LIPHLICH - Thread of Salvation
Хидеки молчит уже около часа. Он сидит на бетонном полу балкона, не курит и почти не думает о том, как паршиво на душе скребутся первые осколки замёрзшей воды. Окунуться в банальные «Зачем?» и «Почему?», обращённые к самому себе, значит вновь погрязнуть в этом болоте без дна и берегов. Погрязнуть, но так и не найти ответов. Да и на что отвечать, если всё и так предельно ясно. Реальность уже давно размывает не алкоголь, начисто вымытый прохладой, а ощущение ненужности такое полное и густое, что им и захлебнуться труда не составит. И можно вечно рассуждать о том, что ненужность - это выдумка, все мы кому-то нужны, как и кто-то нужен нам, но… к чему эти лишние люди, если важен лишь один? Хидеки не может быть нужным для Шинго. Это ранит. Просто до какого-то момента ему хватает силы играть безразличие. Хватает масок, чтобы, сидя за барабанной установкой в очередной раз терпеть фансервис, наблюдая его за спинами у остальных музыкантов. Но когда игра продолжается уже наедине, силы терпеть её нет. Прикрываясь выпитым алкоголем и старательно разыгрывая пьяного, Куга просит Ватару научить его играть на басу. Именно сейчас, в третьем часу ночи, для него это важно до такой степени, что он готов умолять басиста об этой странной, совершенно нелогичной просьбе. А Ватару даже не пытается изобразить опьянение, да и глупо заниматься этим после двух бутылок вина неспешно распитых на четверых за пару часов. Слишком близко. Эта связь - их общая атмосфера - чувствуется как никогда ранее откровенно, заставляя себя ощущать лишним больше прежнего. Шинго, Ватару и бас. Причём первый, сам наверняка оттого получая немалое удовольствие, находится в добровольном плену между басистом и его инструментом. Его длинные пальцы ловко скользят по грифу, накрывают поверху нерешительные, совершенно неловкие от хмеля пальцы Шинго, а тот не стесняется откидывать голову назад, на плечо музыканта, вроде бы и слушая, а вроде бы и пытаясь коснуться губами открытой изящной шеи. Это слишком. Также переставая притворяться пьяным и засыпающим в холодном помещении гостиной, Хидеки срывается с насиженного места. Глупо путает двери и оказывается в более ощутимом холоде балкона. Но возвращаться назад так скоро, значит привлекать лишнее, совершенно ненужное сейчас внимание. Да и нет по сути разницы в какой комнате продолжить медленно уничтожать себя. Маруяма согласно кивает, будто бы в знак подтверждения выбора, но всё же один раз про себя чертыхается странной планировке дома Шинго. Их общего с Ватару дома. Наверное, он всё-таки пьян. Хидеки молчит уже около часа. И даже неловко. Неловко ему становится от мысли, что вернувшийся из магазина Такаюки застанет этих двоих наверняка уже не за игрой на басу Ватару. И даже в этой мысли, в этой непроизнесённой фразе об инструменте согруппника звучит что-то чрезмерно пошлое, слащавое и грязное вместе с тем. Хидеки хочется сплёвывать это ощущение, избавляться от него до конца. Выжигая изнутри, выплёвывая вместе с лёгкими в темноту прокуренной без остатка ночи, вместе с самим Шинго, застрявшим навязчивой мыслью где-то в подреберье. И становится невыносимо тяжело от невозможности разбавить это ощущение никотином. Разбавлять один яд другим. Забавно. Жаль, последняя сигарета кончилась ещё пару выдохов назад. Сигареты также входили в список врученный согруппниками Араи. А Маруяма почему-то не пошёл вместе с ним. Хотя чувствовал себя лишним как никогда ранее отчётливо, ещё отчётливей было лишь ощущение стыда за никого не стесняющуюся пару. Почему ему стыдно за поведение тех, кому уже и не удивится никто толком? Тот же Такаюки не удивится. Пожмёт плечами растерянно и сделает вид, что ничего не заметил. Хидеки морщится, но признаёт. Мысли о потерянном согруппнике греют его будто бы изнутри. Он чуть сильнее обнимает себя за коленки и невольно представляет как это делал он всегда, подсаживался вплотную, притягивал поближе к себе, заставляя прилечь на грудь и делить одно сердцебиение на двоих. Така частенько любил так делать на гастролях во время переездов, несомненно оказываясь сидеть рядом с Хидеки, и если не грел своим присутствием, то делился уютом, несомненно. Вот и теперь, он не пытаясь различить смущённого ворчания оказывается рядом и прижимает к себе, в довершение делясь половинкой широкого шарфа из тёмного флиса. Укутывает им, ещё не потерявшем его тепло и всё – Хидеки чувствует себя под надёжной защитой. И всё не кажется таким плохим и мрачным, как выглядело по началу. Просто, хотя бы во сне, он понимает что нужен кому-то. И пусть этот «кто-то» совсем не Куга. И только спустя пару минут холодной дрёмы, разбавленной чужим теплом, он понимает, что так и не уснул. Это его реальность, в которой, рядом с ним сидит вернувшийся из магазина друг, а с неба всё так же лениво сыплются первые крохи снега. Но что снег, когда ему улыбаются так тепло, что и сил нет отказать в ответной улыбке. Шарф насквозь пропитан чуть резковатым парфюмом гитариста, а Хидеки кажется ещё немного и он сам пропитается этим запахом. Глубокий вдох его, в попытке ускорить этот процесс, переходит в кашель. Всё же слишком много времени провёл он на холоде, тот уже не чувствуется и Араи лишь качает головой, понимая, что опоздал. - Совсем замёрз. Как льдинка, - касается обессилено опущенных рук музыканта и притягивает к себе, чтобы согреть дыханием. - Но ведь все люди такие, - отмечает Хидеки даже для самого себя неожиданно, и также внезапно продолжает: - Просто кто-то похож на крепкие кубики льда, что не расколоть так просто. А иные как снежинки… Хрупкие, изящные и совершенно бессильные против горячего дыхания, они таят так и не успев достигнуть земли. Драммеру можно ничего этого недоговаривать. Араи как никто иной знает, как тает он, совершенно замёрзший, от одного только взгляда в сторону их льдинки-вокалиста. - Все мы для кого-то снежинки, а для кого-то ледяные глыбы, - изрекает он немного туманно, зная, что его поймут. Зная, что тот же Куга, будучи возведённым в пример, может быть и льдом для одного и хрупкой частичкой замёрзшей воды для другого. Им не нужно лишних слов и признаний. Лишь тепло друг друга и ещё одна ночь, которая в попытке дожить до рассвета рождает веру – стоит всё только понять до конца и переосмыслить, как и дышать станет легче. И всё отпустит. И всё пройдёт. - Слушай, а давай уже прекратим мёрзнуть, и отправимся на кухню? – с энтузиазмом предлагает Така, выныривая из своих дум и, следом за собой, вытаскивая друга. – Я купил чудесный ягодный чай, наверняка в нем найдётся что-то… - Чтобы растаять быстрей? – Хидеки знает, что говорит глупости, но ему плевать. Он слишком долго молчал. А Така готов принять любой его бред. Эту взаимосвязь можно назвать идеальной. Если не брать в расчёт того, как тает Араи, чувствуя согруппника рядом, но, всё ещё, не своим. - Смотри сейчас только на меня, хорошо? – Така помогает другу подняться, так и не ослабляя шарфа, что связывает их самой тёплой близостью. Он уверенно пятится назад и приоткрывает дверь. Ведёт за собой друга так, будто бы по шаткому мосту, не позволяя понять, какая опасная пропасть находится внизу. – Только на меня… - Хорошо, - Хидеки кивает и почти по-настоящему улыбается гитаристу. Тот так мил в своей заботе, что хочется ему подыграть и сделать вид, что причина этого странного, похожего на танец, продвижения, не ясна. И он охотно стирает из воображения слишком отчётливые образы Шинго и Ватару, спящих в недвусмысленной близости друг от друга. Вот только сдается на последних шагах и готов обернуться, сам не зная для чего, рождая в себе эту боль, но… …его останавливают нежной прохладой ладоней. Его затягивают в поцелуй, который длится ровно столько, сколько требует расстояние до кухни. Спасительный хлопок двери. Всё пропадает. Така спешит к плите, чтобы выключить выкипающий чайник, а Хидеки вновь молчит, устраиваясь за столом и ещё кутаясь в флисовый шарф. Он вновь молчит. Но уже точно знает, что его молчание в любую из секунд останется понято до самого конца, до каждой снежинки, что тает в душе уже совсем безболезненно, хоть ещё и слишком медленно, чтобы дышать полной грудью.Часть 1
5 декабря 2014 г. в 08:48