Твои крылья

В темной комнате, потерявшей зримые границы в пляшущем свете факелов, стояли пятеро мужчин. Они собрались вокруг пятиугольного стола старинной работы. Поверхность его была изукрашена резьбой и разделена канавками на пять секторов. У стоявшего ближе всех к этому столу — босиком, в штанах и белой рубашке — было время разглядеть прихотливый рисунок: листья и плоды переплетались с фразами на неизвестном языке, где-то угадывался нотный стан. Секторы сужались к центру, и рисунок сходил на нет, образуя круглое углубление с гладким дном. Четыре фигуры в плащах отделились от дрожащего сумрака и заняли место у стола — каждый напротив своей грани. Самый высокий из них, прятавший лицо в глубине капюшона, извлек из складок ткани нечто тяжелое и округлое и торжественно возложил в центральное углубление. Это было похоже на сердце, собранное из кусочков и смятых полосок тусклого металла. На первый взгляд — обычная кузнечная поделка. Тихим голосом Высокий произнес: — Мы приступаем к изгнанию одного из членов Братства. Он уходит по обоюдному согласию, не так ли? Тот, в белой рубашке, молча кивнул, закрывшись на миг непокорными кудряшками. В лице ни кровинки. И только на щеках расцвел болезненный румянец. Высокий оглянулся на остальных троих. Только один поднял голову, но тут же отвернулся под властным взглядом. — Брат наш Артур, ты покидаешь Братство. Мы лишаем тебя звания и снимаем братские клятвы. Мы отпускаем тебя. Мы удалим твою метку, и Братство разорвет узы единства. Храни тайну обо всём, что узнал, и забудь дорогу сюда. Отныне и навеки! Пламя факелов прыгнуло, протянув ледяные языки к храброй белой фигуре. Артур сбросил рубашку, плечи его покрылись мурашками, но он не смел дрогнуть. — Я ухожу из Братства, оставляя свое место добровольно. Я прощаю братьям то, что они сделали мне, и прошу у них прощения. Я клянусь жизнью не разглашать тайну Братства — да будет каждый из вас свидетелем этой клятвы. Я покидаю Братство. Пусть старший хранитель удалит мою метку. Отныне и навеки! С этими словами Артур опустился на один из секторов, и пальцы его побелели, впившись в крышку стола. Он бросил взгляд на тех троих, что стояли молча. Хоть он не видел глаз, но чувствовал кожей их взгляды и в одном улавливал нежное тепло. Один из них, Крепкий, двинулся и поднес Высокому склянку темного стекла. Артур затаил дыхание. Высокий открыл ее и плеснул на обнаженную спину Артура. Тихим шипением разлилась жидкость, и под кожей проступили два бугорка. Полупрозрачная пленка натянулась, пошла разводами и лопнула под напором изнутри, высвобождая сложенные крылья. Артур шевельнул ими, расправляя, и неживой воздух завихрился, струясь сквозь гладкие перья. Они обречённо засияли ослепительно белым, чуждым светом в этой мрачной комнате. Трое вздрогнули. Одна фигура рванулась к Артуру, но две другие перехватили ее. — Стой, — прошептал Крепкий, — не смей! Высокий взялся рукой за основание обоих крыльев. Они было забились, но Высокий бесцеремонно сжал их. Артур пошел потом: ледяной взгляд Старшего Брата обжег спину. — Я уничтожу метку, и ты больше не будешь нам братом. Мы изгоняем тебя, и ты изгони нас из своей памяти. Отныне и навеки! Он поднял изогнутый нож и уверенным движением резанул, отделяя крылья от тела. Артур захрипел и изогнулся, инстинктивно пытаясь уйти от боли. Кровь поползла по спине, рукам и ногам, окропляя резьбу стола и гладкий пол. Раздался хруст: Высокий резал еще и еще, отделяя суставы. Артур захлебывался слюной, а крылья яростно хлестали воздух. Высокий держал их мертвой хваткой. Артур лязгнул зубами. Двое из последних сил вцепились в третьего. Высокий подрезал последний кусочек кожи и наконец отделил крылья от тела. Забрызганные кровью, они сразу поблекли и как будто ссохлись. Он положил крылья в центр стола, на металлическое сердце. Они вспыхнули неярким огнем и начали тлеть. Артур, поскуливая, обливаясь потом и слезами, лежал, придавленный животом к столу. Жалкие розовые обрубки все еще конвульсивно дергались, исторгая алую кровь. Властная рука Высокого удерживала его в этой позе. Крепкий вновь поднес склянку. Высокий первый, а затем все должны были по очереди плеснуть на спину Артуру серебристую жидкость. С первой каплей кровотечение унялось, и рана стала затягиваться. От последующих Артур вздрагивал, давясь хриплым воем. Последним подошел тот, кто все время пытался помочь, и склонился над ним. Хотел что-то сказать, но так и смолчал. Он очень осторожно полил на рану. Уродливые края стянулись, но шрам остался и немного дымился. Мужчина отдал склянку и, нежно ухватив Артура под мышки, поднял его. По багровым ложбинкам в центральное углубление сливалась кровь. Крылья уже дотлели, и металлическое сердце жадно впитывало ее. На секторе, где лежал Артур, рисунок листьев раздвинулся, и можно было узнать искусно вырезанного беркута, расправившего крылья. Линии начали истончаться и пропадать. В конце концов на месте птицы образовалась пустая гладкая поверхность, обрамленная листьями и нотами. Металлическое сердце со скрежетом втянуло в себя остатки крови. — Вот и всё, — произнес Высокий. — Прощай, Артур. Он торжественно забрал из углубления сердце, завернул в полу плаща и вышел. За ним последовал Крепкий. Артура под руки вывел его товарищ. Четвертый, Худощавый, обошел факелы, погасил их и покинул подземелье. Крепкий с трудом задвинул за ними тяжелую дверь, Высокий махнул рукой, и она растворилась в кирпичной кладке стены. В соседнем помещении, старом, пахнувшем плесенью подвале, они сбросили плащи и достали из угла свои вещи. Металлическое сердце, завернутое в ткань, аккуратно сунули в мешок Высокого. Он взялся было за него, но коренастый друг перехватил лямку. — Не таскай тяжелого, Вовчик! — Крепкий вскинул рюкзак на плечо, — пока, ребят. Прощай, Беркут. Они пожали всем руки и вышли вдвоем. Худощавый, убрав свой плащ и натянув куртку, спрятал глаза за темными очками и черной кошкой неслышно выскочил из подвала. Артур со стоном наклонился, выудил из сумки толстовку и, поморщившись, надел. — Ты как? — Ничего, Сереж, побаливает. Нормально. Отлежаться надо. Прист наконец тоже сбросил личину, избавившись от черного плаща. Они молча выбрались на улицу. Артур шел впереди, понурив голову. Присту было неловко даже коснуться его руки. Небо укрылось облаками, словно поддерживая общее серое настроение. — Тебя проводить? — нерешительно предложил он. — Нет, darling, не надо. Доеду как-нибудь, — безжизненно сказал Артур. — Хорошо. Позвони мне завтра, как будешь себя чувствовать. — Окей. Чао! — Артур развернулся и побрел прочь. Сергей поглядел ему вслед и вздохнул.

***

Через открытые окна комнату заливал серый сумрак: шел совершенно не московский дождь — серый, скучный, мертвый. Артур лежал на животе и прислушивался к своим ощущениям. Спина немного ныла — кожа точно заросла, он проверял утром в зеркале; но где-то там, внутри, до сих пор тихо и противно жгло. Острее всего болела душа. Он не понимал, почему это произошло. Что он сказал не так, на кого посмотрел? Раз! И Холстинин молчит, насупившись, смотрит сквозь тебя бесцветными пустыми глазами, и ты чувствуешь, что тебя уже выключили, как негодный микрофон. А что именно за этими глазами происходит, никому неведомо… Хотя, может, одному раздолбаю и ведомо, но, когда ему велят молчать — он молчит и просто стоит за спиной своего хозяина. И вот Холстинин вышвыривает неугодного Артура (тут он страдальчески поморщился, жалея себя). Раздолбай Дубинин и не вздумает ему перечить. А вообще, если подумать: кто из этих двоих настоящий хозяин, уже сложно понять — настолько они срослись друг с другом. Макс, тонкая веточка, прогибается под молчаливой силой это парочки. Только Прист, родная теплая Пантера, пытается бушевать, но Дуб быстро затыкает его лестью, мелким шантажом, тайной Братства. Артур пытается остудить спину, но жжение внутри никак не унимается. Постанывая, он подставляет кожу потокам влажного воздуха и позволяет себе задремать. Где-то в голове крутится привязчивая холодная мелодия, и узнаваемая, и нет. Сквозь чуткий сон и шум дождя он слышит, как щелкает дверной замок. И больше ничего — ни шагов, ни голоса. Артур хочет вернуться в призрачное забытье, но улавливает чье-то присутствие. Знакомый глухой стук — и теперь он знает, кто мог открыть его дверь и так неслышно пройти по квартире. Он со скрипом приподнимается, садится и смотрит на Приста — тот гневно бьет хвостом по полу, по мебели, сбивая вазочки, подсвечники, фоторамки и какую-то ерунду… Сергей наклоняется к Артуру и медленно протягивает руки, убирая когти: — Трудно вчера было… — удар тяжелого хвоста, — невыносимо. Черти они гребаные! Тебе еще больно? — Нет, пантера моя, — горько шепчет Артур, закрывает глаза и подставляет лицо. — Сейчас уже не больно. Прист невесомо целует, опускаясь перед ним на колени. Он осторожно берет лицо Артура в бархатные лапы и внимательно всматривается. Кожа поблекла, морщинки проявились четче, нос заострился. Всего за одну ночь. Внутри него разгорается злоба. На них и на себя. Ничего он не смог бы сделать. И не сможет. Он ловит губы Артура, которые с готовностью раскрываются навстречу ему. Прист нежно притягивает его за плечи — страшно тронуть спину. Артур разрывает поцелуй и, как будто в смущении, стягивает с Приста футболку. Он проводит по широким смуглым плечам, трется носом о гладкую кожу. Сережа такой теплый. Ниже локтя у него еще пантерьи лапы, и Артур с замиранием касается черной шелковистой шерсти. Сергей делает неуловимое движение, и лапы сменяются руками — обычными, знакомыми, такими родными. В этих чутких руках Артур всегда чувствовал себя безопасно. Но они всё равно не смогли защитить его. Прист шепчет: «Хочу тебя». Он переворачивает Артура на живот, накрывает черной гривой и трогает губами кожу на спине, слизывая пот, струящийся по бокам. Артур хрипло стонет. Сильные руки стягивают с него все те же вчерашние черные штаны в пятнах крови. И я вижу свежие шрамы На гладкой, как бархат, спине… Прист что-то нашептывает, со страстью зацеловывая податливое тело. Потерять голову, забыться, заткнуть гнетущую совесть. Но, словно в насмешку, на коже проступают завитки — след отрезанных крыльев. Шрам поблекнет со временем, однако, чуя общую кровь, он проявится вновь под взглядом любого из Братства. Или под руками. Или под губами. Мы все потеряли что-то На этой безумной войне, Кстати, где твои крылья, Которые нравились мне? Когда язык Приста ныряет в ложбинку между ягодиц, Артур окончательно теряет себя. Их выносит из течения времени. Неизвестно, на сколько мгновений, минут или часов всё становится так, как было всегда. Но им рано или поздно придется вернуться в реальность. Потом они лежат, обнявшись. Артур, боясь лечь на спину, укладывает под себя Приста и утыкается ему в подмышку. Они просто слушают дождь за окном, как он рисует потоками воды холодную мелодию, и узнаваемую, и нет. Сергей прижимается губами к его макушке, вдыхает такой знакомый запах волос, приправленный сегодня болью и кровью, и тихо говорит: — Слушай. Боюсь, что я… не смогу больше приходить к тебе. — С чего это? — Артур резко поднимает голову. — Нельзя… по чертовым правилам Братства, — шепчет пантера, успокаивающе водя мягкими ладонями по плечам Артура. Артур сглатывает и молча отворачивается. Дождь злее лупит в стекло и льется на ковер. Внутри снова заныло. Правда, на этот раз болели не крылья. Болело сердце. Подумав, он садится. Тягучая тишина повисает между ними. Прист устраивается рядом. Артур вдруг хватает подушку и, согнувшись, впивается в нее зубами. Он больше не может душить эти слезы. — Какого черта? — бормочет он, всхлипывая. — Выперли из группы, хрен с ними! Почему мы должны расстаться? Как они могут так решать? Как?! Прист сам с трудом сдерживается. Он хочет коснуться Артура, но тот отдергивается и даже не смотрит на Сергея. — Иди уже, уходи. Хватить меня мучить! — он делает вздох, пытаясь унять слезы. — Артур… Прости меня. Я ничего не могу. Я… Тот, чуть отдышавшись, выдавливает: — Иди, Сережа. Прист вскакивает в отчаянии. Слов уже нет и не может быть. Всё обрушилось, и выхода нет. Только молчать, горько молчать обо всём. В последний раз он целует Артура и уходит прочь. Подушка разлетается ослепительно белыми, чуждыми в этой серой комнате перьями. В подъезде Прист выпускает когти и выцарапывает на покрашенной стене: «Где твои крылья?» И продолжает дрожащим шепотом: «Которые нравились мне…» Он слышит, что кто-то спускается по лестнице, мимолетным движением подбирает черный пантерий хвост и выходит на залитую серым дождем улицу.