— Ким Чонин, восемь лет.
Ким Чонин, что честно пытался читать вечером 'по вкусу старшего Чунмёна'. Ким Чонин, что против собственной воли выстроил в своей голове картинку, по сюжету которой он потерял вышеупомянутого Чунмёна. Раз и навсегда. Ким Чонин, которому от этого страшно. Чонин как тот, кто посреди ночи бежал через весь сад в соседский дом напротив своего, чтобы уснуть в объятиях всегда такого заботливого Чунмёна. Того, кого он так искренне боится потерять, но пока не теряет, ведь Чунмён все так же, как и прежде, сонно морщится и зовет его мелким ублюдком, который разбудил его. Как будто бы ничего не изменилось. И Чонин все так же не злится. Совсем. Ведь Чонин всегда доставляет слишком много проблем, а рука Чунмёна уже уютно хлопает по месту рядом с собой, и тогда, ничуть не раздумывая, Чонин запрыгивает к нему. Чунмён же на ощупь вытягивает из тумбочки книгу про «Питера Пэна» и начинает читать ее с почти закрытыми глазами - но слышится, что он больше все же пересказывает написанное, ведь за столькое количество раз, сколько он читал ее Чонину, текст без особых проблем подвластно вызубрить, особенно Чунмёну, для которого это бы не составило особых проблем. И Чонину думается, что напрасно он это...испугался, ведь он никогда не потеряет Чунмёна...❄ ❄ ❄
«Чудеса, как правило, случаются за пятнадцать минут до полуночи. Всякий раз, когда твоя вера угасает, волшебство напоминает о себе».
Их история началась задолго до того, как они познакомились. Зимой, 1994-го года, когда возраст Чунмёна измерялся четырьмя мисками ттоккука (пусть он и есть тогда самостоятельно толком-то не умел), у молодой пары, живущей и по сей день с его семьей по соседству, на свет появился первенец. До безумного милый мальчик, который улыбался своей фирменной беззубой улыбкой всем, кого только видел. Всем, кто только заходил в их дом. Эдакое маленькое исчадие ада, приковывающее все внимание взрослых, как описал его Чунмён, который частенько оставался без любимых игрушек и простого, но такого важного родительского - а кто это тут у нас такой хорошенький?. Мальчика назвали Чонином, и в свои четыре Чунмён уж очень не любил его: за милую улыбку, за беззубую улыбку, за улыбку, которая затмила его собственную. Поэтому Чунмён с возбуждением ждал того дня, когда маленькому исчадию ада исполнится четыре, чтобы он смог, наконец, поговорить с ним «по-мужски», на равных. Вот только он не рассчитал того, что к чониновским «четыре» ему самому будет целое «семь», и по-хорошему ему придется ждать еще лет эдак двенадцать, чтобы маленький улыбчивый засранец не побежал жаловаться взрослым на то, что Чунмёнка его обижает. Ох, как же и не любил Чунмён это его дурацкое «Чунмёнка»... К слову говоря, Чунмён тоже не лыком шитый, придумал мелкому вонючке прозвище и кликал его все время только как «немой Кай» - Чонин просто очень поздно начал говорить, а вот касательно «Кая»... На улице было морозно, но вместе с тем очень солнечно - небесное светило слепило по глазам, даже если их закрыть. Чунмён пробовал, и каждый раз одно и то же: разноцветные пятна отражаются на внутренней стороне его век, а свет все не исчезает, мигает себе перед глазами, как неисправный светофор, и не собирается униматься, да только риск поскользнуться на льду и упасть значимо возрастает. Упасть, распластаться по холодной земле, может быть, расшибить себе нос, в общем, все то, чего теплолюбивый Чунмён больше всего боялся в зимнее время. Боялся даже сильнее, чем то, что может подхватить простуду. Именно поэтому он не очень-то жаловал зиму из-за ее холодов, пробирающих до самых костей даже под толстым слоем теплой одежды. Но, тем не менее, он, как и большинство людей по всему миру, имел слабость перед белоснежным снегом, мягким пуховым одеялом, вдруг по утру так внезапно накрывшим до этого серые дороги города. И вот сейчас... Снег хлопьями падал в его ладони. Улыбка Чонина была настолько широкой, что он мог видеть его верхнюю десну; он улыбался вместе с ним, улыбался ему, и, кажется, начинал даже понимать взрослых, наивно полагающих, что Чонин - само очарование. Вот только в отличие от них, Чунмён знал правду, и поэтому не позволял мимикрии Чонина окончательно застлать его глаза. Звонкое «привет» мягко слетело с его языка, вот только Чонин никак на это не отреагировал. Он все так же продолжал ловить снежинки покрасневшими от холода пальцами, широко улыбаясь при этом и не обращая совершенно никакого внимания на лишнего здесь Чунмёна. Эдакий простачок, которому и одному хорошо в своем придуманном мире, и Чунмён из-за этого до чертиков злился. «Привет, говорю!». Но тщетно - Чонин все так же кружился вокруг своей оси, выводя узоры пальцами по белоснежному небу; Чунмён не мог навскидку определить, где точно располагается ранее голубое море, а где - земля под белым покрывалом. «Я тебе говорю! Эй!». Глухой удар. Мягкое падение. Чунмён стоял от него в стороне, когда Чонин запнулся и шлепнулся в истоптанный вкруговую снег. По крайней мере, он наконец-то остановился в своем непрерывном движении и, наконец, спустился до реальности. Теперь Чунмён смог сконцентрировать его взгляд на себе, его широко раскрытые глаза, покрытые тонким слоем инея ресницы, направленное на него молчание. И, наверное, Чонин бы продолжил так сидеть, удивленно раскрыв рот немой рыбкой в аквариуме Чунмёна, если бы второй не подошел к нему и не взял чужую ледяную руку своей, колющей замерзшую кожу младшего вязаной варежкой. Чунмён хотел поднять его, но Чонин даже не собирался вставать. Он смотрел на Чунмёна с непониманием, хлопал глазами и все продолжал сидеть в снегу, как будто запутался в пуховом одеяле и теперь боится даже шевельнуться, лишь бы не навернуться с кровати. «Ты будешь вставать?». Но Чонин даже отвечать ему не собирался - не умел. Вот только Чунмён совсем не верил в это, когда в недовольстве от так и не услышанного ответа поджал губы и, в конце концов, принял сидячее положение рядом с Чонином. Он был старше на три года и прекрасно понимал, что злиться на такого мелкого идиота, как Чонин, просто-напросто глупо - все равно он ничего не понимает, только и может, что улыбаться да кружиться вокруг своей оси, как юла, ей богу. А еще, Чунмён все-таки не хотел бы, чтобы этот мелкий засранец заболел - он свои-то сопли терпеть не может, а тут еще и другому подтирать пришлось бы. «Вот, держи». И тогда он снял по одной две свои варежки, - руки Чонина контрастировали в его теплых ладошках, - и передал все свое накопившееся тепло этому глупому любителю снежинок, которого в тот же миг осветила не так давно исчезнувшая с лица широкая улыбка, и он по-детски звонко рассмеялся. Тогда Чунмён вспомнил недавно прочитанную книгу о Снежной Королеве и решил, что было бы неплохо, если бы она забрала Чонина с собой в свое ледяное царство, чтобы только этот наивный дурачок перестал раздражать его своим неземным обаянием, отражающимся в голове тогда еще глупого Чунмёна с некоторой карикатурностью. И он вслух окрестил его Каем, обожающим снег и не боящимся холода, а после, на прощание позволил ему унести с собой домой свое тепло, закупоренное в вязаных рукавицах, которому так был рад Чонин, когда, уходя, прижимал колючую шерсть к своим розовым щекам и ярко улыбался, прощаясь. А улыбался Чонин так широко, что Чунмён мог видеть его верхнюю десну, и не улыбаться вместе с ним оказалось просто невозможным. Когда же Чонин немного подрос и уже даже начал вовсю говорить, Чунмён нашел себе новое развлечение, такое как дразнить его: Чонин звонко визжал, закатывал губу, в недовольстве топал ножками и куксился, но вот вопреки всем ожиданиям старшего жаловаться родителям не бегал, и, наверное, это и стало бы объяснением тому, почему Чунмён все-таки к нему привязался, если бы он хотя бы однажды задался этим вопросом в будущем. К слову о будущем - Чунмён уже в то время начал строить планы насчет Чонина, такие как: научить его играть в футбол, чтобы потом собрать собственную непобедимую футбольную команду, привить любовь к чтению, чтобы мирными вечерами вместе обсуждать недавно прочитанные книги, ну и так далее. В конце концов, с такими желаниями Чунмён вошел в школьный возраст, и теперь он старался проводить с Чонином все выходные и праздники, которые, к слову, являлись единственными днями, когда Чунмён не учился, а учился он усердно и старался почти все свое свободное время проводить если не с названным братом, то за учебниками и книгами для свободного чтения, любовь к которым привить у младшего ему так и не удалось. Да и вообще все его планы разлетелись в пыль, когда Чонин его предпочтениям избрал танцы, а именно: балет. Сказать, что Чунмён был разочарован, значит ничего не сказать. Однако Чонин так быстро совершенствовал свои танцевальные навыки, что старший уже вскоре мог без стыда сообщить, что гордится им. И для Чонина его похвала имела невероятный вес, словно одно слово Чунмёна могло как растоптать все его мечты, так и наделить неземной уверенностью в том, что все, что он делает - правильно. Чонин странным образом был привязан к Чунмёну, он знал всех его друзей, знал о том, где они обычно гуляют и чем занимаются - младший хвостиком бегал за их компанией и уже такое привычное «Чунмён-а, а можно мне поиграть с вами?» не являло собой ни у кого недовольства. Каждый раз, строя с друзьями шалаш во дворе, Чунмён только и ждал момента, когда из-за кустов покажется темноволосая голова Чонина, по старой-не-доброй привычке без такой нелюбимой для него зимней шапки - Чонин всегда выскакивает из-за деревьев и сломя голову несется только к Чунмёну. И каждый раз, когда он крепко обнимает старшего за руку, его голову упаковывает чунменовская зимняя шапка, и Чонин снова по-идиотски мило улыбается. Из его носа сопли текут ручьями, но он действительно счастлив. Но уже к четырнадцати чониновским годам все начинает меняться в размере «более крупно».❄ ❄ ❄
@galaxy_fanfan: эй, Чунмён, хватит просиживать штаны дома, тут Чонин, и у нас есть девочки. @leader-nim: меня это не интересует. @galaxy_fanfan: видел бы ты, как он здесь зажигает~ @leader-nim: где? на школьной вечеринке? ты серьезно? @galaxy_fanfan: прекрати. я серьезно. @leader-nim: Сэхун там? @galaxy_fanfan: 是的. @leader-nim: м, Вань, что бы это значило? @galaxy_fanfan: приезжай, говорю. Сэхун - лучший друг Чонина, но, несмотря на то, что он даже младше него самого (на три месяца, если быть точным), он все равно представляет для Чунмёна некоторую опасность, заставляет его волноваться по поводу и без, когда Чонин пишет ему после полуночи о том, что: «Я сегодня ночую у Хуна. Мы немного выпили. Мне никак нельзя возвращаться@?», на что Чунмён отвечает коротким: «Я заберу тебя», вот только мобильник второго уже выключен. Сказать, что Чунмён не доверяет Сэхуну, значит ничего не сказать. И да, он, конечно же, мчится на ту чертову вечеринку. В метро как обычно в преддверии праздника толкучка, и он пробирается сквозь толпы людей, гонимый одним только страхом, что когда-нибудь может потерять Чонина. Что когда-нибудь может просто не успеть, и чужое сердце остановится быстро и безболезненно, как раз в тот момент, когда его не будет рядом. Когда он будет где угодно, но только не рядом с ним, будет бежать сломя голову по забитому битком метро или же будет стоять в пробке на главной улице, мерцающей разноцветными огнями-лампочками, и тогда даже рождественская песня из динамиков крупного торгового центра не согреет его. Вся проблема в том, что Чонин болен, проклят с самого своего рождения - называйте это как угодно, а Чунмён... Чунмён в него влюблен. Тайно и очень давно. В него, четырнадцатилетнего, глупого и несуразного, все так же коллекционирующего снежинки на темных волосах, потому что без шапки, и кружащегося в танце, как будто бы все происходящее вокруг его никак не касается. Чунмёну семнадцать и он чувствует себя слишком неловко, когда рассказывает о своих чувствах к Чонину Ифаню. На дворе декабрь, и Ифань почему-то все понимает. На самом деле Чунмён уже давно догадывался, что его лучший друг что-то испытывает к Цзытао, другу Чонина, к слову говоря... Кратко о той вечеринке - на ней ничего интересного не произошло.❄ ❄ ❄
Время летит достаточно быстро для того, чтобы новые воспоминания резко превратились в старые, будто бы одним взмахом руки. И кажется, что все по-прежнему, что ничего не изменилось, но в свои шестнадцать Чонин выглядит слишком красивым, чтобы встречные на улице девушки просто прошли мимо, даже не оглянувшись: у него довольно густые волосы все того же естественного темного цвета, блестящие карие глаза и улыбка калифорнийским солнцем даже в лютый мороз, когда пальцы без перчаток уже давно покраснели от холода и даже шарф крупной вязкой на его шее не в силах их согреть. И, кажется, ничего, действительно, не поменялось, ведь потом Чонин все так же - уже почти по привычке - глубже кутается в двухтонное одеяло в кухне Чунмёна, когда второй носится по всей квартире с банками меда и варенья. Младший кашляет и чихает, и вообще выглядит неважно, но все равно улыбается, потому что счастлив. А улыбается он так, что видно его верхнюю десну, и Чунмён хоть и злится, но не может не улыбнуться ему в ответ. Желание Чунмёна из года в год неизменно: жизнь для Чонина, здоровье для Чонина, улыбка для меня, но ради него. И временами кажется, что им все еще по 'один' и 'четыре', когда Чонин куксится и как напоказ закатывает губу, если Чунмён не улыбается ему в ответ. Чунмён все еще зовет его мелким манипулятором, когда пихает ногой в живот, не рассчитав силы, на что Чонин всегда обижается. И тогда Чунмён бежит следом за ним, а второй умело притворяется. У него тонны неотвеченных взглядов, миллиарды невысказанных мыслей, вот только Чунмён не ведет дневников или блогов, и от этого Чонин не может прочесть его как открытую книгу. И он до последнего не знает, что в него влюблены... И даже когда на дворе такой привычный для них декабрь, когда мобильный Чунмёна разрывается оповещением: «@galaxy_fanfan: признайся уже ему», Чунмён отвечает: рано. А потом самолет уносит его все дальше и дальше от родного Сеула, когда всё, что он так любит, остается на другом конце телефонного провода вместе с Чонином, чей голос в трубке пытается глупо шутить, вот только Чунмёну от этого ничуть не легче. И даже на расстоянии в километры Чунмён не заводит дневников, где бы хоть словом за слово упоминалось чужое имя - ничего. И Чонину кажется, что он очень долго ошибался, что все его желания извечно односторонние, и что только он пристально смотрит на чужие губы в невозможном желании коснуться их своими. А еще Чонин вспоминает, что примерно так он потерял Чунмёна в своей голове, тогда, в ночь, когда размашистым детским почерком писал письмо Санте куда-то в неизвестность, после чего, так и не отправив его, решил, что ничего, собственно, измениться не может. Прижимаясь ближе к Чунмёну, читающему ему «Питера Пэна», Чонин искренне верил, что он никогда не оставит его, ведь Чонин знает, что на каждое новое Рождество Чунмён загадывает одно и то же желание - быть рядом, потому что Чонин, черт возьми, болен, вот только не умирает, отнюдь и совсем. Но в этот раз Чунмёну случается пожелать того же, что желает извечно Чонин: перестать бояться. В случае Чонина - потерять Чунмёна, в случае Чунмёна - потерять Чонина, потому что к Рождеству между ними все те же давящие километры недосказанности, и письма приходят со слишком долгим молчанием, а тонны неотвеченных взглядов и миллиарды неозвученных мыслей продолжают копиться в шкафу да под кроватью, чтобы никто, кроме владельца, их не нашел. Но Чонин находит. Находит все те дневники, которые Чунмён не вел, и старые письма Санте, где каждое предложение читается как скрытое его имя - в детских рассказах, в любовных признаниях, в страхе от того, что так легко потерять. Письма с рассказами о том, что их история началась задолго до того, как они познакомились. О том, что зимой, 1994-го года, когда возраст Чунмёна измерялся четырьмя мисками ттоккука (пусть он и есть тогда самостоятельно толком-то не умел), у молодой пары, живущей и по сей день с его семьей по соседству, на свет появился первенец. До безумного милый мальчик, который улыбался своей фирменной беззубой улыбкой всем, кого только видел. Всем, кто только заходил в их дом. Эдакое маленькое исчадие ада, приковывающее все внимание взрослых, как описал его Чунмён, который частенько оставался без любимых игрушек и простого, но такого важного родительского - а кто это тут у нас такой хорошенький?. Как будто бы это было кем-то предрешено без их на то согласия. Как будто бы Чунмён должен был чего-то бояться немного сильнее, чем боялся Чонин. Как будто бы все ради того, чтобы им было о ком писать. Пожелания детским почерком. Рисунки и стихи на полях разлинованной тетрадки. И вырванное из прошлого «ведь это глупо, правда?». В один миг оказалось, что Чунмён настолько боялся потерять его тепло, что на самом деле просил за него каждое новое Рождество. И когда Чонин перелистнул страницу, его собственное «здравствуй, Санта» разлетелось бабочками - он не знал, что Чунмён все это время хранил его так и не отправленное письмо, адресованное в никуда и без подписи. Чонин не догадывался...❄ ❄ ❄
Было уже за двенадцать по сеульскому времени, но никто из них двоих не спал, да и не собирался вовсе. Чонин, укутавшийся в плед до самого носа, стоял на балконе и вдыхал запах серы и грязи - нотки морозного воздуха при таких обстоятельствах казались неразличимыми. Чунмён же по ту сторону телефонного провода чисто для виду расправлял себе диван - типичная холостяцкая временная квартира, самое обыкновенное и неуютное жилье, на которое Чунмён не по собственному желанию променял тепло своей уютно обставленной кухни, на которой так гармонично смотрелся чихающий чуть ли не каждую секунду простывший Чонин. И, конечно же, Чунмён жалеет. — Чонин? Эй, ты слышишь меня? — Да. Слушай, тут только что звезда упала. Было красиво. — Счастливчик, — голос в трубке привык улыбаться. — Что загадал? — О, нет, я не могу тебе рассказать, иначе не сбудется. — Тогда я просто буду надеяться, что что-то хорошее. — Я расскажу тебе, если пойму, что оно действительно невыполнимо. — «Чудеса, как правило, случаются за пятнадцать минут до полуночи. Всякий раз, когда твоя вера угасает, волшебство напоминает о себе.» — Да, я помню. Но... Я больше не верю в это, прости. — Что-то случилось? Чонин? — Я скучаю, Чунмён. Когда ты уже вернешься? — Как только закончу здесь со всеми делами. Я тоже скучаю. — Чунмён... — Да? — ... нет, ничего. — Ладно. — Слушай, мне пора. Я позвоню завтра. — Счастливого Рождества! — И тебе. Пока. Вот только потом еще некоторое время никто из них не решается сбросить вызов, будто бы оба ищут в этих давящих гудках спасение. Но как можно найти спасение в том, что убивает? Убивает молчание, в то время как оба мечтают единственно о том, чтобы как можно скорее увидеть улыбку друг друга.На падающую звезду Чонин загадывает провести своё уходящее «двадцать один» вместе с Чунмёном.
— Чунмён, скоро Новый год, как ты планируешь провести его? — ее зовут Ниной, но это ее ненастоящее имя, что Чунмёна, в принципе, не волнует от слова «совсем». Он сухо и без какого-либо интереса отвечает коллеге по работе: — Не знаю. — Может быть, ты согласишься составить мне компанию? Мы с подругами будем праздновать в ресторане, и я могу оказаться единственной, кто придет без мужчины... — До Нового года еще день, думаю, женщине с такими внешними данными удастся найти себе кого-то получше. — Но Чунмён-- — Что? У меня важное собеседование сейчас, извини, — он врет. В последнее время он врет всем, но только не Чонину - тому он просто недоговаривает правды. И, конечно же, он выходит из офиса и набирает его номер, когда голос Чонина по ту сторону телефонной трубки оказывается слегка пьяным в своем звучании. Чонин же даже не пытается оправдаться: — Ах, мы тут с Сэхуном. Ай, — черт возьми, он смеется, а у Чунмёна сердце готово разорваться от его такого искреннего и адресованного не ему смеха. Чунмён морщится и говорит, что перезвонит вечером - да, он зол. Но ближе к вечеру Чонин набирает ему первым, и Чунмёну становится немного легче от того, что младший перед ним извиняется. Чунмён говорит - «подожди» - и открывает шампанское. — Слышал? — Что это? — Давай представим, что в этот Новый год я рядом с тобой. — Чунмён... - но его голос отчего-то дрожит. — Да? — Помнишь ту падающую звезду? — Ту, на которую ты еще загадал желание? — Да. Я загадал провести свое уходящее «двадцать один» вместе с тобой. Не тобой, связанным по рукам и ногам телефонными проводами и километрами, а с тобой, сидящим напротив, с тобой самым реальным и таким, кого является возможным даже коснуться, чтобы ничего не оказалось лишь туманом и моей больной фантазией. — Чонин... — Жаль, что оно все-таки не сбудется. Потому что некоторые желания даже за пятнадцать минут до полуночи не способны сбыться. — Но я не знал, Чонин... — Разве это хоть что-то бы изменило? Ты так занят своей работой, что даже раз в месяц перестал нас навещать. Все, не говори больше ничего. Тут Сех пришел. Я... Должен идти. С наступающим... Вот только Чунмён не видит праздника без него.❄ ❄ ❄
Сегодня, 31-го декабря 2014-го года, у Чунмёна уходящее «двадцать четыре», у Чонина же - «двадцать один». Разница в их возрасте составляет всего лишь незначительные три года, что уже практически незаметно на начало 2015-го, так что Чунмён уже даже вполне может признаться ему в своих чувствах. Но между ними километры, а в телефонной трубке гудки - Чонин, наверное, сейчас смеется рядом с Сэхуном. Что же тогда на этот момент осталось у Чунмёна? Только работа? А ведь он никогда не стремился к тому, чтобы семейный бизнес стал ему точкой опоры, фундаментом для его жизни, когда его целью извечно - Чонин, и футбол на заднем дворе университета, а еще книги поздно ночью, когда, будучи мелким засранцем, Чонин прибегал к нему и нагло занимал половину кровати. Понимание того, что Чонин ждал его на этот Новый год домой, режет по венам, вскрывается новой болью и разочарованием. Но между ними километры, а до полуночи не так уж много времени в запасе; Чунмён звонит в аэропорт, но там ему сообщают, что из-за сильного снегопада все рейсы на сегодня будут значительно задержаны. И тогда он решается ехать автостопом - кто-нибудь да должен сейчас пересекать границу меж городов, кто-нибудь может такой же, как он сам, запоздалый и слишком поздно опомнившийся. И хотя в такую погоду машиной медленней, чем поездом, но у ж/д и вовсе официально праздник, а снег метет, заметает, закатывает, когда яркий свет фар напротив по глазам - не галлюцинация; пятна расплываются, приближаются, и вскоре он слышит, что кто-то ему что-то кричит, стараясь перекрикивать при этом завывающий ветер. Голос басистый, охрипший, но мужчина за рулем оказывается парнем лет двадцати трех, не более; он не похож на Чонина от слова «совсем» и улыбается он совершенно не так, как он, вот только Чунмён уже совсем свихнулся на этой почве и готов искать младшего буквально в каждом прохожем. К слову говоря, о «прохожих» - парня за рулем автомобиля «того глядишь - развалится» зовут Чанёлем - у него старый грузовик, и в нем чуть теплее, чем на улице, а еще бодрящая музыка из шипящих колонок. Бодрящая от слова «для похорон», но это уже не имеет значения, ведь он согласился его подвезти, и Чунмён благодарен быть должен. Вообще, Чанёль душка, и как бы Чунмён не любил поговорить, этот парень за всю их дорогу все равно сказал куда больше, чем он сам. Между тем стрелка часов с каждой ушедшей секундой приближалась все ближе к десяти, а они все ехали и ехали и, казалось, что они уже никогда не выберутся из этой бесконечной петли дорог и расстояний. А потом грузовик и вовсе глохнет, а их расположение на данный момент не показывается даже на карте. Чанёль тогда обещает все уладить за час, может, два, но Чунмён не имеет в своем запасе столько времени, чтобы было возможным ему его дать. И тогда он принимает решение далее идти пешком. Пешком до самого Сеула от точки черт-знает-какой, утопая ногами в сугробах и ничего не видя перед собой застланными снегом глазами. И он движется вперед только для того, чтобы просто двигаться, пока вскоре его не догоняет уже такой знакомый грузовик Чанёля. Парень кричит ему: «запрыгивай!» - и в следующую минуту Чунмёна встречает теплая улыбка его сегодняшнего спутника-спасителя и горячий кофе. До чониновского «двадцать два» остаются же лишь эфирные полчаса, и вскоре огни не спящего Сеула бьют по глазам двух порядком уставших путешественников. Сказать, что Чунмён давно не видел родной город таким нарядным, значит ничего не сказать; да, он давно позабыл о том, что его дом извечно здесь. Свет в комнате Чонина выключен - Чунмён же надеется, что тот не у Сэхуна. И он безмерно благодарит Чанёля, он отпускает его, а сам сломя голову несется по заснеженному саду; его следы остаются на снегу, но и те скоро заметает. Сердце колотится о ребра как бешеное и, кажется, оно может выпрыгнуть из его груди в любую минуту, пока Чунмён со всей силы давит на дверной звонок. Для Чонина было бы лучшим подарком увидеть его сейчас. Он, будучи в домашнем халате и без настроения на лице, перебирает ногами по полу - кто-то настойчиво трезвонит в дверь. Щелчок, второй... До 2015-го осталось лишь пятнадцать минут. Пятнадцать минут, за которые волшебство обязательно успеет случиться. И вот Чунмён в своем волнении, наконец, открывает глаза и в ту же секунду встречается в переплетении взглядов с калифорнийским солнцем Чонина. А улыбается Чонин так ярко, что можно видеть его верхнюю десну, и не улыбаться вместе с ним является чем-то просто невозможным, - вот только Чунмён плачет. Холод дрожит на его заледеневших пальцах, когда Чонин берет его ледяные руки в свои и тянет зайти в дом. Губы Чонина горячие, его калифорнийская жара опаляет продрогшее сердце Чунмёна. Двенадцать ударов настенных часов. Двенадцать ударов сердца за восемь секунд. И они даже не замечают, как старый день сменяется новым, потому что когда им уже без одной миски ттоккука «двадцать два» и «двадцать пять», а без пятнадцати двенадцать оказывается равным пятнадцати минутам первого, они все продолжают целоваться, утопая друг в друге как в зыбучих песках. В конце концов чониновское калифорнийское солнце заставляет Чунмёна пылать, а такое привычное по всемирной традиции «с новым годом» остается просто несказанным, неуслышанным. В 2015-ом Чонину уже больше ничего не страшно. Потому что тот, кого он ранее так боялся потерять, теперь уже навсегда остается рядом.С Новым Годом!❄
http://vk.com/ig_ns