Алладином буду я!

1. Это место есть, и этого места нет. Это место зовут Изломом те, кто взирает с Земли вверх. Это место зовут Гранью те, кто уже не имеет необходимости куда-то смотреть. Здесь всегда холодно, потому что вокруг нет ничего, что могло бы дать тепло. Здесь застывает дыхание, здесь останавливается жизнь. Здесь не живут Смертные. Да и Бессмертным здесь делать нечего. И все же, они бывают здесь, когда путешествуют по своим делам. Вот и сейчас молодой паренек сидит на ледяной глыбе и болтает ногами, открыв свой ежедневник, правда, он отнюдь не странник. Его русые волосы едва прикрывают шею, его черты лица настолько нежны и изящны, что его можно принять за девушку. Руки его кажутся тонкими, если не приглядываться, а запястья можно легко сломать. Длинные пальцы бережно держат белые листы, обрамленные черной кожей. Одежды парня белы, потому что ему позволено носить такие одежды. - Что ты здесь делаешь? – холодно спрашивает парень джинна. Джиннам в этом не-мире выжить куда проще, чем кому угодно другому. - Где твой хозяин? – интересуется снова бессмертный, в ответ на молчание. Парень захлопывает книжку, но все еще не поднимает глаз. Джинн, являющийся наполовину бесформенным газом, наполовину вполне оформленной головой с козьими рожками, чувствует, как к нему тихой звенящей поступью подкрадывается ужас. Лед под пареньком пришел в движение. - Ледяной Дракон! – пискнул Джинн, хотя видит Творец, именно его он и искал. Однако не ожидал, что тот все же все еще существует. - Что случилось… - тяжело выдохнул холодный воздух Пустой. – Тоя… Имя своего властителя тот произнес почти нежно. Тоя же поднял глаза на Джинна. - Где твой хозяин, Цезарь, - голос Тои мягок и ласков, он подобен очаровательной трели птицы, но Джинн чувствует, что не может сбежать, даже сдвинуться с места ему не по силам. Этот голос сковывает мысли и чувства. Этот голос легко лишает душу привычных защитных покровов. Это голос тех, кто стоит за Престолом. Впрочем, Зоро бы догадался, кто перед ним. Эти глаза – одни на миллион. Одни на тысячи миров. Сын Ремии хранил Ледяного Дракона, оставшись на века в Междумирье, добровольно оставив себя в тюрьме из вечного льда и Пустоты. Это была их Плата. Чтобы кто-то был свободным, кто-то другой эту свободу должен потерять. Тоя – существо Свода. Пожалуй, самое опасное существо из рожденных когда-либо Вейзе. - Мне очень интересно… Право же, скажи мне… - ласково предлагает блондин, и ледяной покров подхватывает Джинна, поднося его очень близко к Тое. Цезарь понимает, что вся его сила здесь не имеет значения. Даже в Своде он успел бы что-то предпринять, но не здесь. Длинные и навечно ледяные пальцы проходят по щекам Джинна. - Я хочу знать. Или ты перестанешь существовать… Красные глаза смотрят в самое сердце, в самую душу. Сами слова Тое не нужны, он может видеть много больше. - Он пришел за мной, - выдыхает Ледяной Дракон. – Акаину хочет быть уверен в том, что я уснул. - Вижу, - оскаливается Тоя, и сейчас Ло был бы уверен, что перед ним сын Итомии – Короля Свода. – Так пусть будет уверен, - усмехается блондин. Он смотрит на Цезаря, и взгляд его очень нехорош, как и его улыбка, полная мрачного предвкушения. Пальцы Тои касаются рожек Цезаря, и он зловеще усмехается. - Акаину смеет думать, что в силах играть с теми, кто сплел Свод. Никто не смеет играть с Гранями, кроме нас. Цезарь дрожал. Он чувствовал, что попал в липкую паутину, из которой не выбраться. Недаром первого Короля свода звали Пауком, хотя само имя потерялось в вечности. Тоя положил руку на голову Цезарю. - Оставь его, Владыка, - выдохнул Дракон. - Не перечь. - Твоя матушка хочет свободы, - упрямо сказал Дракон. – Так почему бы тебе не сделать ловушку для этих детишек, что так рвутся сюда? Тоя задумался, теребя черные волосы Джинна. Цезарь обливался потом. Здесь было так много льда, почему же так жарко? - Заманить их? Насильно заставить править Сводом? Отличная идея, Аокидзи! Мой отец только и жаждет, чтобы Монки Д. Луффи стал одним из нас. Тоя поворачивается к Цезарю. - Но это никак не относится к тому, что мне нужна новая игрушка в мире смертных. В хищной улыбке нет веселья, но есть предвкушение. Заточив себя во льду и пустоте, заплатив дань одиночеству, Тоя справлялся с этим как умел. А умел он прекрасно. Вряд ли в Своде и в Нижнем Мире был кто-то более искушенный в количестве информации, доступной его памяти. Рука Тои снова ложится на голову Цезаря. - Мой брат лишился сил. Можно подумать, я этого не заметил? Одна надежда только на сестричек. Цезарь тихо вскрикнул и исчез. А главный интриган Свода лукаво улыбнулся, раскрывая свой ежедневник* отнюдь не обделенный магической силой. Иначе как он мог включать знания о целом мире и постоянно пополняться? - Тебе надоел Лед, - ворчливо сказал Дракон. – Тебе надоела тишина. Тебе надоел я. - Конечно, лежишь тут, ничего не делаешь, - усмехнулся Тоя. – Что с тебя взять. Кстати, ты разговорился, это не к добру. - Верно, Тоя. - Аоки-и-и-идзи-и-и… - тихонько протянул его имя старший сын Вейзе. - М? - Ты же застал свободу… Как она выглядит? – мечтательно спросил вечный заключенный своей силы. - Будто ты купаешься в Эфире, - с наслаждением сказал Дракон, представляя это. – Будто неважно, что будет завтра. У тебя есть Сегодня. И твое сегодня – Вечно. Тоя мягко улыбнулся. - Такое искушение… Ведь и злодеем прослыть не грех? Дракон дернулся, и Тоя упал вниз на его лапы. Ледяной обвился вокруг него, и Тоя погладил льдистые чешуйки, наблюдая, как замерзает его рука. Ему казалось, что он давно мертв. Разве живой выдержал бы подобное? Просто Смерть обходила это место стороной, прекрасно зная, что Тоя не упустил бы шанса поменяться и оставить ее здесь, а самому отправиться в Путешествие. Его глаза медленно закрылись. Было холодно. Слишком холодно, чтобы сердцу хотелось биться. Аокидзи наблюдал за своим Владыкой. Короли Свода мудры и милосердны. Они привыкли нести свое бремя и не устраивают истерик. Они в любом существовании найдут свои плюсы, таковы эти непостижимые существа, когда-то едва не уничтожившие несколько десятков миров, потому что просто хотели свободы. Теперь они, можно сказать, остепенились. Но время течет. И тот, кто сейчас засыпал в холоде, был точной копией своего отца, когда тот был молод. А Итомия Бри Арзам в юности успел наломать дров, перессорившись и помирившись со всеми Слугами Творца. Аокидзи с некоторой отцовской нежностью взирал на спящего Тою. Когда Кузан только вылупился из яйца, он уже знал, кто такой Итомия, но даже представить не мог, что тот когда-нибудь окажется в их Мире. В груди Дракона проснулась ностальгия. Быть может, он не должен держать юного Владыку здесь? Быть может, стоит дать мальчишке свободу? И пусть даже этот мир рухнет, что с того? Разве это не интересно - наблюдать, как взрослеет очередная Грань? Дракон выдохнул из пасти горячего воздуха, согревая парня, губы которого уже посинели от холода, но вряд ли Тоя придал этому значение. "Будь, что будет," - решил мудрый Дракон, обвивая это дитя, никогда не бывшее человеком, но так иногда на него похожее. 2. Сэр Крокодайл знал, что долго сопротивляться не получится. Как невозможно сопротивляться разбушевавшейся стихии, так невозможно сопротивляться Императору, все давным-давно решившему для себя. Крокодайлу хватало забот. Он никогда не думал, что можно настолько уставать. На его памяти он никогда не валился с ног в прямом смысле этого слова. А уж этот непоседливый Кодза! Сначала он умудрился обрушить стену Дворца, потом решил начать творить переворот. Крокодайл с некоторым ужасом ощутил насколько же слабо тело смертного. Кроме того, он больше не может обращаться в Песок! А до мастера фехтования ему было далеко. С другой стороны, упрямства сэру бывшему Хозяину было не занимать. И отступать он тоже терпеть не мог, а уж слабости показывать - это вообще не про него! Так он думал, и, конечно, ошибся. Каким бы он ни хотел быть, он был тем, кем он мог быть сейчас. Именно поэтому повязка на ребрах периодически снова окрашивалась кровью, и в стонах сквозь зубы была скрыта адская боль. Упрямство не сыграло хорошей роли, заново приковав к постели. Дофламинго подтрунивал над ним, но Крокодайл понимал, что долго избегать этого настойчиво взгляда он не сможет. Донкихот любил и умел подчинять, но быть еще одной игрушкой в его властных руках совсем не хотелось. Крокодайл же понимал, что сейчас он настолько слаб, что может только подчиняться. Рана на ребрах уже затянулась, хоть временами и побаливала. Замок отстроился, не так быстро, как хотелось, но все же казнить никого не пришлось. Крокодайл смотрел на голубое небо, по которому поползли лиловые разводы… О, он прекрасно знал, что это значит. Это он помнил. Пустое – просыпается, наполняясь звуками, переставая быть Звонким. Крокодайл поджал губу. Ледяной Дракон зашевелился в своем пространстве между мирами, а это значит, что его Страж, конечно же, почувствует это. Крокодайл усмехнулся. Этот безумец Акаину пытается попасть в Свод, пытается получить его силу. Его действия нарушат Равновесие и мир покачнется, переворачивая все с ног на голову. И тогда проснется его брат. Тот, кто несет в себе кровь всех троих создателей Свода. Новый Паук этого мира. И будет просто замечательно, если про него сложат потом Легенды, если будет кому их слагать. При другом раскладе этот мир станет пустым шариком… Потому что нет у Пауков иных желаний, кроме Свободы. Не желают они нести Бремя, нет в них мудрости. Все, чего они хотят, – эгоистичного счастья себе и тем, кто им дорог. Их отец был точно таким же. Крокодайл глянул на свои руки. Почему он другой? Почему настолько другой, что ушел из Свода в поисках обычного земного счастья, обычной жизни? Почему это сделала Робин? Почему это не хочет или не может сделать Тоя? Почему он настолько чужой? Где то, что сделает его более похожим на человека? Вероятно, это под силу только времени. Время накладывает тысячу связей, опутывает невидимыми нитями, что заставляют думать о других. Где-то там и рождается мудрость. - Что вскочил так рано? – веселый голос Дофламинго заставляет Крокодайла перестать думать о своей семье. Но он не поворачивается. - Есть дела, - сэр не пожимает плечами, это несложное действие еще доставляет боль. Донкихот уже подошел к нему, притягивая к себе. - Какие такие, интересно, дела, - голос Дофламинго льется Крокодайлу в уши. – Ну-ка просвети своего Императора, а то он, вроде, приказал тебе отдыхать. Что за нарушение дисциплины? Крокодайл упирался как мог. Но Дофламинго был упрям. Сэр никак не мог понять, зачем ему он нужен в позиции любовника? Разве плохо оставаться просто друзьями? Крокодайлу не нравилось то, как реагировало его тело: бурно и страстно, будто только и ждало прикосновений сильных рук. И Крокодайл пытался заткнуть все это куда подальше, отдавшись во власть разума, а не сердца. Любовь – это глупость. Любовь - это… Крокодайл замер, сглатывая. Он вдруг вспомнил, как он сидел на полу, а к нему прижимались две младшие сестренки. Всех троих обнимал Тоя, гневно сверкая глазами. Что он говорил? От чего защищал? Они же были так малы… - Все будет хорошо, я вам обещаю, - этот мягкий стелющийся голос отлично успокаивал нервы. – Я пойду вместо Вильян. Хорошо, Ви? - Нет! Я не хочу, чтобы ты уходил! Это тюрьма, Тоя! Там нет свободы! Там плачет одиночество! - Значит, будем плакать вместе. Он ведь усмехался, их старший брат. Это он подарил им троим свободу своим заключением в Пустом. Благодаря им они живут в этом мире, прекрасном и многоликом. - Крок? – Дофламинго встревожен. - А где Виви? – вдруг повернулся к нему Крокодайл. – Где моя младшая сестра? Дофламинго вздернул подбородок и немного напрягся, чуть бледнея. Вильян… Она взяла себе имя Виви. По праву Рождения ей было предназначено быть Стражем Ледяного, но вместо этого она просто жила в этом мире. Жила ли? Был бы Крокодайл Хозяином, он сразу понял это. Где она, что с ней. Но не сейчас. - Насколько я знаю, она жива. Вроде как мой сын помог сбежать ей к Росинанту, - не очень-то уверенно заметил Дофламинго. – Зоро это отчаянно скрывал, в том числе от самого себя. А когда так происходит, то начинаешь думать, что всего этого и не было. Крокодайл кивнул. Да, такое бывает. Есть такие типы, которые умеют выдумывать новые Пути. Ремия, например. Но почему это сумел сделать смертный? Крокодайл был уверен, что знал, но забыл. Что ж, это было его Платой. Тоя заплатил за тех, кого любил. Крокодайл – тоже. Обычная такая практика. Дофламинго до боли сжал его плечи. - Мы найдем ее. Я уверен, что с ней все в порядке. - Я тоже, - Крокодайл улыбнулся. – Она все же дочь Ремии, хоть и избрала жизнь среди смертных. Донкихот молча смотрел на него, а потом упрямо мотнул головой. - Я больше не могу ждать, - и потащил его к кровати. – Смирись! Крокодайл смирился, приняв это как факт. Император хочет его. Что с этим еще поделать? Просто принять как данность и отдать себя на блюдечке с голубой каемочкой. А потом жить дальше, будто ничего и не было и надеяться, что дружба все-таки не исчезнет. - Крокки… - Я же говорил не звать меня так! – прикусил губу Крокодайл. Но замолк. Императору же можно все? Все люди для него лишь пешки. И даже дружба не значит ровным счетом ничего, раз ей можно так легко кидаться… Дофламинго касается пальцем его лба. - Ты слишком хмур, Крок. Сэра обнимают сильные руки, и он чувствует, как отчаянно бьется большое сердце Императора. - Мне кажется, я знаю, о чем ты думаешь… Но я не знаю, как переубедить тебя. Не знаю, как влюбить. Хотя мне казалось, что я тебе нравлюсь… Все, что могу сейчас, это силой уложить тебя под себя. И мне кажется, что ты этого совсем не оценишь, - усмехнулся Дофламинго. – Но я так же не могу просто отступить. Я люблю тебя, парень. Что бы ты по этому поводу ни думал. Крокодайл поднял на него глаза, а потом фыркнул, не удержался. Дофламинго был предельно серьезен. - Хорошо, - сэр согласился с очень многим одним словом. Наверное, он сам до конца не представлял, с чем соглашается. - Хорошо, - Дофламинго твердо кивнул. Донкихот в отличие от Крокодайла точно понимал, что имеет в виду под этим словом. У Смертных есть своя Вечность, и всю ее он обещал посвятить этому человеку, не говоря более громких слов. Один раз он едва не разменял его, влекомый чужой тьмой и собственным слабым сердцем. Но не теперь. Теперь Император точно знал, чего хочет. Конечно, Дофламинго слабо усмехается, потому что в его объятиях такой еще юный Крокодайл, что Донкихота посещают весьма извращенные мысли о том, как это может выглядеть. Да, перед ним не ребенок, но разница в возрасте все равно приличная. Дофламинго совсем забыл, каким тот был. Забыл, что краснел от самых легких прикосновений, терялся и замирал. А золотые глаза были полны волнения. Сейчас же к этому примешивался легкий страх, который Крокодайл старательно давил, не желая показаться слабаком. Дофламинго бы наверное не был так настойчив, если бы не чувствовал, что на самом деле Крокодайл совсем не против. Как не был никогда. Но сейчас он еще не понимает этого, сопротивляется всеми силами. Конечно, он остался гордым и уверенным в себе. И в подчинении кому бы то ни было он видит унижение его достоинства. Особенно в таком подчинении. Но сейчас его руки цепляются за плечи Дофламинго, а бедра его, раздвинутые и напряженные, лежат на бедрах Донкихота. Крокодайл прижимается к своему Императору, пытаясь “вести себя прилично”: сдерживать пошлые стоны, потому что руки Донкихота, скользнув по его бедрам, спустились ниже и сейчас заставляли ощутить пронизывающее желание. Краснея, Крокодайл чувствовал, как твердеет его член под ритмичными движениями руки Императора, и, подаваясь чуть вперед, прикусывая губу, Крокодайл чуть расслабляется, пуская пальцы Дофламинго внутрь. Один за одним – всего два, но сэр уже не может молчать. Он мучительно выдыхает, чувствуя, как горит его кожа, как всему телу становится жарко. Крокодайл сжимает пальцы, слыша, как усмехается Дофламинго. Конечно, ему, наверное, очень весело видеть его таким? Крокодайл пытается сдержать желание, успокоить сердце, но его ласково целуют в ухо. - Ты прекрасен… - в этом голосе нет усмешки, и сэр подумал бы, что Донкихот теперь просто издевается, но подумать не получилось. Его губы, а следом и язык втянулись в страстный поцелуй, и возбуждение достигло того момента, когда думать уже просто невозможно. Крокодайл убрал свою руку вниз, продолжая целоваться с Дофламинго, он медленно вставил в себя свой палец, глубже опускаясь. Донкихот ловил страстный стон давнего друга и теперь снова любовника, зная, что сейчас продолжит, но он хотел запечатлеть в памяти этот момент. И то, как гордо вскидывает подбородок Крокодайл, как сверкнули насмешливо золотые глаза, и ехидно искривившийся рот выдохнул: - Ты будешь продолжать, мой Император? Слишком много в этом тоне, таком гордом, но все еще чего-то опасающемся, что Дофламинго больше не медлит. Повалив Крокодайла на спину, раздвинув его колени в стороны, он резко вошел, сжимая выгибающуюся от боли спину руками. Подчинять? Да, он хотел его подчинить. Сделать своим навсегда. Но и сам не против был подчиниться ему. Странно, но именно это и было свободой. Не когда каждый свободен от другого, а когда двое подчинены друг другу. Тогда рождается связь, которая не является бременем. И именно она зовется свободой. - Тихо, малыш… - шепчет Дофламинго, хотя Крокодайл ничего не говорит, просто судорожно сжимает пальцами его плечи, дрожа от боли первого проникновения. - Расслабься, дальше уже будет не больно… Донкихот помогает ему успокоиться, целуя сжатые губы, проводя руками по скованному телу, напряженным ногам, и чувствуя, как Крокодайл стал снова ему отвечать. Возбуждение волной прошло по его телу, снова притягивая кровь к низу. И теперь Дофламинго двинулся медленно, проходясь по заветной точке, от чего Крокодайл вспыхнул и застонал от наслаждения. Желтые глаза с удивлением смотрели в потолок. Он не мог поверить, что такое может быть. Донкихот снова его целует, и на этот раз ему отвечают страстно, сжимая шею, привлекая к себе ближе. Дофламинго продолжает двигаться, слушая, как наслаждение расслабляет бедра, позволяя ему больше. Как из груди их обоих рвется сладкий стон. Донкихот с удивлением понимает, что Крокодайлу стыдно от того, что ему так хорошо. И Дофламинго тоже краснеет, чего не делал уже, наверное, вечность. Он совсем забыл, что это такое, а теперь вспомнил. Любовь – удивительное чувство. Оно снова возвращает тебе юность. Ты снова чувствуешь, что живешь. Живешь рядом с тем, кому готов отдать всего себя. - Крокодайл… - шепчет Дофламинго, наваливаясь на него и крепко обнимая. – Я люблю тебя. Донкихот чувствует, как соленая капля коснулась его щеки, скатившись по чужой. - И я, мой Император… люблю тебя.