Одно небо

В Версале не бывает снега. В отличие от далёкой и прекрасной Вены, зима в выстроенном Людовиком XIV дворце почти не отличается от осени. Даже трава раскинутых словно полотна садов остаётся порой такой же густой и зелёной. В Версале ничего не меняется. Версаль не терпит перемен, и Она до сих пор не смогла к этому привыкнуть. Белый, кружащий в воздухе снег, похожий на пух ангельских крыльев, голубые зеркала озёр, закованные в лёд и горящий, щиплющий щёки румянец. Всё это осталось навсегда позади. Осело узором инея на памяти. Эфемерный, пленяющий своим волшебством мир детства испарялся, медленно таял в сизой дымке воспоминаний и превращался в хрустальную изморось на ладонях. А где-то далеко-далеко, по ту сторону свинцово-медных вод Рейна, по-прежнему кружили снежные бабочки и горели подсвеченные золотым сиянием окна. Сказка продолжала жить, но Ей уже не было в ней места. ...Ей уже не было в ней места, но в тот год произошло маленькое чудо. С набухших, поседевших за одну ночь небес посыпались воздушные хлопья серебряного снега, и вскоре весь Версаль окутала белая вуаль настоящей, почти такой же сказочной, как в Вене, зимы. Прижав ладони к холодному, дребезжащему от ветра стеклу, Мария-Антуанетта взглянула на теряющийся в белом крошеве сад. Кружащая в воздухе метель, проступающие из темноты силуэты деревьев и расцвеченный светом из окон снег. Королева Франции уже и не помнила, когда она в последний раз видела это жемчужное, чистое, точно свет звёзд, сияние. Когда в Версале ещё был такой снегопад? Три года назад? Пять лет? А может его и вовсе не было? Впрочем, теперь это было неважно. Опустившись на затянутое красным шёлком кресло, Мария-Антуанетта закрыла глаза. В слабом свете пляшущего за решёткой огня, тускло переливался её затканный бисерными цветами стомак. Прозрачные, выполненные в виде ромбов и длинных прямоугольников паетки переливались словно льдинки и походили на хрустальные, выведенные морозом узоры. Белое манжетное кружево, воздушной пеной ниспадающее на острые локти, тоже напоминало снег. Застывшую в небесной выси пургу, недвижимую и величественную, но готовую очнуться при любом поспешном движении. А пурга за окном, между тем, всё усиливалась. Она завывала, шептала что-то уснувшим под её покровом деревьям и ударяла в стёкла с такой силой, будто надеясь выбить их и серебряным вихрем ворваться в покои Малого Трианона. Пурга неистовствовала, и, в то же время, казалась мягкой и тёплой. Будто нарисованной пастелью одним весенним, исполненным благоуханьем диких цветов утром. Скривив пухлые губы в улыбке, Мария-Антуанетта вновь коснулась ладонями стекла. Влетающей из-под деревянной рамы ветер ласкал и лобызал её пальцы, но даже его обжигающие холодом поцелуи не в силах были сравниться с прикосновениями той, которая вот-вот должна была появиться в высоком проёме дверей. Если долго смотреть на пургу, то можно разглядеть танцующих дам и кавалеров. А если долго слушать вой ветра, то можно различить мелодию, под которую кружатся пары. Это когда-то очень давно рассказала Марии-Антонии Мария-Каролина, и с тех пор, каждую ночь перед рождеством, девочки подолгу стоят у окна. Они не отходят от него пока не замерзают прижатые к стеклу пальцы, а потом протягивают окоченевшие руки к камину и до самой полночи слушают рассказы своей любимой гувернантки Эрзи, доброй графини фон Брандайс. Так было и в этот раз. Сказки о поющих на берегах Рейна наядах, легенды о снежных ведьмах, живущих высоко в горах и пленяющих всех заблудившихся путников своими чарующими, переливающимися соловьиной трелью голосами. Мифы о крохотных эльфах и гномах. Пугающие и оттого завораживающие. Рисующие страшные и, в то же время, прекрасные образы в детском, ещё не успевшим до конца окрепнуть воображении. Однако, долго засиживаться запрещено - на следующий день объявлен бал, и эргерцогини не должны явиться на него сонными. Уже засыпая, лёжа на ворохе накрахмаленных подушек, укутанная тёплым, расшитым золотом покрывалом, Мария-Антония думает лишь о предстоящем торжестве. О том, какое платье она наденет на бал и что будет на Марии-Каролине. Она представляет огромную, освещённую ярким огнём залу, строгую и величественную мать в неизменно чёрном одеянии, брата, покровительственно и надменно взирающего на кружащую толпу и терпкий, острый запах молодой хвои... высокую, стройную ель. Маленькая эргерцогиня засыпает, проваливается в мягкий, пушистый, как белый пух, сон, а по углам шумят озорные кобольды. Маленькая эргерцогиня видит сотканные из кружева перламутровых облаков сны, а за окном идёт снег, потому что прекрасная фрау Хольда* выбивает свою небесную перину. Мадам де Ламбаль вошла почти незамеченной. Её присутствие выдавали лишь тихий шелест атласной юбки и цоканье маленьких каблуков в темноте. Ни объявления фрейлейн, ни стука в дверь - в Малом Трианоне не властвовали законы чопорного этикета. В Малом Трианоне правила лишь Мария-Антуанетта, и власть её была абсолютна. По крайней мере, так казалось сперва. Поднявшись с места, королева Франции улыбнулась и было сделала два шага навстречу к подруге, но вдруг застыла на месте. Там, в освещённой рыжем мерцанием свечей парадной, мелькнула чья-то неясная тень. А может, раздался шорох, а может, Марии-Антуанетте просто почудилось, но, в любом случае, дверь было лучше закрыть. Повернув ключ и для полной уверенности оставив его в замочной скважине, королева сжала запястья Марии-Терезы-Луизы. - Вы пришли с первым снегом, словно та прекрасная фея из старинных приданий. Я так тосковала, mein lieber**. Боже мой! Я не видела вас всего лишь пару дней, а мне показалось, что прошло два года! - И мне тоже, - голос принцессы прозвучал, как вздох того самого снежного ветра за окном, а в следующее мгновение её маленькие, чуть растрескавшиеся от холода губы уже обжигали дыханием шею Марии-Антуанетты. Королева Франции вздрогнула. На её и без того покрытых румянцем щеках запылали рубиновые розы. - Хотите поехать сегодня в оперу или, может быть, на маскарад? - обнимая королеву за спрятанные серой парчой плечи, прошептала мадам де Ламбаль. Но Мария-Антуанетта только устало покачала головой. - Нет, сегодня я не намерена появляться в обществе. Мария-Тереза-Луиза удивлённо взглянула на подругу. - Как? Вы отказываетесь от бала? Я не верю собственным ушам, моя дорогая! - Я и сама себе сегодня не верю, - Мария-Антуанетта грустно улыбнулась и указала на пылающий за витой решёткой камина огонь, - сегодня я нашла ещё два этих гнусных памфлета у себя на столе и возле скритера в гостиной. И кто их только пишет... Присев на край не застланной кровати, королева сложила руки на коленях. Мгновение она глядела куда-то через плечо де Ламбаль, а потом вдруг улыбнулась и отвела со лба выбившийся локон: - Но давайте не будем думать о плохом, mein lieber? Лучше посмотрите, что мне прислали сегодня из Вены. Открыв украшенный крупными сапфирами ларец, Мария-Антуанетта достала из него небольшую расписанную лазурью шкатулку и три раза повернула золочёный, выполненный в форме цветка ключ. Ломаная, как будто нескладная мелодия заполнила пространство, и маленькая, облачённая в розовую робу дама закружилась по полукруглой крышки шкатулки. Железное кружево её посеребрённых рукавов тускло переливалось в темноте, поднятые вверх руки судорожно вздрагивали в такт музыке, словно каждое движение причиняло нестерпимую боль игрушечной танцовщице. - Красиво, правда? - Мария-Антуанетта протянула шкатулку Марии-Терезе-Луизе, - в детстве я безумно любила подобные вещи. Правда, меня очень расстраивало, что с этими куклами невозможно было играть. Мадам де Ламбаль кивнула и приподняла голубую шкатулку до уровня глаз. Юбка оловянной танцовщицы была выполнена из цветного венецианского стекла, крохотный стомак украшали искусные фарфоровые ленты. - Так вам она нравится? Хотите, я её вам подарю? - испытующе глядя на мадам де Ламбаль, спросила королева и, точно опасаясь отказа, добавила: - У меня есть ещё одна такая же. Но Мария-Тереза-Луиза всё равно покачала головой. - Я не могу принять такой ценный подарок. - Тогда выкупите его, - рука королевы опустилась на колено принцессы, - не деньгами, конечно же. В ярко освящённой зале душно. Запах жжённого воска смешивается с запахам тяжёлого парфюма и пудры. Она стоит около сестры и крепко сжимает её скрытое кружевной перчаткой запястье. Маленькой эргерцогине дурно. Шнуровка корсета затянута слишком туго, а широкие фижмы чрезмерно тяжелы для одиннадцатилетней девочки. Но зато какой красивый фасон робы! Какая отделка! Какая ткань! Тёмно-зелёная, переваливающаяся, как слюда, парча заткана крупным жемчугом, желтоватое кружево рукавов расшито золотым бисером, а муар лент на блузе! Пышные бирюзовые банты так хорошо сочетаются с перьями в высоком, напудренном парике. Тяжёлом, неудобном парике, от которого жарко голове. Свинцовые белила стягивают нежную кожу, и из-за густо нанесённого кармина губы кажутся оловянными. Но ей всё равно весело. Она танцует, кружится, шепчется о чём-то с сестрой и улыбается. А ещё здесь много сладкого, и, конечно же, обычно строгая Мария-Терезия разрешит своим детям побаловать себя в честь рождественского торжества. Мария-Каролина и Мария-Антония счастливы. Они играют, бегают по залу, представляют себя королевами. Они представляют себя королевами, а над головами каждой из эргерцогинь уже, точно проклятие, нависает тень невидимой короны. Гостей много. Тут и там мелькают цветные женские юбки и пёстрые сюртуки кавалеров. Каролина увлекают Марию-Антонию за собой, куда-то в глубь залы. Она хочет что-то показать младшей сестре, о чём-то рассказать ей... Но только вот Мария-Антуанетта уже не помнит, чем тогда с ней хотела поделиться Каролина. Шёлковые шнурки легко выскальзывали из петель, и вскоре жёсткий корсет уже валялся рядом с лифом и скомканной юбкой. А вот с украшенными шёлковыми розами фижмами справиться было сложнее. Замёрзшие пальцы принцессы то и дело задевали поясницу королевы, и эти будто бы случайные прикосновения опьяняли куда сильнее откровенных ласк. Откинув голову назад, Мария-Антуанетта улыбнулась и, перехватив запястье де Ламбаль, прижала его к губам. Мария-Тереза-Луиза отвела глаза. На бледной, чуть покрасневшей от холода руке остался алый отпечаток. Наконец с фижмами было покончено. Они, громко шелестя, соскользнули с талии её величества и так и остались лежать на ковре. Грациозно перешагнув ворох шёлковых роз, Мария-Антуанетта положила руки на плечи де Ламбаль. Теперь уже она стаскивала с Марии-Терезы-Луизы розовую робу, застёжки которой, на счастье обеих дам, оказались не такими затейливыми. В сине-жемчужном свете с улицы кожа де Ламбаль отливала перламутром, а её не спрятанные париком волосы казались белее снега, кружащего над садами. Опустившись рядом с королевой, она сняла с неё высокую, украшенную рубиновыми цветами куафюру. Ещё не успевшие сильно отрасти*** рыжеватые локоны её величества были скреплены множеством блестящих шпилек. Мария-Тереза-Луиза аккуратно вынимала каждую из них, порой поднося пахнущие сандалом пряди к губам. Мария-Антуанетта сидела почти не двигаясь. Медленно пробирающееся в опочивальню дыхание декабря заставляло её кожу покрываться мурашками, но что значил какой-то холод, когда рядом была принцесса? Тёплые руки де Ламбаль обвивались вокруг талии Марии-Антуанетты. Нежные губы кротко прижимались к шее, ключице и плечам королевы. Мария-Антуанетта чуть вздрогнула. Резко обернувшись, она сжала в объятиях мадам де Ламбаль, увлекая её за собой, откинулась на кровать. Затканный крупными лилиями бархат приятно нежил обнажённую кожу, накрахмаленные подушки казались невыносимо холодными. Королева скривила пухлые губы в улыбке: - Не знаю, как эти два невыносимо долгих дня я спала здесь. Без вас... Знаете, когда вас нет рядом, мне кажется, что холод сжигает меня изнутри. Ведь такое бывает? Обжигающий холод? Холод, который горячей пламени? - Но теперь же я рядом, - Мария-Тереза-Луиза осторожно проведя ладонью по грациозно вытянутой ноге королевы и потянула за белоснежный чулок. Гладкий шёлк легко скользил по тонкой щиколотке, обнажая почти такую же белую, как и он сам кожу. А то рождество Она уже почти не помнит. Лишь редкие снежинки искрящиеся в лучах золотого света и бесконечная лазурь холодного, высоко распростёртого над Шёнбурнном небосвода. Что там за снежными макушками побелевших кипарисов? Много ли радости Ей готовит новое, проступающее из перламутровой дымке тумана утро? Маленькая Мария-Антония смеётся. Да и почему бы ей не смеяться, раз вся комната залита янтарным сиянием, а добрая Эрзи уже натягивает на ноги тёплые, светло-зеленые чулки? - Не крутитесь, пожалуйста, - гувернантка хмурится, отводит с бледного лба тёмно-каштановый локон, а потом забирает из рук эргерцогине фарфоровую куклу. Блёстки от платья куклы остаются на ладошках Марии-Антонии. Они напоминают пыльцу фей, и эргерцогиня долго смотрит на них, прежде, чем взять протянутое полотенце. - Эрзи, а мы сегодня поедем кататься на санях? - Если вы пообещаете себя хорошо вести. - А можно я возьму с собой щенка и куклу? - Это тоже зависит от вашего поведения. Мария-Антония спрыгивает с кровати и порывисто обнимает добрую гувернантку за шею. От Эрзи почему-то всегда пахнет мускатным орехом и терпким ароматом тяжёлого, приторного парфюма. Кожа у гувернантки тёплая и бархатистая, губы мягкие, а глаза светло-карие, какие-то золотисто-древесные, как отблески солнца на окнах домов. - Ах, как не хорошо! - Эрзи снова хмурится и с деланной строгостью качает указательным пальцем, - вам ведь уже целых семь лет! А в этом возрасте уже следует знать, что стоять на холодным полу в одних только чулках очень и очень не хорошо! Но Антония, как будто не слышат замечаний, а только говорит, говорит, говорит... Замолкает маленькая эргерцогиня лишь когда выходит в коридор. Немая, давящая тишина властвует всем вокруг. Госпожа Смерть ещё не покинула приделы Шёнбруннского дворца.. Почти два месяца назад Марии-Элизабет не стало. Перед отъездом из Австрии, Мария-Терезия настояла, чтобы дочь в последний раз навестила фамильный склеп и... ей было суждено вернуться в него в гробу... Оспа - рок династии Габсбургов. Мария-Антония ещё не до конца осознала потерю сестры, но ей страшно только от одной мысли, что болезнь и дальше продолжает жить уже в мёртвом, закрытым надгробием теле. Мария-Элизабет заразилась от умерший сестры. Мария-Анна умерла, а болезнь, точно проклятие, продолжала снедать её плоть и тянуть свои костлявые, покрытые оспинами руки к другим, ещё живым людям. - Антония, Антония! - голос Каролины вырывает эргерцогиню из задумчивости. Сестра смеётся, и Мария-Антония тоже начинает смеяться. Она ещё не научилась грустить слишком долго. Да и разве у неё есть время грустить, когда Мария-Каролина предлагает новую игру? В замке, как будто, не души, а значит можно вдоволь набегаться. Догонялки. Старшая сестра водит. Придерживая полы тяжёлого шёлкового платья, Мария-Антония что есть сил несётся по коридору. Её топот звонка раздаётся в застоявшейся тишине. Раскрасневшаяся и запыхавшаяся, эргерцогиня не глядя заворачивает за угол украшенной лепниной стены и... резко врезается в Иосифа. Брат пылает от гнева. Шедший рядом с ним Кауниц снисходительно улыбается и подаёт руку упавшей эргерцогине. - Негоже бегать по такому скользкому полу, - по прежнему кривя старческие губы в улыбке, говорит он, - того и гляди разобьёте свой прекрасный носик. - Где твои манеры! - Иосиф едва сдерживает ярость. В его глазах сверкают молнии, кулаки крепко сжимаются. В этот момент брат похож на готовящегося к прыжку тигра, и Мария-Антония не смеет ничего ответить ему. Она лишь поправляет подол смявшейся юбки и гордо поджимает такие же пухлые, как и у Иосифа, губы. Иосиф... Антония с Каролиной боятся и немного недолюбливают его. Вечно важный, донельзя строгий и гордый, он кажется младшем сёстрам живым воплощения бахвальства. Пока... В тот год оспа вновь распахнула двери Шёнбруннского дворца. На этот раз заразилась Мария-Терезия. Императрица слегла в постель, её окружили врачи, и дворец разделился на места куда можно ходить и куда нельзя. Марии-Антонии и Марие-Каролине не позволялось даже подходить к другим здоровым братьям и сёстрам, которые ещё не успели переболеть этой страшной, смертоносной болезнью. Оспа проникала в тело незаметно, и никогда нельзя было заранее предугадать, кого она выберет жертвой на следующий раз. А между тем, императрица всё не поправлялась. Каролина и Мария-Антония каждую ночь молились за мать, впрочем лишь потому что были её дочерьми. Младшим детям Мария-Терезия почти не уделяла внимания. - Эрзи? Эрзи! А матушка ведь выздоровеет? - наблюдая сквозь зеркало, как гувернантка укладывает ей волосы, Мария-Антония хмурится и давит тяжёлый вздох. - Конечно, поправится! Вот ваш брат за неё тоже очень переживает... - Неправда, - сидящая на кровати Каролина спрыгивает и тоже хмурит своё бледное, слегка нарумяненное лицо, - Иосиф вредный. - Да! - резко кивает Антония, едва не стукнувшись лбом о стекло, - он вообще только одного себя любит! Выкрашенная белой краской дверь вдруг открывается и в четырёх угольным , вытянутом проёме появляется сутулый силуэт Иосифа. Эрзи поспешно кланяется и отступает. Антония и Каролина застыв на месте, с испугом глядят на императора. Они боятся, что брат мог услышать их последние слова. Но вопреки всем страхам ожиданиям , Иосиф ничего не говорит. Понурый и усталый, он опускается рядом с сёстрами и свешивает голову на грудь. Мария-Антония и Мария-Каролина единственные, кто успели переболеть оспой. Ему просто к некому больше пойти. Осторожно, точно к огню, Каролина прикасается к брату и гладит его по парику. Иосиф медленно поднимает голову, и Антония замечает, что глаза у него мокрые и блестящие. Больше слёз в глазах брата Она уже не увидит. Утро ещё не успело вступить в свои права, и сизые, похожие на шлейф заморской красавицы сумерки туманом витали по скованному сном саду. В этот ранний час, когда солнца ещё не взошло, а тронутый первыми лучами охры горизонт только начинал светлеть, всё чудилось невероятно хрупким и невесомым. Казалось, хватит одного неосторожного вздоха, чтобы разбить, разрушать эту тонкую, кружащую меж белых веток тишину. Осторожно поднявшись с кровати, Мария-Антуанетта накинула на плечи полу-прозрачный пеньюар. Белый, расшитый серебряными паетками шифон тянулся за королевой подобно мантии, и делал схожей её с властной и надменной повелительницей снегов из старых германских приданий. Для полного сходства со снежной царицей королеве не хватало лишь выкованной изо льда тиары. Проведя пальцем по запылённому окну, Мария-Антуанетта вздохнула. Усеянные серыми разводами облаков небеса напоминали цветы японской глицинии, а жемчужно-серая дымка падающего снега походила на просыпанную и взметнувшуюся вверх сахарную пудру. Лишь замёрзшие грозди оставшейся с осени рябины алели из под белоснежного покрова. Странно было глядеть на эту написанную самой природой картину, и понимать что это не сон и даже не мираж, привидевшийся в ночью в звёздном свете. Искрящейся блёстками снег, шёлковый полог небосвода и первые полосы киновари, проступающие далеко за чёрными, тронутыми кружевом инея ветвями. От этой неестественной красоты захватывало дыхание и сердце начиналось биться быстрее. Словно сами ангелы спустились на землю. Снова присев на постель, Мария-Антуанетта ласково коснулась ладонью растрепавшихся локонов принцессы. Под бордовым пологом тяжёлого балдахина ещё царила застывшая в свете белых лучей дрёма. Воздух здесь казался мягким и нежным, точно пропитанным эфирными маслами далёких арабских стран. А де Ламбаль походила на спящую красавицу или на ту несчастную девушку, убившую себя во имя вечной любви. - Проснитесь, - Мария-Антуанетта дотронулась до плеча подруги и чуть сжала его, - проснитесь же. - Моя дорогая, - голос Марии-Терезы-Луизы прозвучал слабым стоном. Приподнявшись, она провела ладонью по глазам и сонно посмотрела на королеву. - Зачем вы поднялись так рано. Господи, сколько сейчас время? - Наверное, не больше восьми, - вздохнула Мария-Антуанетта, - я хочу спать и одновременно не хочу. Понимаете? - Нет, - честно ответила принцесса. Тогда Мария-Антуанетта засмеялась и, сбросив с плеч шифоновый пеньюар, откинулась на колени к де Ламбаль. - Мой разум хочет спать, моё тело ещё не проснулось, а сердце... сердце бешено колотится. Не больше, чем через час, мне придётся покинуть эту маленькую, уютную комнату и выйти в этот, так называемый свет. Боже мой! Даже в Трианоне я не могу подолгу делать то, что мне действительно хочется! Нет, - Мария-Антуанетта обняла принцессу за талию, и склонила голову ей на грудь, - сегодня я выйду в парадную не раньше одиннадцати. А потом прикажу запрягать сани. Мы поедем кататься по всему Версалю. Вы, я, мои крошки и больше никого. - Но, Жюли страшно огорчится, если вы не позовёте её с собой. - И пусть огорчается. Я и так потратила на неё в этом месяце слишком много. Тем более, де Лозен с де Водрёль вряд ли дадут ей скучать, - губы королевы скривились в презрительной усмешке, - Мои друзья, в последнее время, становятся невыносимо скучными. Мне и представить тошно, что они сейчас с томным видом начнут поздравлять меня, что пошёл снег. Де Полиньяк, наверняка, закатит свои сонные , фиалково-голубые глаза и, обмахиваясь розовым веером, точно ей нестерпимо душно, скажет: "Вы представляете, вчера пошёл снег! В нашем-то веке". А де Лозен, не удержится и процитирует по этому поводу какого-нибудь древнегреческого философа, чтобы все ещё раз убедились какой он образованный! Де Ламбаль прикрыла губы ладонью. - У вас очень живо получается пародировать их. Но всё же давайте не будем засиживаться слишком... - Как! Вы уже хотите покинуть меня? - Мария-Антуанетта вдруг выпрямилась, и заглянула в глаза подруги, - но тогда обещайте мне, что весь вечер вы проведёте только со мной. Я принимаю ваше вчерашнее приглашение. Давайте поедем в Парижскую оперу? Конечно, в этот раз де Полиньяк, де Лозена, де Водрёля да и ещё, пожалуй, д'Артуа придётся с собой взять, но всё же! Я давно не была на маскарадах. - А вы уже уверены, что сегодня будет маскарад. - Он должен быть. В честь первого снега! А если и не будет, то завтра я устрою свой маскарад. Соглашайтесь же , моя дорогая! Не оставляйте меня этим вечером одну! Эрзи уехала и больше никогда не вернётся. А ещё совсем скоро должна уехать и Мария-Каролина. Все, кого любит Мария-Антония неизменно покидают её. Как будто девочка проклята. Как будто она приносит всем одни только несчастье. В первый раз Она замечает это, когда умирает отец. Тогда, - Боже, как это было давно! - он просто садится в карету и больше уже не возвращается. Белые лошади уносят его всё дальше и дальше, а просто Она стоит на пороге и смотрит им вслед. Так просто, без лишьних предисловий, без прелюдий долгой болезни и мучений, Она провожает отца в последний путь, сама этого толком не осознавая. Теперь же настал черёд прощаться и с сестрой. От болезни Марии-Терезии выиграла только одна Мария-Кристина- красивая и злая. Малютка Мими, любимица императрицы, она воспользовалась болезнью матери, чтобы выпросить у неё разрешение на брак с Альбертаом Саксен-Тешенским. Больше по любви не вышла за муж ни одна из дочерей Марии-Терезии. Шёнбруннский дворец опустился во мрак. Мария-Амалия почти не разговаривает с матерью, обижаясь на неё за то, что она не позволила и ей выйти за своего избранника. Мария-Элизабет вынуждена прятать лицо под вуалью. Она, некогда самая красивая из всех сестёр , теперь до неузнаваемости изуродована оспой. А Мария-Каролина же плача ожидает отбытия из Австрии. Кажется это было именно в тот год. Да, теперь Мария-Антуанетта точно припоминает, бал в честь новогоднего бала, на который она явилась в тёмно-зелёном, украшенном шёлковыми лентами платье... Толпа пёстро разодетых дам и кавалеров, запах пряностей, брат в парадном мундире, улыбающаяся матушка и Шарлотт**** зовущая её к окну. В эту ночь, последнюю ночь настоящего счастья, маленький Шёнбруннский дворец превратился в волшебный замок. Огни свечей, вальс, громкая музыка, фейерверк за окном. Боже мой, как она любила фейерверк! Красные, синие, зелёные и даже фиолетовые брызги разливаются по затуманенному серым дымом небу. Искрятся серебром искусственные звёзды, трещат, лопаются, распадаются цветными кругами. Над сводами дворца загораются разноцветные цветы и мохнатыми звёздами отражаются на дребезжащих окнах. Торпеды, крутящиеся огненные кольца, звездопад рассыпающихся искр! Тысячи восхищённых взглядов устремлены к высоким окнам, и даже обычно надменный Иосиф кривит губы в снисходительной улыбке. Мария-Антония и Мария-Каролина крепко сжимают ладони друг друга. И вдруг, с расписанного фейерверком поднебесья начинают сыпаться воздушные хлопья белого снега. Одиночество не оставляло Марию-Антуанетту даже в покоях Малого Трианона. Едва гасли свечи и затихали последние голоса, едва мрак спускался с затянутого серыми облаками небосвода, как оно непрошеной гостью прокрадывалась под полог королевской постели и завладевало всем вокруг. Откинувшись на шёлковые подушки, Мария-Антуанетта отчётливо слышала его мягкую, точно волчью поступь. Одиночество было рядом, оно обжигала своим леденящим дыханием и тенью прокрадывалась меж пылающих огнём канделябров. А вслед Одиночеством, - их Мария-Антуанетта боялось больше всего, - неизменно появлялись ещё трое - Боль, Пустота и Страх. Боль опускала свои холодные, жёсткие руки на грудь королевы и тихо говорила ей своим скрипучем, вкрадчивым голосом: - Они ненавидят тебя. Они верят во всё, что пишут. И никто не придёт, чтобы тебя спасти. Пустота возникала за изголовьем кровати и, почти касаясь бескровными, холодными, точно лёд губами лба Марии-Антуанетты, чуть слышно нашёптывала: - Ты ненужна им. Ты лишняя во Франции. А Страх, появляющейся совсем рядом с королевой, опускающейся близ неё на постель, впивался своими острыми, длинными когтями в хрупкие предплечья и скалил в кривые клыки в ехидной улыбке: - Помнишь, что нагадал королевский астролог в день твоего рождения? А землетрясение в Лиссабоне? А странные образы над твоей колыбелью? Что же так ты бледнеешь, что холодеешь, а , королева, рождённая в день поминания мёртвых? - Ваше величество, - голос вошедшей фрейлейн разбил витающую под потолком тишину. Сонно щуря глаза, Мария-Антуанетта присела на кровати и отвела со лба тяжёлую от изобилия пудры прядь. - Ваше величество, - вновь повторила миловидная служанка и отступила на шаг, - вы просили принести платье... - Да, благодарю. Я немного задремала и, как видите, теперь мне понадобиться ни только платье, но и тазик для умывания. Промокнув мягкое полотенце в разбавленную розовым маслом воду, Мария-Антуанетта смыла остатки белил, а затем приказала предупредить всех, что поездка в оперу отменяется. - Позовите сюда де Ламбаль... И да. Пожалуй, принесите ещё макаруны с горячем шоколадом. *** - Ваше величество звали меня? - слова Марии-Терезы-Луизы прозвучали с каким-то трагическим, почти театральным, но совершенно искренним надрывом, - вам дурно? Моя дорогая?! Что же это за несчастье! Принцесса опустилась рядом с королевой и слегка приобняла её за плечи. Мария-Антуанетта подавила судорожный вздох. На фоне окна резко выделялся её чеканный, по истине немецкий профиль. Высокий лоб, чуть длинноватый с маленькой горбинкой нос, по габсбургски пухлые губы***** и горделиво приподнятый подбородок. - Нет, не стоит волноваться - я превосходно себя чувствую, просто привиделся дурной сон, - наконец, заставила себя выговорить королева, - сущие пустяки. - Из-за сущих пустяков вы никогда бы не отменили прогулку в оперу. Что вам приснилось? Мария-Антуанетта вновь посмотрела на Де Ламбаль. В чертах Марии-Терезы-Луизы было что-то такое, что располагало к доверию. Робкая ласка с примесью тяжёлой, ни чем ниспровергаемой тоски. Добрые, обрамлённые пушистыми ресницами и обведённые первыми, ещё не сильно заметными морщинками глаза глядели с такой теплотой, что Марии-Антуанетте внезапно захотелось рассказать подруги обо всём, что мучило её на протяжение вот уже долгих-долгих лет. Не выдержав, Королева Франции заплакала. Уткнувшись носом в плечо де Ламбаль, она сбивчиво зашептала: - Я устала, mein lieber! Очень устала! Все эти гнусные памфлеты, обманы, это дурацкое ожерелье******... я больше не могу думать об этом. Куда бы я не шла, меня преследуют несчастья. Что бы я ни делала, всё рушится прахом. Мой сын болен*******, Франция кипит, я каждый день слышу, что о новых волнениях в народе. Но что я могу поделать? Налоги урезали, как могли. Строительства замков приостановлено... Но они всё равно... Всё равно меня ненавидят. Д'Аржанто постоянно твердит о каком-то заговоре, Каролина пишет о том же... А я... Что я могу поделать, если знаю об этом заговоре не больше того, что он есть? Де Ламбаль опустила глаза. Всё так же продолжая молчать, она чуть ближе наклонилась к королеве и сильнее прижала её к себе. Горячие, крупные слёзы медленно катились по щекам её величества. - Мне всего только тридцать два, - Мария-Антуанетта громко всхлипнула и закрыла лицо ладонями, - а недавно я нашла у себя несколько седых волос... Мне кажется, я не переживу этот год... - Ну что же вы такое говорите, - Де Ламбаль грустно улыбнулась, - не плачьте. - Меня все покидают... Сначала отец, потом Каролина, матушка, моя милая Беатрис********. Если и вы ещё уйдёте, то я просто не выдержу. Я умру от одиночества. Умру, - как это глупо звучит! - умру от любви! То, что порой умирают и от любви, Она узнаёт в совсем юном возрасте. Супруга брата, Изабелла Пармская. Красивая девушка с большими грустными к глазами. Иосиф почти теряет голову от любви к ней, а она... Она любит его не больше, чем брата. Об этом начинают говорить внезапно. Сначала шёпотом, потом вполголоса, вслух, и вскоре уже знает весь Шёнбруннский дворец, знает что будущая императрица Изабелла влюблена в крошку Мими. "Какая нелепость!" - болтают одни. "Какой вздор!" - смеются другие. "Кажется, нашу Изабеллу следовало выдать замуж за другого, а вернее, за другую". "Скандал! И это прямо перед носом у Марии-Терезии!". "Императрица будет в ярости!", "Бедный Иосиф!" В чертах обычно печальной и меланхоличной Изабеллаы появляется вдруг первые краски весны. Стоит Марии-Кристине сжать её запястье или невзначай задеть плечом, как губы девушки предательски кривятся в улыбке и на щеках выступает карминовый румянец. Дамы почти не отходят друг от друга. Они прогуливаются вместе в саду, беседуют, стоя на балконе, смеются, перешёптываюся. Они влюблены, они похожи на двух пёстрокрылых мотыльков, стремящихся друг к другу! И надо быть сухим деревом, надо иметь твёрдое, как камень сердце, чтобы не заметить того радужного ореола, коим наделила их крыльями распахнувшаяся любовь! Однако, всего через год... - Если вы не перестанете писать мне, то я пожалуюсь на вас матушке! - Мими швыряет стопку писем к ногам Изабеллы и скрещивает руки на груди. Изабелла не смелет поднять глаз. Бледная и недвижимая, она глядит куда-то в траву, и, наблюдавшей за происходящем из-за кустов магнолии, Марии-Антонии кажется, что по лицу её текут слёзы. - Вы будете опозорены на всю Европу! Вас вышлют из Австрии, как последнюю шлюху! - Мария-Кристина продолжает кричать, а затем, внезапно спохватившись, тихо добавляет: - Убирайтесь вон. И больше никогда не смейте искать встреч со мной. Спустя пятнадцать месяцев Изабеллу заберёт к себе Смерть. Больная оспой бедняжка не перенесёт роды, и на пятый день после них отдаст Богу душу. Ребёнок же Изабелы, крохотная девочка, которую она успеет назвать Марией-Кристиной, проживёт не больше часа. Красный бархат оттенял бледную кожу Марии-Терезы-Лузизы. В блёклом свете догорающих свеч её ноги казались и вовсе белыми. Такими же белыми, как бесконечные снежные поля, развернувшиеся за окном. Откинув голову на живот подруги, Мария-Антуанетта устало зевнула и прикрыла рукою рот. Тёплая истома ещё разливалась по её разгорячённому телу, полускрытая прозрачным кружевом грудь тяжело вздымалась. - Смотрите-ка, за окном опять идёт снег. А я-то боялась, что он быстро растает. Накрыв де Ламбаль одеялом, Мария-Антуанетта забрала у неё порывало и накинула его себе на плече. Алый, тяжёлый бархат то и дело соскальзывал на грудь её величества и шлейфом волочился по начищенному до блеску полу. - Я не люблю холод, но знаете, - королева по ёжила худые плечи и подмигнула принцессе, - когда очень долго чего-нибудь не видишь , то даже самое обыкновенное явление, как снег превращается в волшебство. Всё серебрится, воздух наполнен сапфировой дымкой, а ночное небо кажется таким мягким и бесконечным... Так и хочется, чтобы снег пролежал здесь хотя бы до рождества... - Послушайте, - Мария-Тереза-Луиза закуталась в одеяло и со спины подошла к королеве, - послушайте, насчёт того, что вы сегодня сказали... - Что такое, mein lieber? - Вы говорили, что вас всегда все покидают. Голос де Ламбаль дрогнул. Королева нахмурила русые брови. -Давайте не будем больше не будем об этом? - Нет, прошу выслушайте меня. Вы сказали, что вас всегда все оставляют, по своей воли или против неё... - Де Ламбаль тяжело вздохнула и положила руки на плечи королевы, - но я никогда не посмею покинуть вас. Чтобы не случилось, чтобы мне не пришлось пережить, я всегда буду тенью следовать за вами. Даже, если вы прогоните меня, даже, если вы отвернётесь от меня, я всё ровно никогда не забуду вас. Ни смерть, ни что либо ещё не сможет заставить меня бросить мою королеву. Моя дорогая, поверьте, я никогда, никогда не оставлю вас одну. Эфемерная тень улыбки коснулась губ Марии-Антуанетты. Прижавшись лбом ко лбу принцессы, королева лилий чуть слышно прошептала: - А я никогда не попрошу вас покинуть меня. *** Засыпая рядом с мадам де Ламбаль, Мария-Антуанетта слабо улыбалась. Комната утопала в антрацитовом кружеве полумрака, за витой решёткой камина тихо потрескивал огонь и морозные цветы декабря расцветали на занавешенных гардинами окнах. Малый Трианон засыпал вместе со своей королевой. Малый Трианон засыпал, а тени прошлого, тени забытых воспоминаний сиреневыми сумерками оживали в его расцвеченных золотом покоях. И вот уже по всем стенам загоралось тысяча мерцающих свечей, где-то в далике начинала играть воздушная музыка, призрачные силуэты дам и кавалеров выходили из темноты, а маленькие Мария-Антония и Мария-Каролина бежали через всю залу к переливающемуся светом фейерверков окну. - Знаешь что, - Мария-Каролина взглянула на свое полу размытое отражение и сжала ладонь в кулак, - наверное, когда-нибудь, и быть может, очень скоро мне придётся уехать из Австрии... Но прошу, послушай меня внимательно. Вот видишь это небо? Мария-Антония кивнула. - А ты знаешь, что оно очень-очень большое и везде одно и то же? Ты знаешь, что не бывает чужого неба и, что все звёзды везде одинакового светят? Ответь мне, ты знаешь это? - Да, - робко произнесла эргерцогиня, уже готовая расплакаться. - Тогда запомни!.. Я прошу тебя, запомни на всю жизнь, что где бы ты не была, как бы далеко от меня ни находилась и, как бы плохо тебе ни приходилось, стоит лишь поднять глаза вверх, чтобы вновь встретиться со мной взглядом. - И ты тогда снова окажешься рядом со мной? - Дорогая моя, я всегда буду рядом с тобой. Пройдут года, пролетят как птицы над облаками, и в вестибюлях дворцов останется багровый след. Набелённую и нарумяненную голову принцессы будут долго таскать по грязным улицам Парижа среди тел других таких же несчастных. Марию-Антуанетту гильотинируют на площади Революции, бывшей площади Людовика XV*********. Её тело сбросят в ров близ усыпальницы Сен-Дени и вместе с телами всех правящих на протяжение многих веков Францией королев и королей зайлют негашеной извёсткой. Но то будет потом. А пока за окном идёт белый снег, потому что добрая Фрау Хольда выбивает свою небесную перину.