In a new day, it's a broken life, what's left inside?

Когда он увидел дракона, то подумал, что у него, наверное, передозировка. Старший принёс и подсунул какой-то наркотик — от брата же не отмахнёшься. Если захочет, то любого заставит действовать по своим правилам. Впрочем, Коразон сам был не против попробовать что-то новое — вопреки всему Дофламинго показывал ему подобные способы развлечения редко, а самому лезть — муторно и грязно. Росинант, конечно, не забывает, что сам весь пропах этими сделками и боями в подворотнях, но на наркотики банально не было времени. Или брат узнал о том, что Коразон сливает всю информацию Дозору — решил убить не пытками или ножом в сердце, а своими излюбленными способами отдохнуть (этого, впрочем, Дофламинго никогда и не скрывал). Но дракон был здесь: с яркой чешуёй, переливающейся в слабо освещённом помещении всеми оттенками рыжего и жёлтого, а иногда казалось, что на хвосте есть отголоски нежно-розового. Дракон почти не двигался, только громко (по меркам Коразона) дышал. За спиной были большие крылья — в сложенном состоянии доходили до середины метрового хвоста. Это не могло быть реальностью, а поэтому пугаться не надо было. Дракон (а в мыслях Росинант уже ласково прозвал его «Солнечный» — схожий только окраской, но он напоминал ему солнце в ночное время, когда все взгляды устремлены на луну и звёзды) смотрел на него огромными глазами и иногда моргал. Казалось, ресницы его были как две руки Росинанта. Находиться рядом с таким опасным существом было весело — потому что всё происходящее здесь никак не повлияет на его реальную жизнь. Скоро пелена спадёт, дракон рассеется в непонятном свечении, а появляться будет только в воспоминаниях Коразона, если, конечно, Коразон сможет вообще что-либо вспомнить после этой ночи. — Ты думаешь, что я не существую, так? Если бы ему на полном серьёзе сказали, что можно слышать голос дракона в своей голове, то он бы плюнул этому человеку в лицо. Сейчас он слышал низкий и тяжёлый голос Солнечного — и что-то в этом было. Что-то невозможно странное и глупое, но Росинант не успел открыть рот, как в голове прогремел ответ: — Я владею твоими мыслями. Коразон, конечно, залился смехом, но что-то неприятно царапнуло по внутренностям — казалось, что голос звучит именно в голове. Да и не видно было по дракону, что он что-то говорит — хотя насколько это можно было бы видеть по рту, срытому чешуёй. — Нет ничего реальнее, чем то, что ты считаешь сумасшедшим, — уже более тихо отозвался Солнечный. А потом Дракон поднял когтистую лапу — медленно, будто бы пытаясь заново соединить её со всем телом. Коразон почувствовал только кровь, стекающую по животу к ногам, а когда посмотрел вниз, то увидел свои внутренности, вываливающиеся наружу. Боли не было. ... Потом он очутился на крыше огромного здания и смотрел вниз — люди, одноэтажные дома, магазины. Чуть дальше отливалось синим широкое море. Коразон не мог понять, где находится, но здесь хотя бы не было разговорчивых и странных существ, что уже лучше. Но когда чья-то рука с силой толкнула его в спину, то он понял, что чертовски ошибался. Не устояв на месте, Росинант ступил вперёд, а так как впереди была только пустота, то свалился вниз — прямиком в объятия асфальта. Коразон бы закричал, но так привык молчать, что из горла не вырывалось и звука. Расстояние до земли не сокращалось — хоть Коразон летел вниз и чувствовал себя глухим из-за ветра. Если закрыть глаза, то можно представить, что ты не падаешь, а летишь — чёрная накидка с перьями на плечах вполне могла бы сойти за крылья. Если открыть глаза и попытаться перевернуться в воздухе, чтобы смотреть не на асфальт, а на небо, то можно на секунду подумать, что ты свободен — нет брата, нет детства, нет Дозора, нет ничего, что могло бы выходить за пределы неба. Коразон никогда не приписывал себя к богам (как это делал Дофламинго, например), но его всегда тянуло смотреть вверх, даже в свои пять или семь лет. Но не остро и зло — в глаза людей, чтобы доказать, что ты уже не маленький и можешь себя спасти, а на небо. Впрочем, Козарон часто думал, что небо него как раз спасает от необходимости смотреть в глаза и говорить. Когда он попытался представить свободным не только себя, а ещё и Ло, то почувствовал нестерпимую боль в спине. ... Следующую смерть он видел от пуль неизвестных ему людей. Они не кричали, что Коразон получил по заслугам, что «мы осуществили свою месть — наконец-то!», никто не упрекал его. Или Коразон просто не слышал. Пули проходили навылет, застревали в ногах, руках, животе. Следующая резким движением прилетела в лоб. ... Ещё одна смерть настигла его в снегу. Было чертовски холодно, а привычная шапка на голове не грела. Хотя, если быть честным, то тут вряд ли согреет что-то кроме тёплого дома и алкоголя. На этот раз у Коразана болело всё — ноги, руки, голова. Тянуло невыносимо, будто бы резало, будто бы там были раны, а когда на кожу попадал снег, то приходилось сжимать зубы в отчаянной попытке не закричать. Если бы Коразон закричал, то голос у него был бы надрывный, но не такой — будто бы ты не разговаривал три недели. Росинант помнил время, когда мог молчать месяцами, а потом приходилось целый день учить заново — каждое слово давалось с трудом. Сейчас он не чувствовал этого — хрипло засмеялся (хотя хотелось, нестерпимо хотелось плакать и выть). Потом ему показалось, что он слышит чей-то плач. Снег забирался под одежду, таял и заливался водой в глаза и в рот, уже не больно, но хотя бы неприятно холодил уши и пальцы. Всё превращалось в мутную пелену, а в голове гремели слова дракона вперемешку с плачем. Плачем ребенка. Нет ничего реальнее… Кто-то кричит: «Кора—сан!» …чем то… Проблема в том, что никто никогда не называл его так. …что ты считаешь… Перед глазами будто бы пролетает яркая вспышка: как все эти розовые вывески на магазинах, как хвост безумного Солнечного, как его брат. …сумасшедшим. С ним определённо творилось что-то странное. ... Когда он очнулся в своей комнате, то первым делом ему захотелось пить. Ноги дрожали, а в пальцах всё ещё покалывало — будто бы он три часа простоял на морозе. Особого отличия не было — он три часа (возможно — больше) лежал на морозе с онемевшими пальцами и растопленным снегом во рту. Проблема в том, что сейчас он не чувствовал боли, только такое ощущение, что тебя разбудили от плохого кошмара — просто коснулись рукой плеча, а ты уже подскакиваешь с широко раскрытыми глазами. Он оглядел себя: всё такой же костюм, обувь, висящие ниже плеч красные сердечки, прикреплённые к шапке. Он быстро бросил взгляд на зеркало и на секунду онемел. Из зеркала на него смотрел его собственный брат: розовая накидка, светлые волосы, слишком острые черты лица, очки, закреплённые в волосах, глаза… У брата всегда были красные глаза. Отец шутил, что в детстве только так их и различал: не по возрасту, например, а по глазам. Росинант — синие, Дофламинго — красные. Дофламинго — кровь. Росинант — кровь. Коразон всегда говорил, что у брата с самого детства кровь на руках, но сам состоял только из крови, протухших органов и немного актёрского мастерства. И из огромного количества лжи. Ложь, наверное, имеет синий цвет, раз он так много врёт за всю свою жизнь. Но сейчас на него смотрели красные от злости и ехидства глаза брата, вечно спрятанные за очками.

(Росинант никогда бы не признался, но он рад, что брат носит очки, ибо смотреть в глаза — заглядывать в душу брата. Росинант умел заглядывать в душу.) (Особенно — к нему.) (Смотреть в его душу опасно — тебя может снести волна безумия.)

Всё его тело сковал страх, а кровь на мгновение превратилась в лёд или в камень — он не мог и пошевелить рукой. Коразон моргнул. Всё пропало за секунду — видение в зеркале, неспособность двигаться, голос. — Блядь, — тихо выдохнул он, закрывая лицо руками. Это был не первый раз, когда ему мерещится чужое отражение, но точно не последний. В такие моменты ему казалось, что синяя ложь и алая кровь сливаются в один цвет, у них появляется один запах и один вкус — они становятся единым целом, не разорвёшь. Этот необъяснимый цвет оставался в его глазах надолго.

(Иногда Росинант смеётся сам с себя — никогда не может произвести «навсегда» или «навечно», только сухое «надолго» — будто бы сможет в это поверить.)

Он резким движением открыл дверь и выбежал в коридор. Сейчас хотелось найти Дофламинго. Зачем — он подумает об этом позже. Что-то вроде «Расскажи, что случилось за последний месяц», наверное, подойдёт. Не Дофламинго привыкать к странностям брата — да и вообще к странностям. Коридор пуст, а слишком высокая розовая дверь внезапно давит. И желание открывать, видеть это загорелое и знакомое лицо внезапно пропадает. Он делает усилие и нажимает на ручку двери. Дофламинго сидит в кресле и играет в карты сам с собой.

(Это, наверное, и было их главной идиллией: Дофламинго не замечал странностей Росинанта, а Росинант — странностей (или даже проблем) Дофламинго.)

Он уже хочет спросить: «Что делаешь?» или «Могу сыграть с тобой», но вовремя прикусывает себе язык. Три раза стучит по деревянной двери. Дофламинго, видимо, решил поиграть в молчанку, потому что с совершенно непроницаемым видом он продолжал кидать карты на стол. Росинант подошёл к столу — убедившись, что брат не поворачивается в его сторону, он кладёт руку на него плечо и… Его рука проходить сквозь. Растворяется в розовых перьях. Через секунду показалось, что кисть начинает снова неметь — почти как от недавнего сна в снегу. Руку покалывало, поэтому он поспешно «выдернул» её из тела брата. Всё это походило на бред наяву. Драконы, крыша, снег, пули, «Кора-сан», желание говорить, а теперь это. Он топнул ногой. Довольно-таки сильно. Если бы нога могла коснуться пола, то стол бы затрясся. Нога прошла сквозь пол, но Коразон быстро вернул себе устойчивость. Подбежал к невысокому шкафу и попытался скинуть пачку сигарет. «Ну, давай, чёрт возьми, реагируй», — мысленно шептал себе он. Пачка лежала, а на чёрном картоне виднелась пыль — даже та не слетела от его прикосновений. — Блядь, Дофи, — в ужасе начал он, не понимая, что раскрывает секрет почти всей своей жизни, — посмотри на меня. Посмейся. Скажи, что видишь, чёрт возьми! — сорвался на крик. Голос был чистым — если бы он говорил, ну, как все нормальные люди, а не два раза в месяц. Всё завертелось в голове и не желало приобретать нормальную форму. Нормального здесь вообще было мало. Он надеялся, что это сила какого-то Дьявольского фрукта — изменять тела людей, делать их невидимыми, прозрачными. Коразон попытался схватиться за ручку двери, но она не поддавалась. Паника поднялась и затопила весь здравый смысл. Но когда он заходил, когда заходил сюда, то дверь отвечала на прикосновения — беззвучно повернулась. (Брат на открывающиеся двери никогда не реагировал. Он вообще на многое не реагировал — пока его не окликнут.) Он. Мог. Её. Открыть. Мог. Он чувствовал гладкое покрытие под рукой. Он пытался вспомнить, как правильно браться за ручку двери, а потом всё это внезапно показалось таким идиотским. «Как правильно открывать дверь, если твоя рука проскальзывает». Можно написать книгу. Он плюнул на всё и просто прошёл сквозь. Ощущений не было никаких. Просто подул лёгкий ветерок — и вот ты уже в коридоре. Мимо прошла Бэйби пять и, постучавшись, вошла в кабинет. — Молодой господин, мы скоро прибудем. — У меня нет желания куда-либо идти, сделай всё сама. — Хорошо. Росинант тускло вспоминает, что они нашли какой-то остров, чтобы запастись едой и всякими мелочами. Бэйби пять выходит из кабинета. Коразон пытается преградить ей путь — возможно, что она почувствует, догадается. Девушка просто проходит сквозь его ноги (слишком низкий рост). Росинант замечает, что у неё заспанный вид и круги под глазами. Это не похоже на обычное весёлое и почти безмятежное состояние девочки, поэтому напрягает не меньше, чем собственные проблемы. Когда она скрывается за углом, Коразон приходит в себя. Он бежит, бежит, бежит — за Бэйби пять, а потом вылетает на палубу, осматривается, пытается скинуть вещи, дотронуться до людей, сломать кулаком что-нибудь, крикнуть — когда совсем нет сил. Он грустно опускается. Ни черта не выходит, никто за полтора часа даже в его сторону не посмотрел. Отчаяние застилало глаза. Это было сильное проклятие, действие Фрукта или просто его сон. Лучше, конечно, чтобы сон. Он поднимается на ноги и в нерешительности смотрит на пачку сигарет — такая же, как и в кабинете брата. Коразон по своей натуры был человеком довольно забывчивым и неуклюжим: оставлял сигареты и спички везде, не мог удержать сигарету в руках, поднимал ноги так высоко, что всё выпадало из карманов. Поэтому даже не удивился, увидев здесь свою вещь. Большая часть людей уже разошлась, а оставшееся двое писали что-то в тетрадках, отвернувшись от него. Он не надеялся, что что-то может произойти — как, оказывается, один день бессильной злобы меняет людей. Он не надеялся, но пачка легко легла в руку. Он ошалело посмотрел — на пальцах тонкий слой пыли, а твёрдая упаковка приятно холодит руку. И всё, блядь, выходит окончательно из-под контроля. Не хочется кричать или ломать корабль — он просто трясущимися руками поджигает спичку и закуривает. От сигарет тошно и хочется блевать, а Коразон пытается уговорить себя, что — нет, это всё от сигарет, не от самой ситуации так паршиво. Сигареты возвращаются ему частичку той жизни, когда он просто боялся, что все его внутренности раскроются. Сейчас его внутренности никто не увидит — даже если возьмёшь меч и разрежешь себе живот, заляпав всю палубу. Росинант выкидывает окурок в море, а потом снова поджигает спичку, подносит пламя к указательному пальцу и ждёт секунду. Боли нет. Боль не распространяется сразу по всему пальцу, отдавая приказ в мозг: «Убери сраную спичку от сраного пальцы, уебан!» Ничего нет. Он дует на огонь, а потом смотрит на руку — на месте пламени всё такая же розовая кожа. — Вот сука, — поражённо выдыхает он. — Кто здесь? — кричит тот самый парень, оставшийся на палубе. — Ты меня слышишь? — не подумав вылетает. Коразон разворачивается на пятках и смотрит в сторону парня. Он оглядывается по сторонам. — Видимо… показалось… — шепчет он себе под нос. Росинант понимает, что последнего предложения он не услышал и начинает орать громче: «Сукин сын», «Заметь меня, болван!», «Прекрати читать сраную книгу, когда я говорю с тобой». Ничего. Он снова чувствует себя потерявшимся и маленьким. ... — Где Ло? — шепчет он на ухо Бэйби пять, когда та сидит в своей комнате и изучает какую-то нудную книгу — видно по глазам, что устала и хочет бросить всё. — Ты что-то знаешь. Расскажи: где Ло? Девочка вздрагивает и поворачивается на звук его голоса. У неё в глазах такой настоящий ужас, что весь мир на пару минут сужается до размеров этой комнаты — он должен говорить ровно, не задеть какую-нибудь её вещь, не сорваться. Просто для того, чтобы это не стало настоящим кошмаром и травмой для неё. Хотя голос, появляющийся из пустоты, спрашивающий про её пропавшего (кажется) друга — это тоже драма. — Что ты… — дрожащим голосом начинает она, вставая со стула. Книга с громким хлопком падает на пол, а Бэйби оборачивается, мимолётно взглянув на предмет, и снова смотрит по сторонам. — Кто ты?.. — Где Ло? — настойчиво повторяет он. Он даже рад, что раньше не говорил при них, потому что у Бэйби довольно хорошая память — узнала бы голос. Никто не поверил бы, что она слышит Коразона в пустой комнате, но добиться слов от неё было бы тяжелее. И просто это было бы… неправильно. Лучше призрак, поселившийся на корабле. Лучше безумие с голосом неизвестного человека, чем с братом своего босса. — Где Ло? — чётко и ещё более настойчиво произнёс Росинант. — Я не… — лепетала девочка, — его не было полторы недели… он… Дальше она пятится к стене и затыкает себе рот рукой. Глаза у неё одновременно злые и просящие помощи, поэтому Коразон тихонько идёт по лаковому покрытию корабля. Если верить календарю, висевшему на стене Бэйби, то он гуляет в образе невидимки по кораблю уже почти две недели. Если это не Ад, то точно его начало. ... За две недели он научился управлять своим телом. Если сосредоточиться, но думать совершенно о посторонних вещах, то можно открывать двери, поднимать книги или разломать палубу (за две недели Коразону много раз надо бы выпустить пар). Если говорить ровно и тихо, прислушиваясь ко всем другим звукам — шуму моря, разговорам и смеху Бэйби пять, скрежету насекомых в воздухе. Если зацепиться за всё это, то можно говорить — так, чтобы тебя услышали. На корабль прокрались слухи, что здесь теперь обитает призрак, пугающий людей. Призрак не делает ничего особенного, но один раз ударил какого-то паренька в живот (того самого, который игнорировал Росинанта). Сам Коразон не знал, что с ним случилось, но рассматривал такой вариант: что его могли убить. Никто не спрашивал «Где чёртов Коразон шляется две недели?» и вообще не произносил его имени, а из его комнаты выкинули все вещи. Ещё на корабле не было Ло — и это пугало. Как синяки под глазами Бэйби, как ещё более безумный смех брата. Или как тот факт, что Росинант не отображается в зеркалах. За всё это время он не пытался поговорить с братом. Ему хотелось взять под контроль свои тело и разум, а если повезёт, то ещё и воспоминания, а уже потом идти разбираться. Не повезло. Он думает над тем, что было до всего этого безумия на корабле: Солнечный, крыша, пули, снег, «Кора-сон». Пытаясь совместить всё, Росинант оказывается раз за разом в тупике. Но то, что он не мог вспомнить, это определённо не что-то радостное. ... Он медленно открывает массивную дверь в комнату брата и заходит, еле наступая на пол. Если постараться, то можно оставить свои следы на песке. Если постараться, то можно ходить так, будто бы обычный человек. Сейчас ему как никогда хотелось быть незаметным и даже несуществующим. Он замирает у самого входа: брат курит. Дофламинго и раньше не отказывался, но сейчас на столе перед ним лежат именно его, Коразона, сигареты, а он их терпеть не может. Говорит, что лучше яда глотнуть, чем курить постоянно такую отраву (а курил Коразон действительно постоянно). Он затягивается и выпускает светлый дым. Окна закрыты, воздух настолько пропах сигаретами, что можно задохнуться — если не прекратить курить сейчас же. Открытая дверь опять не привлекла внимания брата, но когда он кашлянул, обращая на себя внимание, Дофламинго медленно повернул голову вправо. Просто открытая дверь. Росинант знает, что сейчас брат смотрит на пол и думает, что «просто показалось, плевать». — Прекрати давиться, — с лёгкой усмешкой подмечает Росинант. — Мы оба знаем, что эти сигареты полное дерьмо. Коразон никто и не скрывал, что у сигарет неприятный привкус, что они слишком горькие и крепкие. Это его никто не останавливало — они приятно опустошали голову. Это всё, что в действительности нужно. — Какого чёрта, — начинает Дофламинго, вставая с дивана. Он крепче сжимает сигарету в руках и машинально ищет глазами отложенные в сторону розовые очки. Росинант не находит в себе слов. Сейчас он хочет быть видимым, показаться ему и сказать, что всё хорошо. Наверное, Дофи волновался всё это время — брата не было. Росинант действительно думал, что его брат чудовище, но когда он искренне хватает поскользнувшегося на мокром полу Росинанта, то в глазах у него нет ничего от чудовища. И от красных оттенков, кажется, тоже ничего нет. Иногда Коразон думал, что даже если признается брату во всем вранье, то не получит удар под дых — слишком реальными и честными были глаза. Коразон срывается с места и в два шага доходит до Донкихота. Он поднимает руку и, напрягаясь, кладёт её на горячую щёку брата. Рука кажется просто ледяной, а потом… В голове соединяется всё произошедшее: снег, пули, «Кора-сан», пропавший Ло. Он чувствует фантомную боль в груди, руках, ногах, везде — от пуль этих солдат, пытавшихся отнять у него Фрукт. На следующей секунде его захлёстывает радость: он достал, достал его, чёрт возьми! Теперь с Ло всё будет нормально — не умрёт, покрывшись белыми пятнами с ног до головы! И брата он, блядь, обставил! Дозор. «Зачем ты заставляешь меня снова убивать свою кровь?» Ящик под спиной. Взгляд брата, отображающий только волнение за Фрукт. Коразон думает, что лучше сразу умереть. Наступить на мину, прострелить себе висок из револьвера, утопиться, поджечь себя, спрыгнуть с крыши — что угодно, но не это. Он чувствует эйфорию — смешанную с горечью последней сигареты на языке.

(Смешанную с предательством.)

Он отдёргивает руку. Он смотрит на руку так, будто видит её впервые в жизни, а когда поднимает глаза, то Дофламинго смотрит на него. Не мимо, не в стену. Чётко на его лицо, в глаза. — Роси?.. — слабо отзывается тот, моргая. Не сил собрать себя, не сил сделать голос более твёрдым — о, Росинант знает это чувство. Он таким же взглядом смотрит на брата, а на секунду (совсем маленькую секунду) ему кажется, что под рубашкой есть кровь, а рана от пули не зажила, не оставив шрама, а кровоточит и саднит. — Что, блядь, за хуйня? — наконец находится Дофламинго. Он отходит от него на шаг, а потом хватает за грудки — притягивает к себе, вдыхает его запах, выдыхая прямо в рот Коразону горьких запах собственных сигарет. Они стоят непозволительно близко. Непозволительно для этой ситуации — и вообще для них. Росинант ничего не произносит. Только бьёт его по руке и слышит звук открывающейся двери. — Проваливай, — не смотря на того, кто вошёл, резко произносит Дофламинго. — Извините, мне надо сообщить… — Не слышал? — чуть ли не зарычал он, когда понял, что парень просто застыл. — Убирайся. — Извините. Дверь с грохотом закрылась. — Снова пугаешь своими выходками всех людей вокруг. — Их бы больше испугало твоё появление. — Думаю, он меня не видел, — честно признался Коразон. Он вообще не мог понять: каким образом Дофламинго удаётся смотреть ему просто в глаза. Росинант закрывает глаза и, быстро поворачиваясь, бежит в стену: проходит сквозь, а потом ещё через несколько, а потом проваливается куда-то. Здесь темно, чисто и спокойно. Коразон хочет чувствовать боль. Болью хотя бы можно отрезвить своё сознание. ... Они встречаются на следующий день. Коразон опять открывает дверь, проходит внутрь, но молчит. Дофламинго, разместив ноги на высоком подоконнике, читал какую-то тяжёлую и большую книгу. Сейчас он заметил его сразу. — Ты знаешь об этом что-нибудь? — спрашивает он, указывая руками на своё тело. — Это ты виноват? — Было лучше, когда ты молчал, — признаётся Дофламинго. — Мне нравилось общаться с тобой жестами. — Сейчас это… глупо. Всё равно я, кажется, уже мёртв. — Да, мёртв. То, с какой лёгкостью он это сказал. На секунду это прошибло всё тело Росинанта, а потом дошло, что это вообще-то его брат. Ничего другого и не следовало ожидать. Дофламинго легко опускает ноги на пол и поднимается. Подходит к брату и кладёт руку сначала на плечо, а потом ведёт её к щеке. Коразон во второй раз чувствует контраст его холодной кожи и горячих пальцев брата (они у него всегда такими были — будто печка; иногда даже спасало — в далёком и страшном детстве, когда у них не было ничего — кроме друг друга). Дофламинго наклоняется и слегка касается его губ — пробует, пытается понять ощущения. Или не хочет, чтобы Коразон снова растворился. Губы у него опять с привкусом сигарет. — Ты должен сейчас гнить на каком-то стрёмном острове, — безумно шепчет он в его губы, — какого Дьявола ты разгуливаешь здесь, проходишь сквозь стены?! Какого чёрта никто тебя не замечает и не докладывает об этом мне? — Ты сначала тоже меня не замечал. — Я не знал, что у тебя такой сексуальный голос, — внезапно признаётся Дофламинго и гладит большим пальцем его щёку. — Но тебе больше нравится общаться жестами? — Да. Не люблю, когда люди много болтают. — Но ты сам постоянно… — мелкая перепалка остаётся незаконченной, ибо Дофламинго снова целует его. Коразон думает, что это что-то очень странное. Он не должен быть здесь, он мёртв, у него встал на поцелуй с братом — это всё настолько дерьмово, что он во второй раз хочет чувствовать боль. — Я бы спросил про Трафальгара, но знаю, что ты не ответишь. — Правильно. Они смотрят друг другу в глаза секунду. Алый цвет Дофламинго на эту секунду снова становится более тёплым и родным, но уже в следующую секунду брат моргает. Снова алые глаза. Снова он думает, что жизнь — чёртов бег по кругу. Ничего не меняется. Н и ч е г о. Оказывается, даже если ты живёшь с безумным человеком, который видит живой призрак недавно умершего брата, то ничего нового не будет. Коразон хочет плюнуть на пол и свалить, но Дофламинго тянет его за руку на диван. Точнее — кидает на диван, а потом садится на его бёдра. — Не думай, что сможешь так просто уйти. — Трахнешь меня? — Я уже сделал это, — заливисто смеётся Дофи, а у Росинанта будто бы что-то обрывается внутри. Этот смех он не слышал давно — только издевательский или презрительный. Такой смех у него был в девять лет, когда маленький Росинант подумал, что надо всё прекращать/менять/шить заново. Почему-то каждый раз после этого смеха в голову к Коразону приходит, что надо всё изменить. Сейчас у него банально нет на это сил. Пару дней назад он считал, что всё происходящее с ним — бред его головы или чьё-то проклятие. Сейчас он готов принять это, остаться в этом обмороке ещё на какое-то время. Вспоминаются слова дракона. Кто знал, что именно это когда-нибудь станет его реальностью. ... Когда брат зажигает сигарету и вставляет своей рукой сигарету ему в рот, то Росинант вспоминает, что именно так выглядит их идиллия: растрепанные волосы, прозрачные следы поцелуев на губах и целая жизнь за плечами. Он не чувствует, что должен что-то менять. В комнату забегает какой-то паренёк, а за ним заходит Бэйби пять, но они ожидаемо не видят Коразона. Дофламинго снова берёт сигарету в руку и внимательно слушает, но Коразон видит: его глаза всё ещё странного оттенка. Росинант не хочет, чтобы этот оттенок кто-то увидел. Только он. Он смотрит на большое зеркало, стоящее напротив дивана. Там отображается только смеющийся Дофламинго. Росинанту впервые это нравится. ...

(Через множество лет, когда Дофламинго снова встретит Ло и почти забудет прошлое, Коразон должен будет снова выбирать: на чьей стороне быть.) (Коразон надеется, что это время наступит нескоро.)