Ева.

***** Перед ним лежит пачка кипенно-белой бумаги. Чонин сверлит ее немигающим взглядом, вертя в руке дорогую ручку, и рассеянно постукивает костяшками пальцев по столу. «Ее звали…» Как ее звали? Кто она была такая? Какую фантазию автора ей предстояло воплотить на бумаге, и чем в итоге закончилась ее история? Он не знает. Он вообще ни черта не знает. Чонин кладет ручку на стол и обхватывает гудящую голову повлажневшими ладонями. Он прикрывает глаза и вдыхает спертый воздух, пропахший потом, пылью и пожухлыми цветами. Черт возьми, сколько же прошло времени с того момента, когда он в последний раз проветривал комнату? Чонин поднимается со стула и идет к окну. Пальцы касаются серой от пыли ручки, взгляд падает на букет засохших тюльпанов в дорогой вазе из венецианского стекла. Кажется, она принесла их пару недель назад. Он напрягает память, силясь вспомнить детали их последней встречи. Вроде бы на ней было красной платье. Или розовое? Она говорила о том, что скучает, и пристально смотрела на него внимательными карими глазами. Чонин косился взглядом в сторону письменного стола и односложно отвечал на ее вопросы, в конце концов сославшись на работу над новой книгой. Она ушла, оставив красивый букет на подоконнике. И почему-то Чонину кажется, что с ее уходом время остановилось. Время неумолимо движется вперед, но он, Чонин, застыл на месте, не в силах вырваться из мертвой петли. Он хватается за исчезающие секунды, он продолжает надеяться, что в душе загорится до боли знакомый огонек, что позволит наполнить душу яркими цветными эмоциями, которые он сможет воплотить в прекрасную реальность на страницах бумаги. Но пока листы остаются девственно чистыми. Чонин – писатель, потерявший вдохновение, а вместе с ним и смысл жизни. Раньше писать было так же легко, как дышать. Образы возникали в голове, воплощаясь в интересные сюжеты, его персонажи казались живыми и настоящими, что заставляло читателей забыть о том, что текст молодого и еще малоопытного писателя был немного сумбурным и нескладным. Потому что Чонин сам проживал каждую придуманную историю, будто оказываясь в гуще событий вместе с героями своих произведений. Чувства накрывали его с головой, Чонин буквально задыхался от переполняющих его эмоций и яростно чиркал ручкой по бумаге, потому что компьютерам он не доверял. Как бездушная машина сможет сделать его сюжет реальным? Таким, чтобы читатель смог сам оказаться в центре событий, чтобы он сумел понять, прочувствовать персонажей, прожив вместе с ними маленькую, но увлекательную жизнь, описанную на печатных страницах? Нет, Чонин любил писать собственными руками. Чонин любил творить душой. И пусть потом запястья саднили, а пальцы сводило от судороги. Главное, что после того, как он поставил последнюю точку, он чувствовал себя бесконечно счастливым. Он опирается руками о подоконник и рассеянно смотрит на пожухлый букет. В голове невольно возникает ее смутный образ, и Чонин вяло думает о том, что надо было ей позвонить. Он, кажется, обещал позвонить ей еще две недели назад. Или три? Черт подери, он не помнит… «Ее звали…» Она главная героиня его новой книги. Чонин знает, что он должен написать именно о ней. В голове возникают смутные образы, которые складываются в обрывочные фразы и размытые картинки, но, как он ни пытается, воображение отказывается рисовать ему ее облик. Чонин прислоняется лбом к стеклу и прикрывает глаза. Мысли лихорадочные и сумбурные, отчаяние переполняет его, и он в сердцах ударяет кулаком по подоконнику. Костяшки пальцев покрываются ровным слоем пыли, и сердце Чонина наполняется тоской. Он берет в руки завядшие цветы и, слегка сгорбившись, подходит к письменному столу. Он скользит взглядом по разбросанным и смятым листам бумаги и останавливается на том, где его почерком выделяются одинокие слова: «Ее звали…» Цветы с легким шелестом летят в мусорное ведро. Чонин берет в руки ручку и замирает. И продолжает ждать, когда в душе загорится до боли знакомое, но потерянное чувство. ***** - Привет. - Привет, - ее голос кажется удивленным. Наверняка она не ждала звонка. Чонин прислоняет трубку к уху и говорит слегка виноватым тоном: - Я обещал тебе позвонить, но… - Но забыл, - просто заканчивает она. – Я уже поняла. - Прости, - Чонин изо всех сил пытается сделать так, чтобы его слова были наполнены хоть каким-то намеком на искренние чувства, но они будто повисают между ними плотной серой пеленой. – Я действительно виноват перед тобой. - Ты и вправду это чувствуешь? – тихо спрашивает она. И Чонин, поколебавшись, отвечает: - Нет. Он сползает по стене и смотрит немигающим взглядом на покрытую светло-зелеными обоями стену. Его редактор говорит, что такой оттенок действует успокаивающе и способствует формированию благоприятных эмоций. Это просто обои, думает Чонин. Как они вообще могут вызывать какие-то эмоции? - Я вообще в последнее время ничего не чувствую, - он может слышать ее ровное дыхание на противоположном конце провода, – и это очень угнетает. Знаешь, с того самого дня, как мы виделись с тобой в последний раз, я не выходил из-за письменного стола и пытался начать новую книгу. - И как? – ее голос наполняется нескрываемым сочувствием. Она догадывается, но все же Чонин отвечает: - Я не написал ни строчки. – Он сильнее стискивает трубку и приглушенно говорит: – Во мне будто что-то умерло. То, что заставляло меня творить, то, что было моим источником вдохновения. Раньше это чувство возникало во мне постоянно, в голове проявлялись яркие, живые картинки, которые мне оставалось только воплотить на бумаге в истории. А теперь я ощущаю лишь пустоту. Сердце пустое, душа пустая, и в голове сплошная пустота… Он замолкает и начинает накручивать на палец тонкий телефонный провод. Она молчит, и в воцарившейся тишине Чонин может слышать мерное тиканье настенных часов. - Мне очень нравились твои книги, - наконец отзывается она. – Знаешь, в них есть нечто такое… То, что заставляет чувствовать эмоции героев как свои. Бывают такие истории, которые написаны хорошо, практически идеально, так, что не придерешься ни к орфографии, ни к стилю написания. Но они пустые. Их прочитаешь, и потом просто забываешь. А с тобой все по-другому. Она тихо смеется и, слегка замявшись, добавляет: - Когда я читала твою последнюю работу, и в ней главная героиня покончила жизнь самоубийством… Ох, Ким Чонин, когда я закончила читать последнюю страницу, честное слово, на душе была такая тяжесть и тоска, как будто я сама только что спрыгнула с крыши. А еще я расплакалась. По-настоящему, а ты же знаешь, что меня трудно растрогать. - Знаю, - эхом отзывается Чонин. На секунду ее искренние слова будто рождают в нем что-то, похожее на тот яркий огонек, и ему кажется, что вот-вот, и… Нет. Все та же пустота. Все тот же холод в душе. И обои на стене раздражают просто до безумия. - Я надеюсь, ты все-таки вернешь его, свое вдохновение, - ее голос слегка дрожит, и Чонин понимает, что она плачет. – Я обязательно прочту твой новый роман. - Спасибо, - он прикрывает глаза и вновь пытается восстановить в голове ее образ. То, как она целовала его. Как она шептала его имя в моменты близости. Ее красное платье и большие карие глаза. Или платье было розовым? Черт, он хоть что-то о ней помнит? - Значит, все? – спрашивает он, внезапно чувствуя легкий укол в сердце. - Значит, все, - отвечает она. Он слышит ее тяжелый вздох и тихий шорох. Наверно, она сейчас вытирает глаза рукавом платья. - Прощай, Чонин, - после долгого молчания говорит она. – Спасибо тебе за все. - И тебе спасибо, - он медлит и глупо добавляет. – И за цветы. Они уже давно завяли, но спасибо. Она смеется. В трубке раздаются громкие гудки, и несколько минут Чонин продолжает молча держать телефон в вытянутой руке, вслушиваясь в повторяющиеся звуки. Наконец он кладет трубку и обхватывает руками колени, откидывая голову назад. Он сидит в коридоре, облокотившись спиной о стенку, и отстраненно думает о том, что только что он порвал с девушкой, с которой встречался полгода. Когда-то ему казалось, что он знает о ней все. Когда-то он думал, что любит ее по-настоящему. А сейчас в его сердце пустота. И он все еще пытается воскресить в голове ее образ, понимая, что ее облик медленно, но верно исчезает из памяти. И что все то время, что он разговаривал с ней по телефону, он даже ни разу не назвал ее по имени. Потому что Чонин даже не помнит, как ее зовут. ***** - И как? – голос Бэкхёна наполнен нескрываемым раздражением, и Чонин понимает, что он заранее знает ответ. Он подавляет возникшее в душе раздражение и резко отвечает: - Никак. Вообще никак. Я даже не придумал, как ее зовут. - Ох, Чонин-а! – Бён испускает тяжелый вздох, и Чонин готов поклясться, чем угодно, что редактор сокрушенно качает головой, хоть Ким и общается с Бэкхёном по телефону и не может его видеть. – Я скоро с ума сойду с твоими заморочками! Кстати, как у вас дела с Суджон? Она говорила, что ждала твоего звонка… - Так ее зовут Суджон! - вырывается у Чонина. Некоторое время Бён озадаченно молчит, пока наконец не уточняет: - Погоди, ты что, не помнишь имени своей девушки? - Бывшей девушки, - поправляет Чонин. – Мы с Суён расстались. - С Суджон. И… ты как? – голос Бёна наполняется нескрываемым участием. Чонин расписывает засохшую гелевую ручку и, чертыхаясь, выкидывает ее в мусорное ведро, к десятку таких же. Он вздыхает и честно отвечает: - Я понимаю, что должен переживать, но я ничего не чувствую. Ничего. Ни тоски, ни раздражения, ни отчаяния, ни даже радости. – Помолчав, он спрашивает: – Кстати, ты не помнишь, какого цвета она любит носить платья? Розовые или красные? - Знаешь, Чонин-а, - Бэкхён начисто игнорирует его последний вопрос, – я знаю тебя с самого детства и, поверь мне, твое нынешнее состояние меня пугает. Не как твоего редактора, а как человека, который понимает, насколько твои дурацкие книжки для тебя важны. - Они не дурацкие! – возражает Чонин. – Если бы они были дурацкими, то они бы так хорошо не продавались! - Тебе надо сменить обстановку, – неожиданно говорит Бён. – Ты просто погряз в рутине, твоя нынешняя жизнь кажется обыденной, скучной и привычной, и все настолько знакомое и приевшееся, что просто не может вдохновить. Ты просто пресытился Сеулом, Чонин-а. Исписал его на бумаге вдоль и поперек. Чонин открывает рот, чтобы возразить, но замирает. Он обводит взглядом до боли знакомую и привычную комнату, в которой, как ему кажется, он знает каждую трещинку. Старое кресло, письменный стол с настольной лампой, покрытой алым абажуром, светло-бежевые занавески, подоконник, на котором стоит ваза из венецианского стекла. Его дом, в котором он создал свои лучшие произведения. Вещи, описанные в его книгах. Давно перевернутые страницы его истории. Место, где время остановилось, и только увядшие цветы напоминают о том, что когда-то он был способен на чувства… - Я хочу уехать, - неожиданно для самого себя говорит Чонин. Бэкхён удивленно хмыкает и отвечает: - Надо же, я и не ожидал, что ты так скоро соберешься! Я думал, что тебя придется уговаривать и уговаривать. Ну, куда ты собираешься держать путь? - Мне все равно, - взгляд падает на письменный стол, на котором грудой лежат слегка пожелтевшие листы бумаги. «Ее звали…» - Главное, чтобы чувства вернулись, - тихо добавляет Чонин, лихорадочно прижимая к себе телефон. Он слышит, как Бэкхён мерно стучит по клавишам. Наконец Бён испускает довольный вздох и заявляет: - Все, я готов бронировать тебе билеты в любую точку мира! Когда ты хочешь поехать? - Завтра. - Куда? - Не знаю. - Отличный ответ, - хмыкает Бён, вновь начиная стучать по клавишам. – А главное, очень содержательный. Некоторое время он молчит, пока наконец не говорит: - Слушай, на завтрашний вечер есть два рейса: один в Париж, другой – в Токио. Но для Парижа тебе нужна Шенгенская виза, а ее, даже если задействовать все связи, за один день я оформить не смогу. А вот японская у тебя уже есть. Помнишь, ты год назад летал на презентацию своего романа в Киото? - С трудом, - Чонин напрягает память. В голове возникают смутные образы синтоистских храмов, красивых девушек в юката и уличных торговцев, от чьих прилавков доносились упоительные ароматы выпечки. – Значит, в Киото? - В Токио, - поправляет его Бэкхён. – Говорят, там действительно здорово. – Он понижает голос и добавляет: – Один мой приятель говорит, что этот город действительно меняет человека. Если Токио примет тебя, то обратно ты вернешься совершенно другим. - Другим… - эхом повторяет Чонин. Он кидает тоскливый взгляд на начатую рукопись. – Токио так Токио. Заказывай билеты. - А волшебное слово? – недовольно бурчит Бён. – Ох, и наглая же ты морда! Не будь ты в таком состоянии, задал бы тебе хорошую трепку! - Спасибо, - тянет Чонин, чувствуя легкий укол вины. – Тогда увидимся завтра? Я заеду за билетами. Он собирается вешать трубку, но внезапно Бэкхён говорит: - Эй, Чонин-а! - Да? - Суджон никогда не любила красные или розовые платья – она предпочитает голубой цвет. И в вашу последнюю встречу на ней были джинсы и рубашка. Просто чтобы ты знал. В трубке раздаются короткие гудки. Чонин прижимает ее груди и думает о том, что он все-таки последняя сволочь. И сбежать хочется еще сильнее. В Токио, Киото, Гонконг или Канберру – плевать. Главное, подальше от собственных противоречий, проблем и не законченных рукописей. Туда, где время начнет двигаться заново. ***** Он стоит посреди перекрестка, крепко сжимая в руке ручку рюкзака, и, затаив дыхание, смотрит на толпу. Толпа разноцветная, постоянно движущаяся куда-то, напоминающая огромное бескрайнее волнующееся море. Чонин поднимает голову и невольно морщится: глаза слепят яркие неоновые вывески и огромные рекламные биллборды. Он чувствует легкое головокружение и, попятившись, облокачивается рукой о бампер машины. Таксист, худой японец лет тридцати, смотрит на него с нескрываемым сочувствием и говорит на ломаном английском: - Первый раз в Токио? Мимо проносится стайка девушек в ярких сейлор-фуку, размахивающих какими-то странными предметами и распевающих тоненькими голосами какую-то веселую песенку. Одна из них оборачивается, и Чонин замечает, что волосы у нее ярко-синие, а глаза – изумрудные. Неожиданно девушка подмигивает ему и приветственно машет странной штукой в своей руке. Приглядевшись, Чонин оторопевает: это же муляж лука-порея! Он поднимает руку и неловко машет в ответ. Девушка весело смеется и, подтолкнув свою подругу, вновь подхватывает песню. - В первый, - наконец отвечает Ким, все еще продолжая держать ладонь на весу. Таксист добродушно смеется и говорит: - Токио потрясает и поражает. Этот город никогда не спит, никогда не гаснет, и в нем всегда кипит жизнь и горят неоновые огни. А в улочках можно заблудиться навсегда, я это говорю как абориген! - А что же делать, если потеряешься? – машинально спрашивает Чонин, расплачиваясь с таксистом. Он поправляет рубашку и неожиданно серьезно отвечает: - Просто следуй за толпой. Он машет Чонину на прощание и, просигналив, трогается с места. Ким провожает его машину взглядом и отмечает, что она странного небесно-голубого цвета. Он убирает кошелек в рюкзак и шарит по карманам в поисках карты. Ничего! Чонин растерянно оглядывается. Мимо него яркой волной проплывает бесконечная толпа. По извилистой автостраде с бешеным свистом и гудками проезжают машины, оставляя в вечернем воздухе яркие следы от фар. А неба не видно за верхушками небоскребов, и Ким понимает, что нигде не написаны названия улиц. Он беспомощно смотрит по сторонам и хватает проходящего мимо человека. - Простите… - говорит он на плохом английском. – Я… я… заблудился, и… Человек оборачивается, и Чонин остолбевает: черты лица у него абсолютно европейские. Вот черт, угораздило его сразу же нарваться на того, кто вряд ли поймет его ломаный английский! - Заблудился? – неожиданно спрашивает незнакомец на чистейшем корейском. Ким вздрагивает и таращит глаза. Прохожий смеется и указывает пальцем налево: - Тебе наверняка на Роппонги. Роппонги – вон туда, до перекрестка и налево. - С… спасибо, - выдавливает из себя Чонин. Он напрягает память: кажется, Бэкхён говорил ему в такси, когда они ехали в аэропорт, что Роппонги – один из крупнейших развлекательных кварталов Токио. Бары, мейд-кафе, подпольные бордели - там можно найти все, что угодно. Но его отель находится не на Роппонги, это точно. Надо просто зайти с телефона в Интернет и попробовать найти адрес по карте. Вот черт, как он раньше до этого не додумался? Чонин шарит рукой в кармане толстовки и достает смартфон. Некоторое время он молча таращится на темный экран и в конце концов не выдерживает и громко смеется. Телефон, который он зарядил в аэропорту на сто процентов, сейчас был абсолютно разряжен. Ким еще раз нажимает на кнопку, силясь оживить сдохнувший гаджет, но тщетно. Небесно-голубое такси, иностранцы, свободно говорящие на корейском, полное отсутствие связи с внешним миром и слабое понимание того, где он сейчас находится. Он приехал в Токио два часа назад, но город уже преподнес ему несколько сюрпризов. Кто знает, что ждет его дальше? Конечно, можно попробовать поймать другое такси и попросить довезти до отеля. Хотя почему-то Чонину кажется, что и здесь что-то будет не так. Вместо этого он делает шаг вперед и вглядывается в сияющие огни большого города на горизонте. Роппонги – вон туда, до перекрестка и налево. Чонин убирает бесполезный телефон в карман и закидывает рюкзак на плечи. Просто следуй за толпой. Светофор предупреждающе мигает желтым, и внезапно до Кима доходит, что за исключением самой первой фразы таксист разговаривал с ним исключительно на японском, которым Чонин не владеет в принципе. Вокруг него слышится какофония из гудков, людских голосов и громкой музыки, доносящихся из приоткрытых окон кафе и магазинчиков. Сердце стучит так быстро, что Ким с трудом переводит дух, а душа наполняется предчувствием того, что дальше произойдет что-то такое, что… Светофор на перекрестке загорается зеленым, и Чонина поглощает толпа. ***** Бар называется «Седьмое небо», и название кажется Чонину абсолютно идиотским. Потому что в слегка обшарпанном здании, на котором синим неоном горит яркая вывеска, нет абсолютно ничего райски прекрасного. Тем более что заведение расположено на первом этаже, и большая металлическая дверь открывающая вход в бар, мало напоминает врата в небеса. Чонин морщится и уже собирается найти какую-нибудь уютную кофейню или, на худой конец, английский паб, но неожиданно для самого себя резко разворачивается. Ноги ступают по железным ступенькам, а рука сама тянется к стальной ручке. Краем глаза Ким замечает на двери большую наклейку с мультяшным пингвином и невольно усмехается: оказывается, Пороро популярен даже в злачных местах. Он заходит в помещение и осторожно оглядывается. В неприглядном на вид заведении оказывается на удивление много народа, причем публика самая что ни на есть разномастная. Чонин таращится на элегантную пожилую даму, о чем-то увлеченно болтающую с высоким худым парнем с пирсингованным лицом в кожаной косухе. Ким мысленно выругивается и дает себе зарок больше ничему не удивляться. Хотя почему-то ему кажется, что он является персонажем пьесы абсурда. Для полноты картины не хватает только Безумного Шляпника. Чонин замечает у барной стойки свободный стул и торопится к нему, усаживаясь на неудобное кожаное сидение. Он оглядывается: стены увешаны разноцветными винтажными джазовыми афишами, возле музыкального автомата стоит гигантская фигура Сейлор Мун, а недалеко от столиков, за которыми сидят посетители, красуется огромная пальма, увенчанная искусственными цветами. Ким качает головой: да уж, это местечко явно обставлял какой-то шизофреник. Кто-то трогает его за плечо и говорит ему что-то по-японски. - Простите, я иностранец, - на ломаном английском отзывается Чонин и поворачивается. И остолбевает. Бармен, молодой мужчина, широко улыбается ему, держа в руках бутылку «Джек Дэниэлс». На нем красуется бархатный сюртук и ярко-синий полосатый галстук, но самое примечательное в его облике не одежда, а огромная шляпа-цилиндр с павлиньим пером, из-под которой торчат черные кудрявые волосы. «А вот и Безумный Шляпник», - проносится в голове Чонина, и он чувствует легкое головокружение. Бармен ставит бутылку на стол и вновь что-то говорит по-японски. Чонин растерянно разводит руками и слышит сбоку от себя слегка хрипловатый голос: - Он спрашивает, что ты хочешь заказать. Ким вздрагивает и разворачивается. Слева от него сидит худенькая девушка с короткими ярко-голубыми волосами и в блестящем платье-футляре и, закинув ногу на ногу, смотрит на него в упор ярко накрашенными большими карими глазами. Ее сложно назвать безумно красивой, но в ее облике есть что-то притягательное, такое, что заставляет его встретиться с ней глазами и ощутить легкий укол в сердце. Она ерзает на стуле и сдвигает худые ноги, обтянутые светло-сиреневыми кружевными чулками. Затем одергивает разноцветный шарф на шее и хрипло спрашивает: - Так ты будешь что-то брать? До Кима доходит, что она говорит по-корейски. Он стряхивает с себя оцепенение и, слегка запнувшись, отвечает: - Да, спасибо. Я буду пиво. Местное. Она кивает и, повернувшись к Шляпнику, что-то щебечет на японском. Бармен хрипло смеется и, отсалютовав ей, подходит к стойке со стаканами. Незнакомка берет в руки свой бокал и, взболтав содержимое, переводит взгляд на Чонина: - Мой выбор – «Ичибан Кирин»*. Надеюсь, ты не против? - Нет, - качает головой Ким. Он опускает глаза и упирается взглядом в ее колени, обтянутые тонкими чулками. Почему-то он безумно смущается и, кашлянув, говорит: - Ты так хорошо говоришь по-корейски. - Естественно, - фыркает она. – Я же из Кореи! Она выжидающе смотрит на Кима. Тот благодарно кивает бармену, ставящему перед ним стакан с пенной жидкостью, и представляется: - Ким Чонин. А как вас зовут? - Зови меня Евой, - отвечает девушка и тонкой рукой поправляет спутанные синие волосы. Чонин замечает, что запястья у нее очень изящные и хрупкие, и почему-то чувствует безумное желание взять ее за руку. Он пристально смотрит в ее большие глаза и отпивает из стакана: - Ева? Какое необычное имя для кореянки. - Ева – это не имя, - парирует она. – Ева – это состояние души. Она откидывается назад и начинает мерно постукивать костяшками пальцев по барной стойке: - Когда я приезжаю в Токио, я становлюсь Евой. Несколько дней, которые я проживаю как она, позволяют мне вновь ощутить в себе желание жить и окрашивают мое серое повседневное существование в яркие цвета. – Она хрипло смеется, и Ким невольно поражается, насколько у нее низкий для такой хрупкой девушки голос. – Звучит так нелепо, да? У нее пухлые, красиво очерченные губы, не тронутые губной помадой. Чонин вглядывается в ее неправильные, но удивительно гармоничные черты лица, и внезапно чувствует, что что-то в его сердце вздрагивает и замирает. Он глубоко вдыхает и качает головой: - Нет. – Ким смотрит в бокал и с удивлением понимает, что пиво практически закончилось. Как странно, а ведь он совсем не ощущает влияния алкоголя. – Я и сам приехал сюда, чтобы вновь научиться чувствовать. - Ооооо, - голос Евы наполняется интересом. – Дай угадаю: несчастная любовь? Тебя бросила девушка, и ты, следуя примеру многих, приехал в Токио, чтобы забыться в компании местных гетер? Чонин смеется и подзывает бармена, жестом показывая ему, что хочет повторить заказ. Тот кивает и забирает стакан. - Я действительно порвал с девушкой, но это не важно, - он пристально смотрит в карие глаза Евы, густо накрашенные блестящей подводкой. – Представляешь, когда мы разговаривали с ней в последний раз, я даже не помнил ее имя. Да что там имя, я даже плохо представлял, как она выглядит! Хотя мы были вместе целых полгода. Бармен ставит перед ним полный стакан. Ева закусывает нижнюю губу и хмыкает: - Да, парень, ты просто больной на голову! - Я не больной на голову, - взгляд Чонина вновь падает на худые ноги в тонких кружевных чулках. – Я писатель. В душе разливается до боли знакомое чувство тоски. Ким обхватывает руками стакан и тихо шепчет: - Знаешь, что самое ужасное для человека, который живет, создавая выдуманные миры? Потерять вдохновение, потерять просто начисто! Я всегда писал, вкладывая в свои произведения всю душу, а теперь я просто сижу перед листком бумаги с искусанной ручкой и понимаю, что вложить-то больше нечего. Сердце иссякло, как иссушенная река. – Он не смотрит на Еву, но чувствует, что та внимательно его слушает. – И только два чертовых слова, которые я смог выдавить из себя за два с лишним месяца: «Ее звали…» - «Ее звали»… - медленно повторяет Ева. – Кого, ее? - В том-то и дело, что я не знаю! – отчаянно выпаливает Чонин. – Не знаю! Он замолкает, отстранено глядя на теплеющий в его руках стакан. Неожиданно он чувствует легкое прикосновение к плечу и, вздрогнув, поворачивает голову. Ева смотрит на него в упор и робко улыбается. И в ее глазах Ким видит то, чего ему так сильно не хватало и что он так отчаянно искал в окружающих. Она понимает. Понимает, что он чувствует. Точнее, что он хочет чувствовать. - В реальной жизни я обычный офисный клерк, - неожиданно говорит Ева. – Мне сложно представить, каково это: когда ты мучаешься от нехватки вдохновения, потому что я абсолютно не творческий человек. Я не умею рисовать, не могу красиво писать, единственное, что у меня неплохо выходит, - это петь. Но… - ее голос понижается, – я хорошо понимаю, каково это, потерять себя и не знать, чего ты хочешь дальше. И в такие моменты я беру на работе отпуск и на три дня становлюсь Евой. Она берет руку Чонина в свои ладони и крепко сжимает, так что Ким кожей ощущает ее мягкое тепло: - Я просто на время теряю себя и становлюсь другим человеком. Совершенно другим. Чтобы потом обрести себя заново. Уже три года, как я приезжаю за этим в Токио, и этот город наполняет меня эмоциями и впечатлениями. - Как тебя зовут по-настоящему? – неожиданно для самого себя шепчет Чонин. Сердце лихорадочно бьется, грозя вот-вот вырваться из груди, и почему-то Киму кажется, что Ева – именно та, о ком он пытался написать все это время. Достаточно просто узнать ее имя, чтобы… А что будет дальше, Чонин и сам еще не понимает. Она колеблется, но отвечает: - До Кёнсу. Киму кажется, что он ослышался. Он вновь опускает взгляд на худенькие ноги, на которых красуются лаковые туфли на высоких каблуках, и неуверенно уточняет: - Но… Это же мужское имя? Она прикусывает нижнюю губу, и в ее глазах Чонин видит веселые искорки. - Конечно, мужское, - отвечает Ева и легким движением сдергивает с шеи тонкий шарфик. Чонин видит кадык и едва не падает со стула: - Ух ты ж, ебать! Кёнсу смеется в голос и накручивает на палец синюю прядку волос: - Твою ж мать, видел бы ты себя со стороны! - Ты что, гей?! – потерянно бормочет Ким. – Или этот, как там его, транссексуал? Фетишист? - Нет, - возмущенно округляет глаза Кёнсу. – Я не гей, не транссексуал и уж точно не фетишист! – Он вновь надевает шарф и фыркает: – И вообще, на себя посмотри! Я же видел, как ты пялился на мои ноги! - Но… почему тогда… - Чонин вновь чувствует легкое головокружение. Кёнсу пожимает плечами: - Я не знаю. Просто вот так приехал сюда три года назад, пошел в женский магазин и купил платье, парик и туфли. - А чулки? – глупо спрашивает Чонин. До тихо хихикает: - У сестры стащил. Однако из нас двоих фетишист точно ты. Что тебя так зациклило на моих чулках? - И ты ни с кем не спишь и ничего такого не делаешь? – Почему-то происходящее начинает казаться Киму вполне нормальным и понятным. – Что же ты тогда делаешь? - Просто беру и брожу по городу. – Кёнсу серьезно смотрит на него и скрещивает руки на груди. – В городе, где никто меня не знает, в обличии совершенно другого человека. Токио принимает Еву как родную, и меня вместе с ней. Он неожиданно опускает глаза и тихо бормочет: - Это настолько странно? Чонин оглядывает его тонкие запястья, хрупкие плечи, обтянутые блестящим нелепым платьем, и внезапно ощущает укол болезненной нежности. Он тянется вперед и берет Кёнсу за маленькие ладони: - Нет, - он медлит, но честно отвечает: – Я бы тоже хотел почувствовать себя другим. Ощутить, каково это: потерять себя в большом городе. Кёнсу поднимает блестящие глаза и некоторое время пристально смотрит на него в упор. Внезапно он широко улыбается и говорит: - Хочешь, я помогу тебе? Хочешь, потеряемся вместе? Чуть поодаль раздается громкий взрыв хохота, и нестройный хор голосов затягивает знакомую Чонину песню. Он отстраненно думает о том, что, кажется, именно ее пели странные девочки на перекрестке, когда он только приехал в этот действительно удивительный город. Он улыбается в ответ и крепче сжимает в руках ладони Кёнсу: - Разве ты не любишь гулять по Токио в одиночестве? Или ты всегда находишь себе спутника? - Никогда не нахожу, - не задумываясь, отвечает он. – Но почему-то с тобой мне этого хочется. Он разжимает руки, легко вскакивает со стула и кивает Чонину: - Ну что, писатель? Пойдем искать твое утраченное вдохновение? Ким достает из кармана купюру, расплачиваясь с барменом, и внезапно замечает, насколько у Кёнсу огромные глаза. Нереальные, будто у персонажа японской манга. Он смеется и, поднявшись, делает шаг к До. - Мне называть тебя «Евой»? До поправляет кричащее платье и блестящую заколку на ярком парике. Затем задумывается и отвечает: - Называй меня, как хочешь. Сегодня день, когда я буду нарушать все сложившиеся правила. Чонин чувствует, как Кенсу легонько толкает его в бок и, поколебавшись, берет До за руку, крепко сжимая кисть повлажневшими от легкого мандража пальцами. Это сложно объяснить, но он не сомневается в том, что ему жизненно важно ощущать, что этот человек рядом. Как бы его ни звали на самом деле. - Вперед, Ким Чонин. Слышишь зов? Токио уже дожидается нас… ***** - Как называется это место? – Чонин задирает голову вверх и, прищурившись, пытается увидеть верхушку высотного небоскреба. В Токио поздний вечер, и небо покрыто плотной шапкой серых облаков. У Чонина создается странное ощущение, что у зданий просто нет конца – они и ведут куда-то вверх, за пределы стратосферы, прямо на небеса. Удивительно, что в родном Сеуле, городе, богатом на небоскребы, у него никогда не возникало такого чувства. Он глубоко вдыхает и вновь спрашивает Кёнсу: - Ева, так как называется это место? До стоит на носочках и пытается сорвать лист с раскидистого дерева. Ким не сдерживает легкого смешка, а душа наполняется нежностью: несмотря на высокие каблуки, роста Кёнсу явно недостаточно. Он подходит ближе и, потянувшись, срывает для До заветный листок. Тот протягивает руку и, смущенно закусив губу, бормочет: - Я бы… Спасибо. Он крутится на каблуках и рассеянно повторяет: - Как называется это место? А черт его знает! Я все еще путаюсь в названиях местных улиц, они просто невозможные для понимания. – Он улыбается и наклоняет голову. – Но это явно какой-то бизнес-квартал – место, где крутятся большие деньги и вершатся судьбы мира. Он берет Чонина за руку и тянет вперед: - Погоди, кажется, я здесь когда-то был. Сейчас, надо пройти по аллее. Ким покорно идет следом за ним. Его взгляд скользит по худой спине с выступающими лопатками, виднеющейся через глубокий вырез платья. Какая же кожа тонкая и светлая… Просто прозрачная, такая, что, кажется, коснешься, и она с легким шорохом прорвется, как пергамент. Сердце екает, и Чонин чувствует, как что-то в его душе загорается, как маленький робкий огонек от спички. Что-то, так безумно похожее на… - Смотри! Кёнсу касается его плеча маленькой ладошкой и улыбается. Чонин приглядывается и замирает. Они стоят перед небольшим синтоистским храмом, слабо освещенным резными, похожими на старинные, фонарями. Храм построен из дерева и выкрашен красной краской, а крыша украшена затейливой резьбой. Киму кажется, будто он оказался в прошлом, в те времена, когда Восток еще не знал влияния технологий западной цивилизации, и по этому самому месту бродили люди в юката и деревянных сандалиях. Но вой полицейской сирены и гудки машин, доносящиеся с расположенной неподалеку автострады, напоминают ему о том, что это место находится прямо посреди современного квартала, и вокруг – сплошные небоскребы и офисные здания. - Вау, - выдыхает Чонин, делая шаг вперед. - Вау, - соглашается Кёнсу. – А весной, когда здесь цветут вишневые деревья, становится просто невообразимо. Он тихо смеется и поправляет выбившуюся из-за уха прядь искусственных синих волос: - Самое интересное, что любимое развлечение здешней публики – это приходить сюда и любоваться на сакуру. Они вообще могут просто сесть посреди тротуара и молча смотреть. Сделки, контракты, биржа - наплевать, офисные клерки и бизнесмены садятся сюда, прямо на газон и смотрят на цветущие вишни. Это непередаваемое зрелище… - Прямо так и садятся? – прыскает Чонин. Кенсу зябко ежится и скользит руками по обнаженным плечам: - В Токио это считается нормальным. Знаешь, где люди больше всего любят смотреть на цветение сакуры? На кладбище. Приходят с пледами, напитками и едой, сидят группами и устраивают целые пикники. - Обалдеть! – поражается Чонин, стягивая через голову толстовку и накрывая ею плечи До. Тот вздрагивает и смотрит на него широко распахнутыми глазами: - Мне не холодно. Ким усмехается, задерживая взгляд на посиневших губах До: - Я вижу. - Ева не носит такие вещи, - упрямо заявляет Кёнсу. – На ней всегда яркое платье и никаких мужских толстовок, пахнущих… - он принюхивается, – имбирем и каким-то одеколоном. - А еще у нее не текут сопли из носа от холода, - парирует Чонин, улыбаясь. – Не упрямься, Ева, а то губы под цвет волос тебя не красят. Кёнсу некоторое время молча смотрит на него, закусив нижнюю губу, затем вздыхает и натягивает толстовку поверх платья: - Спасибо. И, кстати, вкуса у тебя нет вообще. Кто носит серые толстовки с зелеными джинсами? - Уж прости, свое платье я забыл в другом чемодане, - цокает языком Чонин и вновь разворачивается к величественному храму. - Можно подойти и помолиться, - почему-то шепотом говорит До. – Мико* здесь уже нет, но алтарь стоит… Они молча подходят к алтарю и, сев на колени, складывают руки. - После надо хлопнуть три раза, если я правильно помню, - вновь шепчет Кёнсу. Чонин закрывает глаза и безмолвно обращается к неизвестному божеству. Прошу, верни мне вдохновение. Помоги мне понять, что делать дальше. Направь меня правильной дорогой, такой, что не позволит мне вновь затеряться в серой комнате, там, где время остановилось навсегда… Он хлопает три раза и слышит тихие хлопки Кёнсу. Он открывает глаза и поворачивается к наклонившему голову До: - Что ты пожелал? - Не скажу, - мотает головой тот, отчего синие волосы переливаются в свете фонарей. – Иначе не сбудется. – Внезапно он улыбается и добавляет. – Зато я наверняка знаю, что пожелал ты… Даже ночью небоскребы ярко подсвечиваются, поэтому с трудом можно различить блеклые звезды на затянутом облаками темно-синем небе. Чонин запрокидывает голову и вновь смотрит на теряющиеся в небесах верхушки зданий. Старые деревянные ворота гулко скрипят на ветру. - Токио – город контрастов, - тянет Кёнсу, обхватывая руками плечи и поворачиваясь к Киму. Фраза звучит избито и шаблонно, но, как ни странно, Чонин понимает, что лучше сказать и нельзя. И ничего не говорит в ответ, безмолвно соглашаясь. ***** - Если ты побывал в Токио и не был в караоке, то это значит, что ты и не бывал в Токио! – категорично заявляет Кёнсу, устраиваясь на обтянутом ярко-красной кожей диване. Чонин плюхается рядом и скептически косится на него: - Я был в караоке в Сеуле. Уверен, подборка песен и все остальное мало чем отличается. Кёнсу смотрит на него, прищурившись. Затем хмыкает и, закинув ногу на ногу, берет в руки папку с плэйлистом: - Ничего ты не понимаешь, Ким Чонин. Караоке было придумано именно здесь, в Японии. Для местных жителей это не просто способ отлично провести время. Это религия, это национальный спорт, это то, что объединяет людей разных возрастов. И потому в караоке-барах Токио совершенно особенная атмосфера. – Он шарит взглядом по строчкам, скользя тоненьким пальцем, увенчанным длинным наманикюренным ногтем, по страницам. – Я уверена, ты это почувствуешь. - «Уверена»? – Чонин улыбается. – Значит, теперь ты… - Когда я пою, то я всегда Ева, - перебивает его Кёнсу. –Ты и сам поймешь, о чем я. Чонин откидывается назад, на скользкие кожаные подушки, и скользит скучающим взглядом по стенам, покрытым плакатами с популярными местными поп-звездами. Взгляд задерживается на фотографии улыбающейся Аюми Хамасаки, и Ким вновь думает о том, какого черта они сюда пришли. Они забрели в какой-то спальный район, один из тех, на улицах которых располагаются небольшие семейные магазинчики, китайские лавочки с приправами и сладостями и дешевые закусочные. Чонин шел по улице и чувствовал, как глаза начинают слипаться, а живот – требовательно бурчать. Последний раз он ел немного соленого арахиса в баре несколько часов назад. Ему хотелось есть, спать, а ноги начали болеть от непрерывной ходьбы. Внезапно Кёнсу радостно воскликнул и дернул его за руку, показывая на яркую светящуюся табличку, на которой латиницей было написано «Karaoke». Им обязательно нужно сюда зайти, сказал До, настойчиво дергая его руку. И Ким, глядя в его горящие от возбуждения глаза, сам не зная почему, подчинился. И теперь он молча наблюдает за тем, как Кёнсу жмет на кнопку на пульте и встает с дивана, становясь в центр комнаты. Чонин берет оставленную на подушке папку и скучающим тоном спрашивает: - Какую песню выбрала? - DBSK – Triangle, - напряженным голосом отвечает До, поворачиваясь к нему лицом. Чонин хмыкает и хочет было сказать, что эта композиция слишком сложная в вокальном плане, и Кёнсу, будь он Евой или хоть Тиной Тернер, ни за что не спеть ее хорошо. Но тут звучат первые аккорды куплета, и Кёнсу, сжав хрупкими руками микрофон, поднимает голову вверх и начинает петь. И Чонина будто бьет разрядом электрического тока. Он таращится на До широко распахнутыми глазами и просто не верит, что такой мощный и прекрасный голос может исходить из такого маленького и хрупкого тела. Тусклый свет дешевой люстры падает на застывшую посреди комнаты фигуру, и внезапно Киму чудится, что он вправду видит перед собой Еву. Она потрясающе красивая и абсолютно неземная. Ева смотрит на Чонина большими карими глазами и улыбается, продолжая петь, и Ким невольно улыбается в ответ, чувствуя, как бешено стучит взволнованное сердце. Нелепые синие волосы, пошлое блестящее платье, сиреневые чулки и туфли на каблуках, украшенные переливающимися стразами, - все это совершенно ее не портит. Напротив, Ева кажется ему существом с другой планеты, случайно оказавшейся в этом сером и скучном мире, в котором день за днем проживает свою унылую жизнь обычный человек Ким Чонин. Будто сомнамбула, он поднимается на ноги и идет прямо к ней. Ева слегка запрокидывает голову и берет высокую ноту, отчего Ким не сдерживает восторженного вздоха и тянется к ней, робко касаясь кончиками пальцев ее руки. Музыка медленно начинает стихать, и Ева опускает голову и, тяжело дыша, смотрит на Чонина. Наваждение понемногу спадает, и Ким вновь видит перед собой Кёнсу. Раскрасневшегося, слегка вспотевшего, растрепанного Кёнсу. Сердце вновь болезненно екает, и Ким невольно думает о том, что таким До выглядит удивительно завораживающим. Почти так же, как Ева. Ева… - Теперь понял? – тихо спрашивает его Кенсу, слегка отступая назад и обводя взглядом комнату. Чонин повторяет его действие и внимательно прислушивается. За соседней стенкой доносится дружное пение и громкий смех: явно какая-то семья решила провести вечер вне дома и хорошенько развлечься. За неплотно прикрытой дверью слышится тоненький детский голосок и ласковый мужской баритон: по-видимому, отец и ребенок пришли сюда, несмотря на поздний час. В другой комнате раздается девичий возглас и хихиканье: компания подружек развлекаются, устроив небольшой девичник. И Чонина будто накрывает. Он задыхается, ощущая, как эмоции других и легкое сумасшествие переполняют его, так, что ему безумно хочется почувствовать себя частью происходящего, частью какого-то маленького обособленного мирка, существующего в захудалом караоке-баре на окраине Токио. Он берет в руки папку и скользит взглядом по строчкам, выбирая подходящую песню. Затем нажимает несколько кнопок на пульте и наконец отвечает: - Да. Чонину безумно хочется петь. Чонину хочется чувствовать и дарить эти чувства другим. Чонину внезапно очень хочется жить. ***** Под ногами что-то громко скрипит. Чонин резко вздрагивает и отшатывается, еле удерживаясь, чтобы не заорать. Он косится вниз и с трудом сдерживает вздох облегчения: это оказывается всего лишь старая полуистлевшая доска. - Страшно, - шепчет Кёнсу, крепко вцепившись в его руку и боязливо оглядываясь. – Как будто мы в каком-то фильме ужасов. Чонин полностью с ним солидарен: заброшенный квартал, куда они забрели после караоке, заплутав на узких, практически одинаковых улочках, вызывает дрожь в коленях и навевает не самые приятные ассоциации. Полуразвалившиеся обшарпанные дома, скрипящие, полусгнившие вывески на пустующих лавочках и магазинах, валяющиеся прямо на мостовой части пластиковых манекенов - это место мало похоже на декорации к комедийному ситкому. Сильный порыв ветра заставляет ставни на домах громко заскрипеть, а Кёнсу – рвано выдохнуть и сильнее прижаться к Чонину. Тот чувствует, как гулко бьется сердце До, и испытывает безумное желание прижать его к себе как можно крепче. Ощущение чужого теплого тела, находящегося так близко к его собственному, заставляет страх чуть отступить, и Ким прищуривается, оглядываясь и пытаясь увидеть хоть какой-то намек на признаки жизни. - Мы бродим здесь уже больше часа, - голос Кёнсу слегка дрожит. – У меня есть ощущение, что мы просто отсюда не выберемся. Вновь раздается странный шорох, и Ким вздрагивает. До встает как вкопанный и еле слышно шепчет, глядя вперед потемневшими от испуга глазами: - Токио решил забрать нас себе. Токио не отпустит нас… Мы вечно будем бродить здесь, как неприкаянные души… Тут самому Чонину становится страшно. Кёнсу выглядит слегка обезумевшим, воздух вокруг будто сгущается, и отовсюду на них наступает липкий непроглядный мрак. Ким беспомощно оглядывается и внезапно видит в окнах одного из домов тусклый огонек. - Свет! – радостно вскрикивает он, бросаясь к дому. – Свет, Кёнсу! Там кто-то есть, слава Богу, мы сможем спросить дорогу! До, слегка спотыкаясь, бежит за ним, все еще цепко держа его за руку. Чонин буквально взлетает по шатким ступенькам и, не найдя звонка, оглушительно стучит в дверь, помогая себе ногами. Некоторое время из дома не доносится ни звука. Киму начинает казаться, что огонек ему всего лишь почудился, оказавшись игрой воспаленного страхом воображения. Он косится на бледного как полотно Кёнсу, чей землисто-серый цвет лица не может скрыть даже толстый слой макияжа, и уже хочет сказать ему что-то бессмысленно ободряющее, как внезапно дверь с громким скрипом начинает открываться. На пороге возникает худая, практически бестелесная девочка, держащая в руке полусгоревшую свечку. Чонин вглядывается в ее иссиня-белое лицо, и ему становится немного не по себе. У незнакомки бескровные губы, черные круги под бездонными, похожими на лужицы дегтя глазами, которые смотрят на них так, что по телу проходит легкий холодок. Девочка разлепляет белые губы и тихо говорит: - Кто вы? Как вы здесь оказались? Ким замечает, что она стоит босиком, а из одежды на ней только старомодное, слегка порванное платье, кажущееся Чонину смутно знакомым. Он кланяется и, с трудом сдерживаясь от того, чтобы отвернуться, мямлит: - Мы просто… заблудились и внезапно здесь оказались. Мы честно, даже не знаем, как сюда пришли, но… - Вы корейцы? – губы девочки расплываются в улыбке, и она смотрит на них с интересом. Чонин открывает рот, но внезапно подает голос Кёнсу: - Да. Он невольно косится в сторону До, а тот, неотрывно глядя на девочку, севшим голосом продолжает: - Мы просто блуждаем по городу, гуляем. Знаете, я каждый год вот так брожу, а тут встретила его, и… Меня, кстати, зовут Ева. Речь До абсолютно бессвязная и непонятная, но неожиданно девочка кивает и вновь улыбается: - Ева. Красиво придумано. Он вытягивает вперед свободную руку и показывает вбок: - Видите вон там аптеку? От нее повернете направо, затем увидите большое ивовое дерево. Далее от него идите прямо и тогда попадете к живым. Вы поняли? - Да, - почему-то шепотом отвечает Чонин. Девочка вновь улыбается, продолжая смотреть на него абсолютно черными глазами без зрачков. - Удачи. Приятно было увидеть здесь кого-то… оттуда. - Откуда – оттуда? – спрашивает Кёнсу, но девочка делает шаг назад, и внезапно дверь захлопывается с громким треском. Чонина будто обдает могильным холодом, в душе зарождается липкое странное чувство. Эта девочка, ее платье… - Пойдем скорее, - дергает его за рукав Кёнсу. Ким стряхивает наваждение и поворачивается к До. Тот тянет его за руку и сиплым голосом повторяет: - Скорее. Чонин подчиняется. Они молча бегут по улице, и почему-то Киму кажется, что незнакомый мрачный квартал стал как-то приветливее и роднее. Подозрительные шорохи стихают, звуки, похожие на голоса, исчезают, а что-то, что будто стискивало его грудь, заставляя его с трудом переводить дыхание, растворяется в ночной темноте. Они минуют ивовое дерево, и сердце Чонина начинает биться быстрее от охватившего его чувства эйфории: он видит просвет! Он крепче сжимает в своей ладони руку Кёнсу и внезапно слышит, как он тихо говорит: - Она поняла. Они выбегают за угол и оказываются на шумной улице. Глаза Кима слепит от ярких вывесок и ослепительного света, и он чувствует настоящее облегчение. - Она поняла, кто я на самом деле, - повторяет Кёнсу. Он стоит на месте и, не мигая, смотрит куда-то вдаль. – Я понял это, хотя я и выглядел, и говорил как Ева. Чонин наклоняется и, опираясь ладонями об колени, пытается перевести сбившееся дыхание. Затем, глубоко вздохнув, разгибается и берет До за руку: - Пойдем. Нам надо срочно что-то выпить. Кёнсу вяло кивает. Чонин тянет его за руку и толкает дверь в первый попавшийся бар. Тот наполовину пуст: в небольшом зале от силы человек десять посетителей, но по сравнению с пустынным кварталом, из которого они только что выбрались, это место кажется просто очагом жизни. Чонин садится на высокий табурет и с трудом выдыхает, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Стоящий у стойки бармен всплескивает руками и обращается к ним по-английски: - Ками-сама, на вас обоих лица нет! Что-то случилось? - Да нет, просто заблудились, - вяло отвечает Ким, тыкая пальцем в меню и заказывая два пива. – Оказались в каком-то жутком квартале и еле выбрались. - Ааа, вы про корейское гетто, - понимающе кивает головой бармен, возвращаясь в стойке и ставя перед ними два бокала пива. – Страшное местечко. Когда-то тут жила местная корейская диаспора. Но во время войны за независимость, когда корейцы начали борьбу за свою свободу, туда пришла имперская полиция и устроила настоящий погром. Вырезали всех подчистую, никого не оставили в живых. – Он вздрагивает и качает головой. – Ужасное место, туда стараются не заходить. Говорят, там призраки бродят… - Там была девочка, - неожиданно подает голос Кёнсу. – В белом странном платье. Она показала нам дорогу. - Девочка? – брови бармена ползут вверх. – Быть такого не может! Там уже давным-давно никто не живет! Наверно, вы что-то напутали, и… Он продолжает говорить, но Чонин его не слышит. Он смотрит в наполняющиеся страхом глаза Кёнсу и чувствует, как в голове начинает зарождаться смутное подозрение. Белое, неживое лицо девочки. Ее тело, будто парящее над полом, не отбрасывающее тени даже в свете тусклого пламени свечи. А платье на ней… это же был старинный ханбок!** Похожий на тот, что когда-то носила его прабабушка. До Чонина доходит, что все время она говорила с ними на классическом корейском. И ее голос, тихий, похожий на шелест осенней листвы… - Вы корейцы? - Удачи. Приятно было увидеть здесь кого-то… оттуда. - Она была призраком, - шепотом говорит Ким, едва не проливая на себя пиво. – Призраком, одним из тех, что бродят по проклятому кварталу. И нам повезло, что мы были корейцами. Японским незваным гостям точно не позволили бы оттуда уйти. - Да, - тоже шепотом отвечает Кёнсу, сжимая в кулаки слегка подрагивающие руки. Они смотрят друг на друга и внезапно разражаются истеричным громким смехом. Бармен косится на них как на сумасшедших и пожимает плечами. - Блядь! – стонет Кёнсу, стирая выступившие на глазах слезы и хватаясь руками за стойку. – Ох, блядь! Чонин продолжает смеяться, ощущая страх, запоздалый восторг от происходящего и невольное любопытство. Он хватается за грудь, чувствуя, как от смеха начинают болеть ребра, и пытается вздохнуть, потому что воздуха в легких начинает катастрофически не хватать. Ким смотрит на покрасневшее лицо Кёнсу и думает о том, что идея приехать сюда была одной из лучших в его недолгой жизни. Токио. Какие еще загадки ему раскроет этот странный и таинственный город? ***** - А я и не знал, что такие киоски работают здесь даже ночью, - удивленно говорит Чонин, оглядывая шаткий деревянный прилавок. Кёнсу о чем-то беседует с пожилой продавщицей и, улыбнувшись, кланяется женщине. Та что-то говорит, показывая пальцем на Кима, отчего До громко смеется и что-то отвечает, слегка зардевшись. - Что она сказала? – любопытствует Чонин, наблюдая за тем, как старушка достает два больших печенья в виде рыбок и, завернув их в пропахшую маслом бумагу, протягивает Кёнсу. Тот отдает ей деньги и, вежливо поклонившись, машет ей рукой. Чонин повторяет его действия, и они отходят назад. Кёнсу отдает ему вкусно пахнущую выпечку и, откусив большой кусок от своей рыбки, поколебавшись, отвечает: - Что мы с тобой отличная пара. И чтобы я обязательно вышла за тебя замуж. Чонин прыскает от смеха и вгрызается в печенье. Оно оказывается удивительно вкусным, немного необычным, но Киму нравится. - Она явно подумала, что ты симпатичная девушка, и мы парочка, которая устроила себе романтическое свидание в ночном городе. Кстати, ты говоришь по-японски? - Чуть-чуть, - с набитым ртом отвечает До. – Письменным вообще не владею, но худо-бедно объясниться на бытовые темы смогу. – Он робко улыбается. – Как-то научился за эти три года. Он замолкает и опускает глаза. Повинуясь мимолетному порыву, Чонин тянется вперед и стирает налипшие крошки с полных губ. Кёнсу вздрагивает, и они оба заливаются краской. - У тебя здесь просто налипло, - неловко говорит Ким. До шмыгает носом и выкидывает грязную бумагу из-под печенья в мусорный бак. - Спасибо. Воцаряется тишина. Чонин украдкой скользит взглядом по слегка сонному Кёнсу: макияж размазался и практически стерся, отчего его сходство с загадочной и таинственной Евой практически исчезло. Фальшивые синие волосы спутались и выглядят небрежно и нелепо. Кёнсу зябко кутается в его толстовку, из-под которой торчит подол блестящего платья и худые ноги в тонких кружевных чулках. Во рту становится сухо, и Чонин громко сглатывает, ощущая, как учащается сбившийся пульс. Он неуклюже толкает До в бок и, прицельным броском попадая скомканной бумажкой в ведро, спрашивает: - А как это печенье называется? Вкусная штука. - Тайяки. * - Кёнсу поднимает на него взгляд. – Одно из моих любимых блюд японской кухни. – Он улыбается, и в голове Кима проносится мимолетная мысль, что ему удивительно идет улыбка. – Те люди, которые говорят, что настоящая японская еда – это суши, сашими и мисо-суп, просто никогда не пробовали уличную еду. Такояки, домашняя лапша, жареный осьминог – вот ради этого и стоит приехать сюда. Чтобы почувствовать вкус настоящей Японии, а не красивого фасада для иностранных туристов. Он замолкает и перебирает ногами, неловко спотыкаясь на высоких каблуках. Чонин хватает его за локоть и прижимает к себе. Кёнсу поднимает глаза и встречается с ним взглядом. Сердцебиение Кима учащается, и он хрипло говорит: - Токио – красивый город… Что-то неотвратимо меняется. И в Чонине, и в Кёнсу, и в самом городе, в котором, несмотря на глубокую ночь, кипит жизнь. И Ким понимает, что, говоря «красивый», он имел в виду не Токио. А кого-то совершенно другого. ***** - Это Акихабара! Кёнсу буквально орет, пытаясь перекричать звучащую отовсюду громкую музыку. Чонин оглядывается и теряет дар речи, когда видит проходящего мимо мужчину лет сорока в парике и костюме готик-лолиты. До хватает его за руку и смеется: - Как видишь, я тут совсем не выделяюсь. Акиба – это район, где собираются все любители аниме, манга, косплея и представители различных субкультур! И, кстати, я не раз здесь бывал, так что отсюда с блужданиями покончено, и… Мимо них снуют люди, выглядящие самым диковинным образом. Из приоткрытых дверей магазинов и кафе орет громкая музыка, на углу стоят хорошенькие девушки в костюмах горничных, подмигивая и, перебивая друг друга, зазывая посетителей в мейд-кафе. Это похоже на альтернативную реальность, на город внутри города, это место очень странное, но Чонин чувствует себя здесь удивительно хорошо и органично, даже несмотря на то, что он явно выделяется среди окружающих людей своими джинсами и простой белой футболкой. Он поворачивается к Кёнсу, намереваясь спросить его о дальнейшем маршруте, как тут его кто-то резко хватает за плечо. Чонин вздрагивает. Тоненький голосок что-то щебечет на японском и, обернувшись, Ким встречается взглядом с большими ярко-зелеными глазами. Перед ним стоит синеволосая девушка в странном костюме и счастливо ему улыбается, будто старому знакомому. Чонин прищуривается, и внезапно его осеняет: это же та самая девушка с перекрестка, которую он видел вместе с подругами, когда только приехал сюда на такси! Он невольно улыбается в ответ, на что девушка реагирует радостным вскриком. Она показывает на стоящих неподалеку подруг и что-то повторяет на японском. По ее тону Ким понимает, что она задает ему какой-то вопрос. - Удивительно, не расскажешь мне, каким образом ты ухитрился познакомиться с целой толпой косплейщиц Мику Хатсунэ? – раздается рядом тихий смех Кёнсу. Чонин переводит на него непонимающий взгляд. - Вокалоид. Популярный интернет-мем и рисованный айдол, - поясняет До. – И она предлагает тебе и мне поучаствовать во флешмобе. - Каком флешмобе? – кричит Ким. Музыка становится все громче. До что-то спрашивает девушку на японском, на что она разражается целой тирадой. - Это типа флешмоб в честь Мику, - переводит Кёнсу. – От нас ничего не требуется, кроме того, чтобы пританцовывать позади их группы, и, когда они будут вскидывать вверх руки с пореем, кричать «Банзай!» - Что за идиотизм?! – изумляется Чонин. Девушка, видимо, понимает, что он не в восторге от этой затеи, и умоляюще складывает руки на груди, что-то говоря тоненьким голоском. Кёнсу протягивает к ней руку, и она радостно улыбается, хватаясь за его ладонь. - Давай, Чонин, - До смотрит на него смеющимися глазами. – Будет весело, обещаю. И потом, - он кивает в сторону собравшейся неподалеку толпы. – Мы будем не одни такие. Чонин хочет сказать, что это идиотская затея. Что он серьезный парень, набирающий популярность писатель, и он не будет танцевать в компании странных ряженых людей и орать «Банзай!», восхваляя рисованную девочку из аниме. Но неожиданно для самого себя он тяжело вздыхает и подает девушке руку. Та смеется и внезапно говорит на корейском с легким акцентом: - Почувствуй дух Токио! И Ким совсем не удивляется. Разве что чуть-чуть. Он становится рядом с Кёнсу посреди толпы и чувствует себя полным идиотом. Но музыка делается громче, и внезапно он ощущает, как тело движется практически инстинктивно. Вокруг него танцуют люди абсолютно всех возрастов, и глаза Чонина выхватывают увлеченно подпрыгивающего неподалеку солидного мужчину в дорогом деловом костюме. А потом его захлестывает невероятное чувство единства. Восторг, счастье, эйфория, Чонин танцует, размахивая руками, и ощущая, как на лице расплывается сумасшедшая искренняя улыбка. Он разворачивается к Кёнсу, который двигается рядом с ним, слегка неуклюже покачивая бедрами, и До смотрит на него до боли понимающе. Он становится единым целым с толпой, которая ловит кайф от происходящего. Музыка гремит так, что дрожат окна, девушки впереди слегка нестройно, но очень эмоционально поют песню, ту самую, которую Чонин впервые услышал на перекрестке в их исполнении, когда вышел из небесно-голубой машины. И когда девушки вскидывают руки вверх, Ким поднимает руку и кричит: «Банзай!» И улыбается так широко, что уголки губ начинают побаливать. ***** - Скоро будет светать, - Кёнсу облокачивается руками о парапет и задумчиво смотрит на водную гладь. Они стоят на слабо освещенной фонарями набережной и молча наблюдают за тем, как темное небо постепенно бледнеет и ночь сменяет утро. - Да, - Чонин трет усталые воспаленные глаза и слегка зевает. Он смотрит на игрушечный лук-порей в своей руке и невольно смеется, вспоминая свой дурацкий танец с синеволосой косплейщицей. До улыбается и кивает на игрушку: - Она оставила тебе подарок на память. - Юмэ милая, - отвечает Чонин, придвигаясь ближе. Кёнсу поворачивается к нему лицом, так что он может чувствовать на коже его легкое слегка прерывистое дыхание. - Надо же ты запомнил ее имя! – подкалывает его До. Маленькая ладонь скользит по его руке и замирает на обтянутом тонкой футболкой плече Чонина. Тот слегка ежится от пронизывающего ветра и неловко парирует: - Да иди ты. - Тебе холодно, - внезапно Кёнсу отступает назад и начинает резко стягивать с себя толстовку, путаясь в рукавах. – Давай я тебе ее отдам! - Не надо, - торопливо бормочет Чонин, хватая его за руки и притягивая ближе. – Оставь себе! Скоро утро, тебе будет зябко, и… Слова повисают в воздухе, словно серое облако. До вздрагивает в его руках и шепчет: - Отпусти… Я сниму. Он дергает толстовку вверх. На асфальт с тихим шорохом падает ярко-синий парик. - Ой, - бормочет Кёнсу, провожая его слегка паническим взглядом. – Я… я... Он поднимает голову и жалобно говорит: - Я не Ева. Его волосы темно-вишневого цвета, они немного спутанные, примятые париком и на вид кажутся очень мягкими. Чонин медленно одергивает толстовку, поправляя ее на хрупких плечах, и понимает, что он медленно сходит с ума. - Я вижу. Губы Кёнсу пахнут вишней, светлым пивом и тайяки. Он крепко вцепляется руками в его плечи, и Чонин задыхается не столько из-за нехватки кислорода, сколько от обуревающих его безумных чувств. - Хочешь, я покажу тебе еще одну сторону Токио? – отстранившись, тихо спрашивает До, заглядывая ему в глаза. - Хочу, - тихо отвечает Чонин, прижимая его к себе и ощущая, как гулко бьются их сердца в унисон. – Очень… ***** Лав-отель называется «Передоз» и, черт возьми, это идиотское название как нельзя лучше описывает то состояние безумства, в котором находится сейчас Чонин. Он валит Кёнсу на широкую кровать, застеленную ярко-красным бархатным покрывалом, и порывисто целует его в пухлые губы, скользя слегка подрагивающими от напряжения и возбуждения ладонями по худым бедрам. До тихо стонет и шепчет севшим голосом: - Погоди… Дай я разденусь. – Он хнычет, когда Чонин засасывает кожу на шее и коленом раздвигает его ноги. – Это нечестно, ты уже практически голый, а я все еще как долбанный трансвестит в платье и чулках. - Не смей, - Чонин проводит кончиками пальцев по тонкой ткани чулок и рвано выдыхает. – Черт, эти чулки возбуждают меня с момента нашей первой встречи. - Извращенец, - смеется Кёнсу. Его ладони опускаются на поясницу Кима, дергая за резинку боксеров и стягивая их вниз. Чонин стаскивает с себя белье, оказываясь полностью обнаженным, и подминает под себя До, хватая его за ноги и закидывая их себе на плечо. Кёнсу вскрикивает и заливается краской: - Черт! Ким с легким трепетом трогает пальцами кружевную резинку чулок, обтягивающих худые ноги, Он оглаживает внутреннюю сторону бедер Кёнсу и задирает подол платья, открывая своему взгляду стоящий член До, обтянутый тонкими хлопчатобумажными белыми трусами. - Ох, блядь! – хрипло выдыхает Чонин. – А белье-то как у школьницы! До пытается свести ноги вместе, но Ким хватает его за бедра, проводя по ногам, резко разводя колени Кёнсу в стороны. Кёнсу стонет и сердито шепчет: - Прости уж, что не надел стринги, как в дешевом порно! - Я тебя уверяю, это заводит меня намного больше, чем чертовы стринги, - Чонин наклоняется и целует впалый живот. Кёнсу резко выдыхает, и Ким ведет носом по молочно-белой коже, вдыхая ее запах и ощущая, насколько болезненным становится его собственное возбуждение. - Стой, - неожиданно говорит Кёнсу, приподнимаясь на локтях и глядя на него в упор потемневшими от возбуждения глазами. – Я мужик. Чонин стаскивает с него трусы и касается пальцем розовой влажной головки. - Я вижу. До откидывает голову назад и жалобно шепчет: - Я не Ева, не женщина, ах, черт! Чонин, ты сейчас просто этого не понимаешь, тебя захлестывают воспоминания о прошедшей ночи и все такое, поэтому… - Я знаю, что ты не Ева, черт возьми, - Чонин наклоняется и целует внутреннюю сторону его бедра, опаляя тонкую кожу жарким дыханием. Он проводит языком по стволу, вызывая у Кёнсу громкий крик, и сипло говорит: - Я хочу закончить эту ночь именно с тобой, Кёнсу. И желаю я сейчас именно тебя, а не кого-то другого. - Чонин, - выдыхает Кёнсу и стонет, когда Чонин накрывает губами головку члена, кончиками пальцев скользя по бедрам. До запускает пальцы в его волосы и, дергая их на себя, безостановочно повторяет: - Черт, черт, черт! Чонин понимает, что находится на пределе. Он отстраняется и, подавшись вперед, порывисто целует Кёнсу во влажные губы. Все происходящее спонтанно, непривычно и как-то нереально. Секс для него всегда был неким алгоритмом, процессом, подчиненным какому-то определенному порядку действий. С той же Суён он всегда делал все механически, чисто на автоматизме, чтобы в итоге прийти к желаемому результату. Сцены, которые Чонин описывал в своих романах, постельные сцены, наполненные безумной неконтролируемой страстью, казались ему удачной выдумкой, ведь в реальности, как думал Ким, таких ощущений и эмоций быть не может. Сейчас он лихорадочно тычется губами везде, где может дотянуться, просто сходя с ума от того, насколько горячий и податливый сейчас Кёнсу, теряя разум от безумного желания вжать его в матрас, развести в стороны эти чертовы ноги в чулках, на которые у него явный фетиш с первой минуты знакомства, и трахать его до изнеможения. Голова идет кругом, воздух в легких сжигается, заставляя его задыхаться, Чонин с трудом отстраняется от До, чувствуя, как член болезненно ноет. Он глубоко вдыхает раскаленный воздух и шепчет, облизывая пересохшие губы: - У меня никогда не было такого секса. Я просто не знаю, что делать для того, чтобы тебе не было больно. - У меня тоже не было, - дыхание Кёнсу опаляет его губы, и Чонин с трудом подавляет порыв вновь его поцеловать. – Но ты вроде должен меня растянуть. – Он краснеет и в упор смотрит на Кима. – Пальцами. И нужна смазка. - У нас нет смазки, - сдавленно отвечает Чонин и хрипло стонет, когда Кёнсу берет его за руку и втягивает в рот его пальцы. Пухлые губы обхватывают указательный палец и начинают медленно его посасывать, и Ким думает о том, что он готов кончить, только наблюдая за тем, как До сосет его пальцы, прикрыв темные от возбуждения глаза. Язык скользит по коже, губы размыкаются, и Кёнсу тихо шепчет, выпуская его пальцы изо рта: - Я больше не могу. Сделай что-нибудь, или я кончу прямо так. От его губ до пальцев тянется тонкая ниточка слюны. Чонин сглатывает и, подавшись вперед, целует его, оглаживая влажными пальцами бедра. Терпеть становится невозможно, и он вгоняет сразу два пальца, чувствуя, как на них давят жаркие мышцы. Кёнсу больно прикусывает его губу и шипит: - Ох, блядь! - Больно? – глупо осведомляется Чонин. - Неприятно, - отзывается До, болезненно морщась. Ким успокаивающе целует его в лоб и осторожно двигает пальцами, пытаясь найти нужную точку. Внезапно в затуманенную возбуждением голову приходит мысль о том, что ведь он опять забыл имя своей бывшей девушки. Не Суён же ее звали, а как-то по-другому. Су… Су… - Ох, черт! – внезапно кричит Кёнсу и с силой царапает его плечи длинными ногтями, откидывая голову назад и ударяясь затылком об изголовье. Чонин вздрагивает и вновь двигает пальцами¸ на что До тихо стонет и протяжно выдыхает: - Да, блядь, да… Сделай так еще! Он смотрит на Кима из-под упавшей на глаза вишневой челки, и Чонин понимает, что больше терпеть не в состоянии. Он отстраняется и садится на колени, подрагивающими от возбуждения пальцами размазывая слюну и выступившую смазку по пульсирующему от возбуждения члену. Горящие лихорадочным огнем глаза неотрывно смотрят на Кёнсу, возбужденного, нереально красивого Кёнсу, на задранное платье, на ноги в тонких сиреневых чулках, лежащие на влажных от пота плечах Чонина. Ким рвано выдыхает и подается вперед, входя в растянутое колечко мышц, слыша громкий вскрик Кёнсу и сходя с ума от болезненного удовольствия. Он вдалбливается в горячее податливое тело, придерживая До за бедра и задыхаясь от того, насколько ему сейчас хорошо. Мышцы вокруг члена сжимаются, по телу разливается жар, Кёнсу мечется на бархатном покрывале, безостановочно повторяя его имя сорванным хриплым голосом. Чонин ощущает приближение оргазма и скользит влажной ладонью по животу До, накрывая рукой напряженную плоть. Кёнсу стонет и что-то шепчет ему, почему-то на японском. Это звучит настолько возбуждающе, что он кончает, смыкая пальцы на члене До. Тот судорожно всхлипывает и выгибается, кончая и пачкая спермой ладонь Чонина. Воздух в комнате спертый, и Чонин глубоко вдыхает, отстраняясь от Кёнсу и практически без сил падая на покрывало. Он пытается восстановить дыхание и рассеянно вытирает руку прямо о подушку. Все это ненастоящее. Эта ночь ненастоящая. И сейчас он вновь вернется в свою серую комнату к пустым надеждам и блеклым воспоминаниям. Внезапно он чувствует легкое прикосновение к плечу и поворачивается. Растрепанный, уставший Кёнсу протягивает к Киму руки и тихо говорит: - Чонин-а… Чонин вздрагивает и тянется к нему в ответ, стискивая его в объятиях и закрывая глаза. Картинки из прошедшей нереальной сумасшедшей ночи калейдоскопом проносятся в голове, и Ким ощущает, как холод уходит. Все реально. И воспоминания тоже реальные, яркие, живые, которые останутся с ним навсегда. А еще он понимает, что чувства вернулись. Намного сильнее, чем те, что он описывал в своих книжках о любви. ***** - Теперь я понимаю, почему Японию называют Страной восходящего солнца, - говорит Чонин, держа в озябших ладонях картонный стакан с кофе и зачарованно наблюдая за тем, как поднимается над горизонтом огромный огненный шар. - Это красиво, - кивает головой Кёнсу. На нем вновь синий парик, платье и каблуки, а на лицо нанесен яркий макияж. Чонину хочется сдернуть с него эти дурацкие искусственные волосы, потому что настоящие, темно-вишневые волосы До намного красивее и мягче, но он сдерживается, понимая, что это неправильно. Ведь этой ночью в Токио он познакомился с Евой. Значит, и прощаться он должен с ней. - Едешь в аэропорт? - спрашивает Кёнсу и зябко ежится. Чонин приобнимает его за плечи и кивает: - Да. У меня билеты на рейс в полдень. Он поворачивается и смотрит на До: - А ты? Кёнсу подставляет лицо яркому солнечному свету, и Чонин задерживает дыхание, любуясь его тонкими чертами. Он беззаботно улыбается и встречается глазами с Кимом: - А у меня есть еще день. Я улетаю только завтра. Чонин хочет ему что-то сказать, но путается в словах, кажущихся нелепыми, неподходящими и ненужными. Он вновь сжимает в руках стаканчик c нетронутым кофе и слышит негромкий гудок. - О, твое такси приехало! – негромко восклицает Кёнсу и вскакивает с парапета, отряхивая ноги. Чонин смотрит на ярко-желтую машину и невольно удивляется: - Странно, в прошлый раз машина была голубого цвета. - Городское такси? – изумленно таращится на него До. Чонин кивает. - Этого не может быть, - уверенно говорит До. – Государственные такси бывают только желтого цвета. Другими они быть не могут. Ким открывает рот, намереваясь возразить, но закрывает его обратно, расплываясь в улыбке. А ведь удивляться-то и нечему. Это же Токио. - Хорошего полета, - тихо говорит Кёнсу. Чонин смотрит на него в упор и неловко кивает ему: - И тебе. – Чуть помедлив, он добавляет: – Береги себя. Кёнсу смеется и разворачивается на каблуках. Ким молча смотрит, как медленно удаляется от него хрупкая фигурка, слегка покачивающаяся на нелепых каблуках, и шепчет одними губами: - Ева… Ева… Кёнсу. Он тяжело вздыхает и садится в машину, поправляя рюкзак. Машина трогается с места, и внезапно Чонин слышит легкую вибрацию. Он недоуменно вскидывает брови и достает из кармана телефон. Около десятка пропущенных вызовов и целая куча гневных сообщений от обеспокоенного Бэкхёна. Ким вглядывается и видит ярко-зеленый значок заряда: телефон работает, как ни в чем не бывало. Чонин машинально проводит пальцами по экрану и улыбается. Затем поднимает голову и смотрит в окно, провожая взглядом проносящиеся мимо залитые солнечным светом здания. Токио отпускает его, оставляя старого Чонина где-то внутри себя, на одной из запутанных шумных улиц. ***** Рюкзак летит на пол. Чонин стаскивает с себя ботинки и с наслаждением потягивается: тело затекло после долгого перелета. Квартира встречает его холодом и темнотой, и Ким нажимает на выключатель, отчего старая люстра под потолком комнаты загорается. Он заходит в кабинет, который, кажется, совсем не изменился. Старое велюровое кресло, письменный стол с настольной лампой, покрытой алым абажуром, светло-бежевые занавески, подоконник, на котором стоит ваза из венецианского стекла. Все осталось неизменным. Вот только сам Чонин изменился. Взгляд падает на подернутую тонкой пленкой пыли бумагу на письменном столе. Он медленно подходит практически вплотную и пристально смотрит на старательно выведенные ему рукой четкие символы: «Ее звали…» Он садится на слегка колченогий стул и берет в руки ручку. Заносит ее над листом и замирает, чувствуя, как гулко бьется сердце. Затем глубоко вдыхает и с робким трепетом пишет: «Ее звали Ева». И потом что-то будто щелкает внутри, и Чонина буквально прорывает. Он цепляется руками за бумагу и пишет, пишет, пишет, забыв про сон, еду и отдых, стремясь успеть как можно больше, пока его воспоминания настолько свежие и прекрасные. Он яростно черкает ручкой и пишет книгу о Ней, о той самой героине, которую так долго хотел описать в своей истории. Ева, изменившая его жизнь. Ева, изменившая жизнь Кёнсу. Загадка, бродящая по улицам ночного Токио и не боящаяся встреч с самыми странными его обитателями. Самая настоящая из всех когда-либо существовавших фантазий. ***** - Если честно, то я охуеваю от тебя, Чонин, - Бэкхён смотрит на него с легким восторгом и качает головой. От такой сентенции Ким невольно давится чаем и громко кашляет. Бён заботливо хлопает его по спине и продолжает: - Два месяца не мог написать ни строчки связного текста и ходил, будто привидение, из угла в угол! А потом съездил на один день в Токио и за две недели написал такую книгу, что нам светит Национальная Премия за лучший бестселлер, - Бэкхён вздыхает. – И чем ты, черт возьми, там занимался? В отеле ты так и не появился, где же ты шлялся? - Я гулял, - бурчит Чонин, глядя на обложку собственного романа с недовольством. Черт возьми, художник сделал Еву совершенно не похожей на нее настоящую. Волосы чересчур длинные, платье какое-то блеклое, и глаза не такие живые и яркие. Не такие, как у Кёнсу…. Сердце болезненно екает, и перед глазами встает его образ. Он думал о нем все это время, и каждый раз становилось мучительно больно. Интересно, он уже в Сеуле? Наверняка вернулся на свою скучную и неинтересную работу в офисе. Как же он выглядит в строгом костюме? А волосы у него все еще темно-вишневые? Чонин чувствует, как начинает задыхаться от того, насколько сильно он хочет его увидеть. Насколько зависимым он может быть от другого человека. - И эта Ева – кто она? – врывается в его сознание голос Бёна. – Какое-то странное, немного нетипичное для кореянки имя. Нет чтобы назвать ее Сыльги или Хёри, а ты… Чонин поднимает на него взгляд и тихо говорит, глядя на Бёна так, что тот замолкает и округляет тщательно подведенные глаза: - Бэкхён-а… Я могу попросить тебя об одном одолжении? ***** Его ладони слегка влажные от пота. Чонин крепко сжимает в руке бумажку с адресом и напряженно вглядывается в сменяющиеся на табло цифры. До Кёнсу, двадцать пять лет. Менеджер по продажам в компании, занимающейся производством пластиковой посуды. Живет в небольшой квартире на окраине Сеула, водит машину и не замечен ни в чем криминальном или выбивающемся за рамки приличия. Чонин невольно вспоминает накрашенные блестящей подводкой большие глаза До и фыркает. Раздается легкий звон, и створки лифта начинают открываться. Сердце бешено колотится в груди, и Ким в панике думает о том, что зря он это затеял. Что, если встреча не будет радостной для них обоих? Что, если Кёнсу уже читал его книгу, и теперь в ярости от того, что Ким использовал Еву в качестве главной героини? Что, если все, что было, - это лишь магия Токио, и здесь, в Сеуле, уже ничто не будет, как прежде? Он хочет развернуться и уйти и уже делает первый шаг назад к лифту, как внезапно слышит знакомый голос и замирает. Его волосы теперь светло-каштанового оттенка, и ему это очень идет. На нем белая рубашка и черные брюки, но Чонину как-то плевать на то, во что и как он сейчас одет. Он с трепетом смотрит на что-то объясняющего коллегам Кёнсу и ощущает, как нутро заполняет болезненное, необъятное, удивительно сильное чувство. Внезапно До вздрагивает и, подняв голову, встречается с ним взглядом. Карие глаза расширяются, и пару мгновений он смотрит на Чонина, не мигая, будто на какой-то мираж, на иллюзию, которая вот-вот исчезнет. Но он не исчезает, а, напротив, делает шаг навстречу. Кёнсу расплывается в широкой улыбке и, не обращая внимания на что-то втолковывающую ему сотрудницу, кладет бумаги на стойку и торопливо идет к Чонину. И в этот момент Ким понимает, что все, о чем он думал ранее, - глупости. Плевать на книгу. Плевать на то, что они в другом городе. Ева осталась в Токио и бродит где-то по его кварталам, встречая одиноких путников и наблюдая за цветением вишни напротив старого синтоистского храма. А Чонин и Кёнсу здесь, в Сеуле. И они любят друг друга, где бы они ни находились. *Ичибан Кирин - известная японская марка пива. **Ханбок - национальный традиционный костюм жителей Кореи. The End.