Надо проснуться

Не знаю, когда именно я понял, что сошёл с ума. Я знаю, что моё сумасшествие началось гораздо раньше, но признать, что ты спятил, несколько сложно, правда? Я не знаю, сколько времени я провёл в том чёртовом болоте штата Луизиана. Всё, что я знаю, - что я пробыл там очень долго. Меня зашвырнул в этот мир один большой, синий, мохнатый монстр, наделённый состраданием к слабым (но явно не к ящерам-трудоголикам) и его нелепый одноглазый товарищ. Чёрт бы их побрал! Чёрт, чёрт, чёрт! Чёрт бы их побрал за то, что отправили меня сюда! Это всё они виноваты! Если бы не этот тупой Салливан, который выпустил тупого ребёнка, на котором я собирался протестировать свою тупую криковыжималку, и если бы я не принял предложение этого тупого, тупого, тупого, тупого Водонога… Я бы не попал в этот сущий ад, которым являлись болота Луизианы, кишевшие миллионами аллигаторов. Не знаю даже, как мне удалось прожить здесь свой первый месяц. Последнее, что я помню о мире монстров – как Вазовски прокричал своему напарнику «И он далеко-оо!», и сразу после этого тупой человек начал бить меня лопатой. Следующее, что я помню – кроме невероятной боли – как я очнулся снаружи ржавого старого фургона. Я наполовину лежал в гнилой болотной воде, уткнувшись лицом в вонючие (к счастью, пустые) человеческие ботинки. Хотя одна из моих нижних рук и одна из моих верхних ног были сломаны (спасибо той человеческой женщине и её мерзкой лопате), а голова и спина раскалывались от боли (опять-таки благодаря женщине с лопатой), мне удалось медленно уползти прочь. Я не знал, куда направляюсь (не думаю, что я тогда был в состоянии размышлять о таких очевидных вещах), всё, что я знал – что мне нужно уходить. Порывшись в памяти, я кое-как вспомнил три главных фактора выживания, которым меня обучали ещё в третьем классе на уроках «Дикой природы»: кров, еда и вода. Что ж, воды тут было в изобилии (пусть даже ужасно вонючей), а кровом на тот момент для меня могло стать любое место, где я смог бы спрятаться от жутких людей и их лопат. Итак, еда. Я наверняка был в обмороке несколько часов, а в последний день своего пребывания в мире монстров почти ничего не ел (был слишком занят поимкой того тупого ребёнка), так что мой желудок громко напоминал о себе. Однако напоминали о себе и мои сломанные конечности (хотя не так громко, конечно). Я не смог бы добыть еду, если бы не смог двигаться, но не смог бы и двигаться, не добыв еды. Затруднительное положение. Это походило на одну из тех логических задач, которыми так любил мучить нас наш учитель по математике в шестом классе. Ставилась некая цель (для меня – выживание), и чтобы достичь её, надо было иметь определённую переменную Х (еду)… или что-то в этом роде. Моя раскалывающаяся голова не желала припоминать такие детали. Но я – находчивый монстр, и похоже, удача была со мной в тот день (хотя и припозднилась на пару деньков). В нескольких метрах от того места, где я лежал, я заметил мешок с мусором, наполовину погружённый в вонючую болотную воду. Я подцепил мешок своим хвостом и через минуту-другую определённых усилий (как вы помните – на тот момент я был истощён, голоден и измучен физической и психической болью) я наконец подтянул его к себе. Лишь потом до меня дошло, насколько полезным мог оказаться мешок из-под мусора. Пока же я просто разорвал тонкий пластик на узкие полосы, которыми привязал шины (прямые палки, которые мне удалось найти неподалёку) к своим сломанным конечностям. Они так и не зажили окончательно (моя рука всё ещё неестественно изогнута), но это было лучшее, что я мог сделать на тот момент. Честно говоря, лишь во время моего пребывания на том заброшенном болоте я понял, как же мне повезло иметь по две пары рук и ног. Оставшиеся здоровые конечности с успехом заменяли мне сломанные руку и ногу. Я не сильно помню, что было в мои первые недели в человеческом мире, кроме постоянных ощущений страха, голода и жуткой боли. Было невероятно трудно устроиться в этом болоте; первые месяцы я часто голодал. Мне было ужасно тяжело найти хоть что-то съедобное: всю свою жизнь я либо покупал еду в продуктовых магазинах, либо заказывал её в ресторанах фаст-фуда, так что было неудивительно, что мне не сразу удалось приспособиться к новой ситуации. Но несмотря на все трудности, в конечном счёте я приспособился. Я научился охотиться. Моё меню состояло в основном из мелкой рыбы, лягушек, водяных крыс, иногда из мелких птичек. Но у меня было увечье посерьёзней сломанных конечностей. Когда та женщина избивала меня лопатой (снова и снова и снова…), это не обошлось для меня без последствий. Между двух моих первых гребней пролегла глубокая рваная рана, не заживавшая месяцами. Рана слегка задела мой левый глаз и оставила его полуслепым. Отныне я мог видеть им лишь тени и неясные очертания. По крайней мере, у меня не было никаких проблем с комарами – их жала не могли пробить мою чешую. Хоть какое-то утешение. Первые месяцы я жил лишь инстинктами, живя день ото дня. Мои дни были наполнены попытками добыть хоть какую-то еду. Боль от моих медленно заживающих конечностей терзала меня по ночам, так что утром я был уставший от недосыпа. У меня не было времени думать ни о чём, кроме как о настоящем. Я не помышлял даже о возвращении в мир монстров. Единственное время, когда я мог думать об этом, было ночью, когда я лежал, уставившись на звёздное небо (конечно, когда не было дождя или туч). И вот в такие-то моменты я и проклинал их. Салливана. Вазовски. И особенно этого вероломного старого Водонога… Я также проклинал всякого, кто не страдал теперь вместе со мной. То есть всех. Селию – за то, что сделала то объявление. Грибка – за то, что не сумел помочь мне, когда я нуждался в этом. Я был уверен, что он до сих пор счастливо возится с той криковыжималкой или с чем-нибудь в этом роде. И, вероятно, наслаждается моим отсутствием. Я проклинал даже того ребёнка. Сейчас, когда я думаю об этом, я очень удивляюсь, что какой-нибудь крокодил не нашёл меня тогда и не сожрал, воспользовавшись моей слабостью. Наверное, это и хорошо, поскольку в моём тогдашнем состоянии я бы, вероятно, с облегчением принял смерть. Я бы ни за что не покончил с собой. Так поступают лишь трусы. И плевать, что думают Вазовски и Салливан, я не трус! Нет! Но это не значит, что я стал бы очень сопротивляться, если бы кто-то попытался тогда убить меня. Моя депрессия стала ещё хуже, когда я начал галлюцинировать. Я месяцами, если не годами, пил гнилую болотную воду и ел какие-то крохи. Конечно, это не могло не сказаться на моём здоровье. Моё маленькое укрытие представляло собой синий брезент, привязанный грубой жёлтой бечёвкой к двум невысоким деревцам, и неглубокую нору под ним, которую я выкопал в качестве кровати. Это убежище спасало меня в удушающую летнюю жару; также оно спасало меня и от дождей. Рядом с моим домом находилось сгнившее пустое бревно, где я хранил свои скудные сбережения: отвёртку без ручки, которую я нашёл на окраине болота (я надеялся, что когда-нибудь смогу с её помощью сделать дверь и вернуться домой), остаток жёлтой бечёвки, несколько мешков из-под мусора, в которые я складывал еду, потрескавшаяся фарфоровая кружка, из которой я пил воду, и старое детское одеяло с узором из каких-то мерзких жёлтых зверюшек на коричневом фоне, которым я накрывался, чтобы не замёрзнуть в более холодное время года. В десяти футах от моего крова протекал ручей. Кто-то когда-то говорил мне, что проточная вода всегда чище застойной, так что я всегда пил из этого ручья, а не из луж и прудов, находящихся повсюду. Иногда вода была прозрачной, как и положено, иногда с маленькими белыми пузырьками, а иногда с блестящей радужной плёнкой на поверхности. Порой я подолгу смотрел на эту разноцветную воду, прежде чем решиться выпить её. Подозреваю, что вода была лишь одной из многих причин моих галлюцинаций; должны были быть и другие. Самые ранние признаки сумасшествия обнаружились в моих снах. До этого я был слишком уставшим, чтобы видеть сны, и просто спал сном без сновидений. Но вскоре это закончилось. Я видел странные сны, в которых я вновь оказывался в Монстрополисе, в своей квартире, занимаясь самыми обычными вещами – например, смотрел телевизор, читал книги или работал. Вскоре пол начинало заливать водой (хотя моя квартира находилась на пятом этаже). Вода поднималась всё выше и уносила прочь все мои вещи – мою микроволновку, мой книжный шкаф, мой стол, мою постель и всё прочее, пока не оставалось уже ничего. И тогда вода уносила и меня. Порой я подолгу занудно разговаривал сам с собой о самых странных вещах. Например, о том, как бы я выпил очередную порцию слизешейка – через соломинку или залпом, и о прочей ерунде. Однажды я даже спросил одного аллигатора, не хочет ли он прийти ко мне домой выпить чашечку чаю. Разумеется, аллигатор не принял приглашение. Иногда я развлекал себя тем, что менял свой окрас; я начинал с тёмно-фиолетового, переходил к светло-фиолетовому, затем к светло-синему, потом к тёмно-синему, ну и так далее, со всеми цветами радуги. Затем я повторял этот процесс в обратном порядке, смеясь при этом как полный псих. А однажды мне приснилось, что Грибок, Салливан и Вазовски пришли спасти меня. Тогда я понял, как же низко я пал. Тогда я понял, что сошёл с ума. Скорее бы ад замёрз, чем они пришли спасти меня. Хотя должен признать, это был приятный сон – по крайней мере, пока я не проснулся. Тогда я попытался отвлечься, занявшись поисками пищи и изменив окрас во все цвета радуги. С тех пор этот сон часто снился мне, почти каждую неделю. Я и правда низко пал. Также я потерял контроль над своей… силой. В тот день, когда меня забросили в этот мир, я утратил способность полностью исчезать. Это требовало концентрации – концентрации, которой у меня не было. А потом я утратил способность фиксировать свой окрас. Даже когда я занимался делами – охотился или искал что-нибудь на окраине болота – моя чешуя постоянно мерцала, меняя цвета. В результате я стал чаще голодать: моя потенциальная добыча видела внезапную смену цветов и узнавала о моём приближении. Я всё чаще и чаще оставался голодным. Я сильно отощал и ослабел. Я стал более вялым. Я также стал параноиком: я был уверен, что группа каких-то существ (не знаю, людей или монстров, так как никогда их не видел) постоянно преследует меня, тихо играя на каких-то духовых инструментах. В результате я всегда был начеку и постоянно оглядывался через плечо, ожидая увидеть позади блеск трубы или чего-то такого. Я постоянно резко разворачивался налево (где находился мой слепой глаз), думая, что там кто-то есть. Но там всегда было пусто. Я почти не спал; каждый раз, когда мне удавалось заснуть, я видел очередной кошмар. К тому времени я уже понял, что спятил. Впрочем, мне было наплевать. Это был простой факт: небо синее, снег холодный, а я безумный. Я об этом не думал – как и обо всём прочем. Я пал ниже некуда. Вне всяких сомнений, я умирал от голода. Я стал таким параноиком, что почти не покидал своё убежище целый день, пока муки голода не становились невыносимыми. Только тогда я отправлялся на болото и пытался найти там что-нибудь съестное, хотя часто мне приходилось возвращаться с пустыми руками. Я был слишком медлительным, слишком заметным, и даже когда я старался не шуметь, моя потенциальная еда всегда видела меня. А однажды настал день, когда я попытался встать и выйти из своей палатки – и не смог. Я пробудился от очередного кошмара про наводнение, попробовал подняться – но мои конечности не повиновались мне. Они лишь слегка дёрнулись и сменили окрас с бледно-жёлтого на тёмно-оранжевый. Я в неверии уставился на свои ноги. Я снова попытался шевельнуть ими. На этот раз они даже не дёрнулись. «Ну же!» - яростно подумал я. Ничего не произошло. Я попытался заговорить. - Ну же! – сказал я… точнее, попытался сказать. У меня вышел скорее слабый хрип. Мои ноги не шевельнулись, лишь сменили оранжевый цвет на мерзко-голубой. Перед моим здоровым глазом замелькали какие-то пятна. Внезапно я ощутил дикий страх. Я не мог двигаться. Если я не мог двигаться, тогда я не мог и есть. Если я не смогу есть, тогда я умру. На этот раз это оказалось для меня огромной неожиданностью: я совсем не хотел умирать. Что гораздо хуже, теперь у меня не было выбора. Пятна стали больше. Я вновь положил голову на покрытую мхом землю и попытался просто дышать. Теперь, когда я нарочно сосредоточился на дыхании, оно казалось гораздо тяжелее, чем несколько минут назад. Пятна заполонили поле моего зрения, и всё погрузилось во тьму. Когда ко мне вернулось сознание, я понял, что прошло какое-то время. В моих ушах громко раздавались треск веток и плеск воды. На какой-то момент я подумал, что мне опять снится мой старый кошмар про наводнение, но затем я осознал, что это не сон. Кто-то приближался! Я рассмотрел все варианты. Поскольку я был в человеческом мире, вряд ли это был монстр. Значит, это, скорее всего, был человек. Прислушавшись повнимательнее, я понял, что это не человек. Это были три человека. А я по-прежнему не мог двигаться. Я крепко зажмурился, надеясь, что они не заметят ярко-синюю крышу моей палатки, просвечивавшую сквозь густую зелёно-коричневатую листву. Я различил три голоса: один – глубокий и мощный, второй – тихий и саркастичный, и третий – высокий и пронзительный. Я мгновенно понял, что они приближаются. Тот, кто говорил саркастично, внезапно громко вскрикнул, явно заметив моё убежище. «Они нашли меня!» - в панике подумал я. Паника придала мне сил. Я с огромным усилием поднялся на все восемь лап. Медленно, ужасающе медленно я вытянул своё вдруг резко отяжелевшее тело из палатки в направлении, противоположном тому, где слышались голоса, и пополз в колючие кусты. Колючки и ветки впивались в мои бока, когда я проползал мимо, а мой хвост, кажется, протащился по самым острым камням во всей Луизиане. К тому времени я почти уже задыхался. Голоса по-прежнему приближались. Я успел лишь пробраться через кусты, когда кто-то большой вырвался вперёд, преградив мне путь. Силы мои совершенно иссякли, и теперь я даже не смог бы обороняться. Я уже представлял, как женщина с лопатой рубит меня на кусочки для своего обеда, когда высокая фигура передо мной заговорила на удивление мягким голосом. - Рэндалл? Я прищурился, уставившись на тёмный силуэт, мои гребни безжизненно свисали с моей головы. Я не сразу узнал его; я понял, кто он, лишь когда рядом с ним возник его приятель и, тяжело дыша, сказал что-то, по-прежнему саркастичным тоном. Салливан и Вазовски. Несмотря на свою слабость, я остался настороже. Они были теми, кто изгнал меня! Теми, кому я столько времени мечтал отомстить… и теперь, когда они наконец-то были здесь, я ничего не мог поделать! Я глухо зарычал, в полном бессилии уставившись на своих врагов. Салливан сказал мне что-то своим раздражающе сочувствующим тоном. Я так долго не слышал других голосов, кроме собственного, что не сразу понял, о чём он говорил. Что-то о «помощи». Это было единственное слово, которое я разобрал. Он медленно протянул ко мне руки. Я зарычал, показывая свои всё ещё острые зубы. Я хотел сказать: «Оставь меня в покое!», но мой голос вновь подвёл меня. Мне удалось издать лишь тихий писк. Но это возымело эффект: Салливан тут же отшатнулся и сказал что-то своему другу. Я зарычал громче. Зачем они явились сюда? Они же изгнали меня. Они хотели, чтоб меня не было. Наверное, они просто хотели позлорадствовать надо мной. Внезапно сквозь кусты продралась ещё одна фигура. Ах да, было же три голоса, так что логично, что монстров было трое. Кто же был третьим? - Рэндалл! – завопил он. Салливан хотел было остановить его, но тот увернулся от его руки и бросился ко мне, что-то крича. Я запаниковал. С тех пор как я угодил в этот мир, я привык быть начеку. Я попытался отшатнуться, но мои конечности вновь отказались мне служить. Новый монстр, с пронзительным голосом, схватил меня поперёк туловища и крепко сжал, крича что-то (радостное?) мне в лицо. Всё, что я мог поделать – лишь в ужасе уставиться на него и от страха сменить свой окрас на бледно-серый. Теперь я осознал, что это был Грибок. Грибок, Салливан и Вазовски. Салливан и Вазовски – тут ещё понятно, но Грибок? Я думал, он мечтал о моём увольнении. Я никогда не демонстрировал ему свою привязанность, хотя, несмотря на своё раздражающее поведение, он был очень хорошим помощником пугальщика. Салливан вновь что-то сказал, кажется, Грибку, и тот быстро отпустил меня. Едва освободившись, я попытался отползти назад, прочь от трёх монстров. Салливан продолжал говорить (объяснять?) что-то мне. Постепенно я стал разбирать слова и понял, что они пытались мне сказать. Они пришли сюда, чтобы помочь мне… спасти меня? Я думал, они все ненавидели меня? Это был сон, как и раньше, точно сон. Это было бессмысленно. «…Я вижу сон, но я не сплю. Я не могу спать, я же проснулся! – думал я. – А раз я не сплю, значит, не могу видеть сны! Но это же невозможно, ведь это должен быть сон… Постой, моё пробуждение, наверное, тоже было частью сна, а значит, я всё ещё сплю и вижу сон…» - моя мысль описала полный круг, и мир вокруг пошатнулся. Я упал на бок. Вновь раздался голос Салливана; на этот раз он показался мне бессмысленным шумом. Я позволил Салливану взять меня на руки. Вместо того, чтобы перебросить меня через плечо, как я ожидал, он бережно прижал меня к своей груди. Мой хвост и нижние ноги повисли почти до земли. Пока Салливан шёл, они мягко покачивались вверх и вниз при каждом его шаге. Чья-то рука прикоснулась к моему хвосту, и я тут же отдёрнул его. Однако рука не отступилась от своего и снова легонько коснулась моего хвоста. Я открыл правый глаз. Это был Грибок. Он держал мой хвост… он пытался успокоить меня? По некой причине, я почувствовал себя в безопасности. Мне не стоило чувствовать себя в безопасности… Это были мои худшие враги. Мне грозила смерть… Равномерная поступь Салливана принесла мне долгожданное забвение, которое покинуло меня лишь намного позже. Они унесли меня из болот в какое-то другое место. Место это выглядело знакомым, но я не мог вспомнить, где же раньше я видел его. Они накормили меня хорошей едой. Положили в мягкую кровать, застеленную тёплыми, чистыми простынями. Говорили со мной тихими голосами. Почти всё время рядом со мной был Грибок. Я часто ощущал на себе нервный взгляд его трёх глаз и слышал его такой же нервный голос. Это не могло быть правдой. Это сон. Должен быть. Им же плевать. Всем плевать, а уж тем более этим троим. Это сон. Я знаю. Мне просто надо проснуться. А впрочем, это хороший сон.