в голосе и закрывает глаза, чтобы не видеть, как меняется ее лицо. – Это сон.              Ощущение Эми в его руках исчезает. Тысячи голосов снова вливаются в водоворот временных линий, яркий свет обжигает закрытые веки. Он чувствует прохладный ветер, обвевающий лицо, смахивающий челку на глаза. Слышит людской гомон, стук каблуков, лай собак, гудение машин. Он распахивает глаза, когда мимо, ругаясь клаксоном, проносится автомобиль, и какой-то парень отскакивает в сторону, громко кляня невнимательного водителя. Доктор оглядывается. Лондон. Центр. Большой перекресток. Высотное здание, шпилем разрезающее облака. Его бесконечные окна отбрасывают на город солнечные блики. Над большой безостановочно вращающейся дверью – крупные буквы вывески: «Адипоуз Индастриз». Краем глаза он видит длинное коричневое пальто, исчезающее за дверью черного хода. В душе поднимается непреодолимое желание куда-нибудь сбежать – куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Он делает порывистый шаг назад.       И тут кто-то врезается ему в спину.       – Ой! Смотри, куда идешь, умник! – кричит этот кто-то, и Доктор застывает, не в силах прогнать из головы этот звенящий голос. Он оборачивается. Донна смотрит на него с неприкрытой враждебностью, сжав губы и приподняв бровь в ожидании извинений.       – Прости… простите, – запинается он, оглядывая ее всю с головы до ног, лихорадочно вспоминая все слова, которые он так хотел, но не успел ей сказать, прежде чем стать ей абсолютно чужим. Он замечает рассыпавшееся по тротуару содержимое ее сумочки и поспешно приседает на корточки, чтобы его поднять. В то же мгновение она опускается на колени рядом.       – Прошу прощения, я… я не видел… – бормочет он, передавая ей пластиковую карточку «Здоровья и Безопасности». Глядя на его смущенное мальчишеское лицо, она смягчается.       – Ничего. Я тоже не смотрела перед собой, – она улыбается, и его губы сами собой растягиваются в счастливой улыбке. Они поднимаются одновременно, и он снова заглядывает ей в глаза, стараясь навсегда удержать в памяти этот момент – тепло ее рук, мягкость и доброту ее улыбки, огненные всполохи ее волос.       – Спасибо. И извините, – снова говорит она и, развернувшись, направляется к стеклянной высотке.       – Хорошего дня, – запоздало бормочет он, хотя она уже не может его слышать. – Очень хорошего дня, моя прекрасная Донна.       Когда она исчезает в драконьей пасти «Адипоуз Индастриз», он разворачивается и уходит.              Мир вокруг вдруг темнеет, воздух наполняется тяжелыми, тошнотворно грязными запахами. Глаза нескоро привыкают к сумеречному свету, но наконец он видит обшарпанные стены с облезлыми обоями, забитые досками входную дверь и окно, кучи грязного гниющего тряпья, развешанного по перилам шатающейся лестницы. Из соседней комнаты доносятся тихие испуганные голоса, говорящие что-то по-французски. Он не прислушивается к ним – его внимание привлекает другое. Сквозь щель в противоположной двери он видит отсвет импровизированного костра, разведенного прямо посреди комнаты из обломков столов и стульев. В свете вздрагивающего пламени по облезлым стенам пляшут искаженные тени. И в сумраке пустой комнаты отсветы костра освещают черные глаза на исхудалом темнокожем лице. По узким щекам ползут тонкие дорожки слез. В полной тишине, прерываемой лишь заговорщическим шепотом французских беженцев, раздается тихий всхлип.       Он легонько толкает дверь, петли скрипят, и Марта вздрагивает, отработанным движением хватаясь за висящий на боку пистолет. Он поднимает руки в успокаивающем жесте. Она глубоко вздыхает и поспешно смахивает слезы со щек.       – Не надо, – останавливает он ее и садится рядом прямо на голый немытый пол.       Она долго молчит, вглядываясь в искрящие языки костра. Потом, наконец, подает голос – хриплый, усталый.       – Почти целый год. Прошел почти целый год, а надежды все меньше. Я даже не знаю, сработает ли наш план. Я не знаю, сможем ли мы победить. Я… даже не знаю, почему говорю все это вам.       Он касается ее руки, и Марта поднимает на него взгляд, в котором читается ожидание. Ожидание того, что он скажет что-нибудь, чтобы поддержать в ней надежду. Он медлит, пытаясь найти правильные слова.       – У тебя все получится, Марта, – говорит он тихо и вкрадчиво. – Ты – невозможный человек. Сильный человек. Ты столько боролась, столького добилась. Осталось совсем немного. Вы… мы победим. Ты победишь. Обязательно. Знаешь, почему?       Она качает головой, но не сводит с него ожидающего взгляда.       – Потому что я… он рассчитывает на тебя. Потому что он не доверил бы тебе спасение всего мира, если бы не знал наверняка, что ты с этим справишься.       В ее глазах вдруг отражается понимание. Она улыбается. Почти счастливо. Легко сжимает его пальцы в благодарность, поднимается и скрывается в соседней комнате, где десятки отчаявшихся людей ждут ее рассказа о последней надежде человечества.       Он закрывает глаза, защищая их от жаркого костра.              Жар внезапно сменяется леденящим холодом. Он поднимает глаза. Вокруг него, насколько хватает глаз, простирается бесконечный океан льда. Волны голубыми исполинами вздымаются над головой, осаливая друг друга ломаными тенями. То тут, то там с их вершин срываются яркие блики света. Сверху на все это великолепие взирает холодное голубоватое светило. Далеко за горизонтом виднеется заснеженный материк, изогнувшийся в тоске, в трагическом плаче по жизни, давно ушедшей с этой планеты.       – Ты шутишь?       Он поднимается и, несмотря на липкий холод, крупными каплями льда оседающий на ткани пиджака, прижимается к поверхности застывшей волны. Этот голос, такой молодой, такой звенящий, режет сердца на лоскуты, вонзаясь глубоко, заливая внутренности мгновенно замерзающей кровью.       – Нет. Представь себе: разгар шторма, волны по нескольку футов в высоту, сталкиваются и разлетаются на миллионы осколков, и снова поднимаются. И тут – огромная ослепляющая вспышка на небе, ледяной ветер проносится через весь космос прямо к этой маленькой планетке, и волны застывают в доли секунды, атмосфера замерзает, и начинается вечная зима. Снег, вечно падающий на навечно застывшие горы льда.       – Как красиво.       Доктор шумно выдыхает, выпуская в воздух клуб пара. Где-то в груди тлеет уголек, прожигающий ее насквозь. Чувствуя, что совершает великую глупость, он выглядывает из-за своего укрытия и видит черную тень себя прежнего, быстро удаляющуюся и взбирающуюся на ближайшую ледяную гору. На ее вершине дует легкий ветер, от которого защищена низина, но в свитере и кожаной куртке он не чувствует холода. Роза ждет внизу, мечтательно глядя ему вслед. Она обхватывает себя за плечи, чтобы защититься от мороза, поднимает руки, укутанные в вязаные перчатки без пальцев, чтобы согреть их в своем дыхании. Тонкое облачко пара поднимается из-за ее спины и растворяется в воздухе. Мир вокруг теряет цвет, звуки, запахи, фокусируется на ее золотых кудрях, как плохой телескоп. Он видит только ее тонкий профиль, обрамленный светлыми волосами, слезинки растаявших снежинок на щеке, едва заметную полуулыбку, спрятанную за замерзшими ладонями.       Доктор делает нерешительный шаг. Что он скажет? Что он может сказать, увидев ее сейчас такой, какой помнил всегда? И стоит ли что-то говорить… стоит ли вообще подходить?       – Доктор! – голос Розы доносится, словно из тумана, и он отскакивает за ледяную стену раньше, чем он прежний обернется, растянет губы в улыбке и, съехав с волны на пятках черных ботинок, подойдет и обнимет ее, прижимая крепко, согревая ее теплом своего тела…       Нельзя. Это слишком больно.       Он разворачивается и, скользя по льду, бежит в сторону пляжа.              Лед под его ногами тает, и с каждым шагом он все глубже погружается в воду, пока подошва ботинок не ныряет в толстый слой песка на дне. Доктор поспешно выбирается на берег и оглядывается. Вокруг уже не ледяные мертвые остовы волн, – а бледные пустоши, усеянные колючками и сухой травой. Высоко на пригорке, у подножия которого разлилось большое озеро, пробегает, гонимое слабым ветром, перекати-поле. Небо над головой залито кроваво-красным цветом, алый свет отбрасывает на землю багряные тени.       За его спиной раздается угрожающее шипение. Он резко оборачивается. На холме, глядя на него огромными блюдцами злых желтых глаз, стоит черная кошка. Киттлинг выгибает спину, топорща шерсть на загривке и впиваясь длинными острыми когтями в сухую землю. Доктор отступает на пару шагов назад и слышит легкий всплеск, когда его ботинок вновь окунается в воду. Киттлинг пригибается к земле, распластывается по ней, готовясь к прыжку… и вдруг, бросив взгляд в сторону, поджимает хвост и, подобравшись, удирает, как испуганный заяц. Краем глаза Доктор видит движение справа от себя и осторожно поворачивает голову.       Она успевает сделать еще два крадущихся шага, прежде чем замереть, поняв, что он заметил ее. Они стоят, не шевелясь, не отводя друг от друга взглядов. Между ними пробегает беспокойный ветерок, приподняв ее взъерошенные волосы, смяв ткань безразмерной черной куртки. Она медленно приникает к влажному песку, касаясь его пальцами вытянутых рук. Ее по-кошачьи желтые глаза с хищными узкими зрачками смотрят на него с таким знакомым дерзким выражением.       Доктор отступает назад, вскидывая руки перед собой.       – Эйс..?       Она улыбается. Заостренные длинные резцы выглядывают из-под верхней губы.       – Откуда ты знаешь, как меня зовут? – игриво, но осторожно спрашивает она, склонив голову набок.       Доктор опускается на корточки.       – О, Эйс… – со вздохом говорит он, оглядывая ее с головы до ног. Сердца начинает необъяснимо щемить. – Чудесная, дерзкая, сильная Эйс. Посмотри на себя. Лучше бы я никогда не приводил тебя на эту ужасную планету. Лучше бы я не пытался вернуть тебя домой.       Она вскидывает брови и смотрит на него смущенно. Моргает, словно прогоняя соринку, залетевшую в глаз. Она уже не хочет нападать. Ей нравится звучание его голоса, хотя слова, которые он произносит, пробуждают неприятные ощущения.       – Здесь мой дом. Там, где дух Гепарда, – упрямо говорит она, но в голосе слышится дрожь.       Доктор качает головой.       – Душой ты всегда была здесь, – тихо соглашается он. – Дух Гепарда всегда был в тебе, задолго до того, как мы прибыли на эту планету. Но в тебе есть нечто большее, Эйс. Сострадание. Заботливость. Доброта. Это качества человека, а не Гепарда.       Она трясет головой.       – Просто… пожалуйста, никогда не забывай, кто ты, – просит он.       Он не замечает другой подкравшейся тени. С громким ревом Карра бросается вперед, стремительно, как молния, и, ударив его лапами в грудь, отскакивает в сторону, закрывая собой Эйс. Доктор теряет равновесие и падает на песок. Теплая волна облизывает локоны его волос.       – Эйс! – крик доносится издалека, но Доктор узнает в нем себя прежнего.       Как испуганные птицы, Эйс и Карра срываются с места и удирают вверх по холму.              Доктор закрывает глаза. Шум прибоя почти усыпляет, укачивает, убаюкивает уставший разум. В голове всплывает сотня новых воспоминаний, которых не было там прежде. И везде – Клара. Клара, которая улыбается ему с экрана монитора. Клара, которая закрывает его собой. Клара, мелькнувшая в зеркале заднего вида, когда он несется по пустой дороге на своей верной Бесси. Она была там. Везде. В каждом фрагменте его жизни.       Пора найти ее, хватит этих перемоток.       Но временная линия решает иначе. Она не слушает ни приказов, ни просьб. Морской прибой все еще шумит в ушах, но свет за закрытыми веками становится ярче, теряет оранжевые краски. Где-то совсем рядом раздаются легкие шаги утопающих в песке босых ног, и он чувствует на себе удивленный взгляд.       – Ты чего здесь лежишь?       Голос едва знаком, но ему уже ничего не хочется знать. Может быть, если он будет просто лежать, не двигаясь и не открывая глаз, перемотка пройдет как-нибудь без него.       – Жду.       – Чего? – слепящий свет за веками блекнет, словно кто-то склонился, закрыв его собой.       – Пока все закончится.       Сверху раздается смешок, и Доктор наконец узнает нежданного пришельца. Приоткрыв веки, косится в сторону. Пери, в белой рубашке и розовых шортах, плюхается на песок, протянув длинные худые ноги прибою.       – Глупо как-то, – говорит она. – Надо наслаждаться тем, что имеешь, а не ждать, пока оно пройдет.       Доктор хмыкает. Перемотка начинает напоминать сеанс у психоаналитика.       – Иногда от приключений начинаешь уставать, – говорит он. Она пожимает плечами в ответ.       – Не знаю, я бы не отказалась от парочки приключений.       Он окончательно открывает глаза и смотрит прямо на нее. Волосы давно насквозь вымокли в соленой воде, песок налип на пиджак, но ему все равно. Как много лет назад, он снова видит Пери, улыбчивую, легкую, жизнерадостную Пери. Слабую достаточно, чтобы полагаться на защиту Доктора, сильную настолько, чтобы в первый же день в ТАРДИС противостоять Мастеру.       – Осторожнее со своими желаниями, мисс Браун, – говорит он с улыбкой.       В ее глазах мелькает тревога. Она приподнимается на песке.       – Откуда ты знаешь, как меня зовут? – спрашивает она, но Доктор не успевает даже соврать. С причала неподалеку раздается сначала гудок, а затем и голос:       – Пери! Отплываем!       Пери бросает взгляд в их сторону, но не поднимается.       – Тебя зовут, – напоминает ей Доктор с легкой улыбкой. Она упрямо качает головой.       – Ты так и не сказал, откуда знаешь мое имя?       С причала доносится еще один неразборчивый крик и, вздрогнув, она все же подбирает ноги и нехотя отталкивается от песка. Сделав два шага под пристальным взглядом Доктора, оборачивается через плечо.       – Мы еще встретимся? – спрашивает она.       Издали до слуха Доктора доносится скрип тормозов ТАРДИС. Неразличимый для нее за воем прибоя, он похож на крик для Доктора.       – О да, – говорит он, таинственно улыбнувшись. – И очень скоро.       Она разворачивается и убегает. Доктор встает и, отряхивая брюки от песка, внимательно наблюдает за тем, как она садится в катер. За его спиной на самом берегу медленно возникает потрепанная синяя будка. Он слишком хорошо знает, что будет дальше.       Дверь синей будки открывается, и из нее выглядывает рыжая голова. Турлоу вдыхает соленый морской воздух и, сорвавшись с места, с разбегу влетает в море наперерез набежавшей волне. Доктор отворачивается раньше, чем увидит выходящего вслед за ним мужчину в бежевом костюме.              Он бредет по пляжу, засунув руки в карманы, поддевая желтый песок носком ботинка. Но вскоре шум прибоя становится неживым и монотонным, приобретая металлические отголоски, из-под песка выглядывают железные пластины, и он начинает слышать стук собственных шагов.       Доктор поднимает глаза. Его окружают белые металлические стены, в воздухе пахнет озоном и раскаленным железом. Корабль кажется подозрительно знакомым, в сердца вонзается тонкая игла нехорошего предчувствия. Ускорив шаг, он движется по палубам, пересекая их одну за другой. Он не сбивается с пути, сворачивает только там, где надо. Тревожное чувство ведет его в нужном направлении. И, наконец, он оказывается на пороге комнаты управления.       Корабль подозрительно пуст и безлюден – ни голосов, ни шорохов, ни шагов. Он словно вымер. Но звезды за толстыми стеклами иллюминаторов движутся с огромной скоростью. Корабль-призрак, опустошенный и заброшенный, который плывет в безразмерном пространстве космоса к никому не ведомой цели.       Однако, едва ступив за дверь, Доктор застывает резко, словно ноги примерзли к полу. Перед глазами пробегают черные точки, но он не позволяет себе даже моргнуть, словно этим может спугнуть причудившийся мираж.       За главной панелью, согнувшись в три погибели, суетится маленькая фигурка в желтой форме. В другое время это был бы последний человек, которого ожидаешь на космическом корабле. Но темноволосый мальчишка смотрится тут удивительно на месте, словно должен быть здесь, словно всегда был здесь.       Он и был, вспоминает Доктор, и какое-то внутреннее щемящее чувство побуждает его отвернуться и бежать, бежать как можно дальше, потому что он точно знает, что должно случиться.       Но он стоит, примерзнув к полу, чувствуя, как острый холодок гуляет по позвоночнику, и не отрывая взгляда от Адрика, который, кажется, так увлечен своим занятием, что не замечает ничего вокруг. Пол корабля начинает подрагивать, но он не отрывается от кнопок и рычагов, продолжая решать загадку с торжеством художника, завершающего главное полотно своей жизни. За его спиной раздается треск, оглушенный киберчеловек вскидывает руку. Громкий крик застревает в горле у Доктора. Консоль под рукой Адрика взрывается снопом искр, он отшатывается, изумленно и обреченно глядя на разрушенный шедевр, над которым работал. Он опускает руки и поднимает взгляд на большой монитор. Древняя, еще едва сформировавшаяся Земля приближается к ним с огромной скоростью.       Беги. Спасайся. Сделай же что-нибудь, – хочет крикнуть Доктор, но язык не слушается. На губах Адрика расплывается слабая обреченная улыбка.       Доктор наконец находит в себе силы пошевелиться. Отпрянув назад, подстегиваемый страхом и чувством вины, он разворачивается и несется прочь, уже не слыша скрежета деформирующегося металла, взрыва перегретых двигателей, не выдержавших чудовищного удара о почву планеты. Он знает, что мир вокруг него меняется снова и снова, рисуя знакомые и незнакомые места, все новые и новые лица. Но он не останавливается и бежит, отчаянно и бездумно, задыхаясь и спотыкаясь, закрывая уши ладонями, чтобы не слышать какофонию голосов. Словно перемотка может закончиться быстрее, если он будет все время бежать.              Что-то шлепает его по лицу, и он застывает, как вкопанный, взметнув подошвами ботинок густую красную пыль. Подняв руки к лицу, отнимает от него сухой круглый лист. Поднимает его перед собой и смотрит сквозь него на скупой красноватый свет. Тонкие прожилки светятся нежным оранжевым цветом, рисуя красивые узоры.       Клара.       Он оглядывается. Повсюду, насколько хватает глаз, простирается бесконечное пространство, усыпанное буроватыми камнями, покрытыми такой же бурой пылью. Краем глаза он видит мельтешащие тени, перебегающие образы. Призраки старых, давно похороненных воспоминаний.       Слишком давно похороненных, чтобы пробуждать их снова.       Здесь нельзя долго находиться.       Снова оглядевшись, Доктор поднимает лист к глазам, зовет ее по имени и, услышав слабый отзвук эха, разворачивается и бежит на ее голос.