Настоящий шедевр

Небеса только с земли кажутся непрозрачными, если подняться хотя бы чуть-чуть повыше, можно войти в облачный слой, оказаться там, где воздух уже затянут тучами, и увидеть внизу бесконечные реки улиц. Если долго рассматривать комочки-машины, змейкой ползущие вдоль зданий, непременно закружится голова, но если глаза закрыть, высота перестанет быть жуткой. Люди слишком просто устроены. Ты сидишь на краю мокрой крыши, свободно свесив ноги, время от времени от нечего делать болтая ими. Твои руки прочно сжимают широкий парапет за спиной, паутинки светлых окрашенных волос на фоне белого неба напоминают нечто потустороннее. Порывы зимнего ветра, долетающие сюда, приносят снег, холодят бледную кожу на оголенной шее: накрученный длинный шарф сполз на плечи, обнажив ее. Прикрытые веки подрагивают, на губах блуждает еле приметная улыбка, но весь твой расслабленный вид таит в себе напряжение: ты слушаешь. Маленькая черная ракушка надежно воткнута в ухо, по тонкому проводку от нее, ныряющему под воротник куртки, электронными импульсами журчит наша новая песня. Наша. Вернее, твоя и Руки-куна. Я запомнил ее легко, могу при необходимости напеть мелодию, спроси только, впрочем, она сразу же понравилась всем, фактически застолбив себе место в треклисте будущего альбома. Лишь одному человеку из нашей пятерки не приглянулся конечный вариант, и, как ни забавно, этим человеком был ты: возмутился, на правах композитора наложил запрет на дальнейшие манипуляции с песней, скачал демозапись на смартфон, чтоб опять и опять, снова и снова ставить ее на повтор в поисках червоточины – дома, на студии, в кафе, в машине по пути на работу. И на крыше. Однажды я вышел туда покурить, случайно увидел тебя и даже принялся извиняться за то, что помешал, но ты в ответ заразительно рассмеялся, без смущения рассказав все как есть. Оказалось, ты приходишь сюда подумать, полюбоваться городской панорамой, отдохнуть от излишнего внимания посторонних. - Я тоже посторонний? – без обиняков уточнил я: не люблю быть навязчивым. - Нет. Тебе можно, – разрешил ты, подчеркнув интонацией факт нашей близости. Она ведь не в полночных объятьях, не в сексе, не в поцелуях, от коих хочется задохнуться, – она дальше, сложней; это теплый океан тишины в телефонной трубке, это рукопожатие, длящееся на миллисекунду дольше, это поддержка, которую я сознательно и бессознательно чувствую каждый день. С годами все сильней кажется, будто мне то и дело приходится ходить по проводам над домами, но ты всегда – неотступно, заботливо – как добрый ангел, крылатый, ветреный, страхуешь меня за плечи. Хорошо, что мне можно. Наверно, именно поэтому я сейчас здесь. Выждав, пока ты откроешь глаза и, покопавшись в кармане, остановишь запись, покидаю тень, незаметно приблизившись, кладу ладонь тебе на плечо. Холодный. Жалость зачем-то сжимает мне сердце, дурные ассоциации сами складываются в картинки, от которых становится не по себе: парапет скользкий, внизу асфальт да и этажей в этом здании бог весть сколько... Хватит уже, Уруха, пойдем отсюда. Но я молчу. Ты смотришь на меня осуждающе. - Почему они тебе нравятся? – четкий упрек в угольно-черных глазах. Я обожаю такие взгляды в постели, но боюсь их вне твоих рук. – Что в них хорошего? - Они... красивые, – пожимаю плечами, отступив на шаг: скрывать нечего, стихи вокалиста как всегда замечательны... тебе вот, правда, не по душе. - Красивые, но неправильные, – вздох. Резкий разворот – и едва ль не падение: подскочив, я еле успеваю в последний момент схватить тебя, подавившись ароматом свежего чужого парфюма. Господи. Господи. Койю. - Такашима, придурок чертов! – вслух. Какое-то время никто не произносит ни слова, и только ветер, отчаянный, колкий, играет краями нашей одежды. Мое сердце безбожно колотится, твоего я не ощущаю. - Ю... – внезапно роняешь, глубоко выдохнув, словно желая повиниться в своей неосторожности – это так на тебя похоже! Немного наивного, по-детски обидчивого, смешного, выросшего, но нисколько не повзрослевшего шалопая. Я почти готов сказать снисходительно: «Ладно. Слезай и больше никогда так не делай», – пожурить тебя, наконец, на правах старшего... но твои мысли, увы, все еще там – в черных витках перекрученных проводов, по которым, спеша и толкаясь, бегут в никуда ноты недописанной песни. - У Руки все слишком красиво, нужно, чтобы на финише кто-то умер, – смотришь в упор, освобождаясь из моих ненужных объятий, точно я крылья тебе помну. Нет, друг, ты никогда не изменишься, мне придется смириться с твоей головокружительной высотой. Твоя ломаная ухмылка полубезумна, особенно здесь, на краю. На грани. – Если никто не умрет, история не получится. Я улыбаюсь, дожидаясь, пока ты перебросишь ноги обратно, киваю медленно-медленно, как в покадровой съемке, чтобы сохранить в памяти твое правильное лицо, исполненное святой непримиримостью, на которой, видимо, строится любой настоящий шедевр. Как скажешь, Уруха, пускай умрет. Кратко вздохнув, я вежливо подаю тебе руку, и ты, держась за нее, прыгаешь вниз.

The end

Написано и отредактировано: 08.12.2014 г.