Фальшивя

Дыши, дыши, дыши. Не сбивайся с ритма, иначе никогда не сможешь доиграть мелодию до конца – нет, иначе скрипка не пропоет и минуты. Вдохни рвано – и задрожит рука, неровно направляя смычок; выдохни – и потеряй мелодию, начинай сначала, снова и снова, снова и снова, снова и снова. «Играй, дыши и не дрожи, и лишь тогда добьешься результата», – вот что говорили Фиделио многочисленные братья. Они хвалили его. Они верили в него, они гордились им – скрипка, фортепиано и многое, многое другое было Фиделио подвластно. Фиделио был рад оправдывать их ожидания, счастлив был просто даже быть частью шумной семьи Дореми, но... Но он скрывал ото всех ту мелодию, что в его сердце звучала, из-за которой пальцы рвал в кровь о невидимые струны, которая никогда не доигрывалась им до конца. Фиделио фальшивил, фальшивил лишь на одном инструменте – на своем сердце, и никто этого не знал. Не знал, как Фиделио было больно. Не знал, как Фиделио стыдился. Не знал, как Фиделио снова и снова, снова и снова обманывал себя, чтобы в один момент не сорваться, лукавил и себя же… Ненавидел. Никто не знал, потому что никто и не спрашивал – но был рядом с Фиделио тот человек, которому никогда не нужно было задавать вопросы. Он всегда был рядом, и Фиделио подпустил слишком близко его к своему сердцу – а Габриэль просто перепутал их плащи. Снова. – Ты боишься меня? – Нет. Тихо, но не робко, просто негромко – Габриэль всегда так отвечал, честно, просто. Так, как думал, лишь на собственные чувства полагаясь, не заботясь о том, что окружающие скажут – Габриэль был… Особенным. – Ты стыдишься меня? – Нет. Покачал головой, сжимая в подрагивающих руках плащ, и облизнул сухие губы. – Ненавидишь? – Нет. Протянул синее одеяние, просто отдал – он узнал все, почувствовал за ту пару мгновений, когда надел его на себя. – Я предал тебя? – Конечно, нет. Габриэль не хотел брать этот плащ, на сей раз и правда перепутал – им с Фиделио как раз недавно новые купили, и инициалы они еще вышить не успели. Просто схватил тот, который, кажется, был его – и узнал чуточку больше, чем должен был. Фиделио был готов сквозь землю провалиться. Только что его скрипка разбилась, разлетелась на миллионы осколков, и он знал – на ней больше не сыграть. Больше никогда он не поранит пальцы, больше никогда не отдаст душу свою, больше… Больше никогда не ударит себя в порыве страха, гнева и стыда, больше никогда не накажет себя за то, что уродился не таким, как все. Невидимая скрипка, что была Фиделио сердцем, хранила единственный секрет – но, сорвавшись со скалы, явила его тому, кто был всех дороже. Фиделио смял в руках плащ, тихо опускаясь на бортик. Никого не было в раздевалке, ни единой души – а если и были, какая уже разница? Если Габриэль захочет – он расскажет. Расскажет хотя бы Чарли или Оливии, коль возжелает – а если нет… То прежним в его глазах Фиделио никогда не будет. – Я люблю тебя? – Да. Господи, Господи, Господи. Фиделио посмотрел в потолок слабым взором, чувствуя, как ложится наземь последняя струна его скрипки, плавно изгибаясь по воле ветра. Теперь все встало на свои места, окончательно и бесповоротно – а оттого чувства, что Фиделио прятал далеко-далеко, в самый старый свой футляр контрабаса… Стало невозможно скрывать от себя. Неправильные. Больные, ранящие и не дающие спать ночами, заставляющие смотреть на Габриэля, мечтать о Габриэле, дышать с Габриэлем, жалко сворачиваясь под холодным пледом на скрипучей кровати. – Фиделио, – позвал его столь родной, столь любимый голос, и Фиделио глаза открыл. Габриэль был совсем рядом, беззвучно подошел – и когда только научился?.. Давным-давно, года четыре назад, он был таким неловким, а теперь… Теперь Фиделио не видел в нем недостатков – просто отказывался их находить. – Это же мерзко, Габриэль. Тебе должно быть мерзко, – просипел он, комкая в руках плащ, и рвано вздохнул. – Ты должен бояться, разве… Разве ты не чувствуешь отвращения? – К тебе? – осторожно коснулась Фиделио тонкая рука, холодная, как лед, но оттого лишь более хрупкая – как навеки застывшая в инее роза. И такая же прекрасная. – Нет, Фиделио. – Почему?! – воскликнул он, вскидывая руки, и швырнул плащ оземь. Ах, если бы Габриэль был… Был обычным… Он бы не делал Фиделио так больно, не заставлял бы ненавидеть себя еще больше. Он бы даже никогда не узнал, и Фиделио мог бы дальше душить себя, корить себя, умерщвлять себя. Снова и снова фальшиво играя для одного лишь только себя. – Потому что это прекрасно. Габриэль его обнял. Слабо, осторожно, чтобы не задеть руками одежду – а потом вцепился в рубашку Фиделио что есть силы, тяжело вздыхая. А Фиделио только тяжело вздохнул в ответ, зарываясь пальцами в мягкие локоны, что струились по худым плечам, и приник к груди друга. Чтобы слышать, как ровно и мелодично бьется его сердце – и чувствовать, как Габриэль прижимается губами к его виску.