Bless the Child

      Кошмар настигает его с боем часов.       Жизнь продана в обмен на билет в Ад, пороки выглядят чертовски соблазнительно, а запах вербены тошнотворен. Три пары глаз пожирают его, а он не то чтобы пошевелиться – посмотреть в ответ не способен. Дрожит, словно ягнёнок, загнанный волком в угол, и молча смотрит вперёд себя, замечая чёрный плащ, подожжённый искоркой от лампады. Пламя, словно античный бегун, поднимается всё выше, охватывая смоляные локоны чуть ниже плеч, но не вызывает ни единого звука из сложенных в тонкую линию губ. Фигура в плаще рассыпается на песчинки, которые разбавляют сюрреалистически алый закат. Истошные вопли доносятся до его слуха прежде, чем чьи-то зубы почти нежно впиваются в кожу, даря внеочередную порцию наслаждения.       Ему стыдно вспоминать это сейчас, разглядывая комнату в темноте. Дрожь по телу не унималась, мсье аккуратно ощупал шею ледяными пальцами и про себя решил утром выбросить всё красное из дома: костюм, скользкую и никогда не нравившуюся ему скатерть, свечи в столовой, пижаму… Пылинки в свете Луны бесшумно ложатся на комод, где нет больше фотографий в рамках или увядших цветов. Здесь больше нет ничего, кроме огромной кровати, того самого комода и человека, жадно глотающего воду из графина на прикроватном столике.       Прошло уже больше месяца, но мсье никак не может оправиться и поверить, что ужас, не покидавший его в течение года, больше не вернётся, что воспоминания развеялись по ветру, что страха больше нет.       Со страхом ушла и хвалёная любовь. Разве он не был хорошим мужем? Никогда не поддавался на соблазны, не смел, даже краем глаза, смотреть на притягательные изгибы тел мёртвых, но страстных девушек. Его сознание всегда чётко держало картинку с нежным запахом лилий и шелковистыми волосами наречённой. Он умел останавливать себя, а какой монетой отплатила любовь всей его жизни: каменная статуя с остановившимся сердцем и суровым взглядом. Мог ли вообще граф чувствовать что-то, кроме жажды и желания обладать всем и сразу? Как Мина могла прикасаться своими мягкими губами к неразлагающейся плоти? Он жмурится и возвращается к образу своего сна, чувствуя себя ещё более раздавленным.       Пылинки всё ещё кружатся, и стоило бы сделать замечание экономке, но другое приходит в голову мсье слишком медленно, но, не теряя от этого своего смысла и отражения на измученном лице. Он определённо закрывал шторы.       Несколько шагов босыми ногами по ледяному полу окончательно пробуждают. Ветер без зазрения совести гуляет по комнате приходящей зимой, огня в камине не разводили уже, кажется, целую вечность. Тёмные круги под, когда-то, кристально голубыми глазами, издевательски освещают фонари на улице, сговорившись с Луной и звёздами. Некогда красавец, он больше похож сейчас на утопленника своей бледной кожей и мутными, как затхлая болотная вода, глазами. Стоя на краю открытого настежь окна, мсье дрожит чаще прежнего. Плохое предчувствие уже крадётся вверх по позвоночнику, когда он кладёт ладони с посиневшими ногтями на затылок, а затем резко захлопывает створки окна, едва ли не разбив стекло. На полу остаётся несколько колючих снежинок, которые он тут же с ненавистью затаптывает. Холод, ненависть, боль – воспоминания.       Он сходит с ума, вероятно. Кто может оставить окно распахнутым в начале декабря? Медленное самоубийство во времена, когда не всё спокойно и наука, быть может, развивается не так быстро, как могла бы. Чувствовать холод, заключающий каждую клеточку тела в свои оковы, застывающие в уголках глаз слёзы, страх. Молящий взгляд на образ Святой Девы над полной пыли поверхностью старинного предмета мебели – ему пришлось поверить, когда узрел чудеса Распятия – и глубокий выдох. Он возвращается к кровати, отчётливо понимая, что в комнате есть кто-то ещё.       Фигура, путающаяся в тёмных простынях, будто бы незнакома. Выключенный свет придаёт атмосферу, но не даёт увидеть главного. Его колени дрожат, а глаза, наверняка, выглядят больше обычного, когда до слуха доносится чужое дыхание и тихие всхлипы, как подтверждение его сумасшествия. Худые ноги со множеством царапин, некоторые из которых нуждаются в серьёзной обработке, белоснежными линиями выделяются на фоне тёмно-синей ткани. Незваный гость сворачивается в клубок, стоит только мужчине настороженно прикоснуться к ледяной коже подрагивающей ладонью.       - Мне некуда больше идти, мсье, - слышится сквозь подушку жалкое поскуливание. Через несколько секунд, того самого мсье озаряет, и он более уверенно стягивает с вздымающегося от рыданий тела тонкую ткань.       Несмотря на слёзы, она остаётся всё тем же существом. У неё размытые глаза, сбившиеся в колтуны волосы, бледные губы, слившиеся с кожей. Её платье больше не сидит так идеально, обзаведшись несколькими трещинами по швам и лишившись одного рукава, сияющие камушки свисают на нитках, едва ли попадая под освещение Луны. Красота покрылась слоем слёз и ужасной усталостью, читаемой в уголках её глаз.       - Вы пришли отомстить, Сатин? – несмотря на видимую слабость женщины, мсье пятится назад.       - Нет, Джонатан. Не думаете, что я просто решила навестить старого друга?       Абсурд звучит из её уст настолько уверенно, что шаги назад сменяются движением в противоположную сторону. В женщине, покоящейся сейчас в его постели, нет ни капли от того существа, что пожирало его глазами какую-то маленькую вечность назад, когда красный цвет не вызывал отвращения. Та Сатин была крайне вежлива и необыкновенно снисходительна к чужаку, руки её умело ласкали плечи мсье, а голос звучал чарующе из самых сокровенных потёмок проданной Дьяволу души. Тогда она обольщала, а сейчас лишь молча просит о помощи.       - Ваш брат и сестра…. Они не с Вами?       Мсье видит лишь очередную росинку на белоснежной коже. Удивительно, но как может эта женщина плакать. Вампиры никогда не проявляли своих слабостей, отказавшись от чувств во имя времени. Видеть мурашки, бегущие по лишённой любых ощущений коже, по крайней мере, странно. Мсье вздрагивает, когда мадмуазель садится, пошатываясь из стороны в сторону, и смотрит на него призывающим к поддержке взглядом. В воздухе пахнет смертью.       - Граф умер, а за ним и нас стали преследовать. Ваш друг Абрахам, - имя профессора было сказано с необычайным отвращением, - и его последователи. Они выслеживали нас по одному, а затем сжигали заживо. Мы бежали в Лондон, не имея никакой возможности питаться и защищать свои жизни, когда Пуазон не выдержала и решила сдаться – Вы ведь знаете, как она была эмоциональна, - грустная полуулыбка делает её лицо невиннее, - А Сорси…. Он сошёл с ума, мой друг. Умер на моих руках, когда я и сама уже была не в силах держаться. Наверное, я любила его, раз боль до сих пор не отпускает.       Незаметно для себя, мсье опускается на кровать, не отводя взгляда от бледнеющей на глазах гостьи. Его гложет странное чувство вины – что, если бы не та фотография в тяжёлой кованой рамке? Мадмуазель и её друзья существовали мирно, не привлекая к себе лишнего внимания и лишь изредка появляясь в легендах, а он, не ведая того, сломал чью-то, с позволения, жизнь, появлением осенним вечером. Он ведь сломал и свою жизнь, только легче выставить в виновниках странных существ и неблагосклонность судьбы, не затрагивая собственную святость.       - Я сожалею о Вашей потере, - единственное, что мсье выдавливает из себя, а в ответ слышит лишь шорох дёрнувшейся головы на подушке.       - Мне недолго осталось, Джонатан. Мои раны больше не заживают, мой дом погребён Вашей ненавистью.       Мсье обескуражен, но не говорит ни слова, собираясь включить свет, когда совершенно твёрдое «Нет!» эхом раскатывается по стенам и тухнет в мягких подушках. Он не может прогнать её, но находиться в темноте слишком опасно.       И как же хочется избавиться от всего этого! Тёмные цвета, загадки, запах ветра и каких-то трав. Он удивлённо смотрит на тело женщины, на каждый порез и ссадину, не находя в своей голове никакого объяснения тому факту, что кровь сочилась, не так давно, а сейчас же тёмными пятнами запеклась на идеальной коже. Вампиры были слишком совершенными, в плане здоровья и целостности. Можно ли списать человеческие проявления на долгое отсутствие подпитки? Мсье машинально потирает шею, после чего слышит усмешку. Не довелось ему заметить пристального взгляда бледно-зелёных, по-кошачьи внимательных глаз на своей персоне. Гостья меняется, заметив его взволнованный жест: растягивает пухлые губы в грустной улыбке, приподнимает голову и чуть морщит лицо – попытка сдержать слёзы.       - Вы смеётесь надо мной, Джон. Вы боитесь меня.       Твёрдость мадмуазель пошатывается на границе прошлого и маловероятного будущего. Мсье не готов видеть её такой – слабой, одинокой, сломленной, говорящей о любви. Тени под глазами выдают лишь уставшую от игры в прятки женщину, смысл жизни которой нещадно уничтожили люди. Те, кто чересчур фанатично относился к суевериям, предостережениям. Те, чья ненависть стала главным ориентиром в истреблении целого вида существ. И он – человек, любовь которого положила начало всему.       Чувство вины всё чётче и чётче руководит его сердцем. Мсье почти ощущает падающую с глаз пелену, прикрывает глаза от боли в сердце и сжимает руки в кулаки. Почему вся эта история свалилась на него, на совершенно обыкновенного англичанина со средними желаниями и перспективами?       Она пришла к нему как к другу. Она одна, её лицо истерзано ветром, а тело – людьми. Она всегда была отличной от своих сородичей. Она всегда была честна.       Мсье расстёгивает воротник рубашки, чувствуя себя в крайней степени неловко. Взгляд мадмуазель тотчас же скользит по серой коже, под которой в неизменном ритме пульсирует артерия. Он ждёт какого-то изменения в её внешности, твёрдого выражения лица или звериного оскала острых, как бритва, зубов, но не видит ничего, кроме удивления.       - Возьмите, – простая фраза выглядит странно, когда мсье буквально предлагает ей себя. Страх спрятался в каменную коробку, а его постоянное сочувствие и желание помочь вышло из тени, спустя несколько месяцев. Он убежал тогда, во время смерти печально известного графа, и оборвал всяческие контакты с друзьями, с любимой, которая перестала носить ореол в его глазах, но что запрещало ему подумать о ком-то другом, кроме себя? Да, сейчас ему немного прохладно, или же просто страшно, но сердце кричит о необходимости спасения этой, пока ещё не пропавшей, души, которая всегда была лояльна к нему.       Глаза мадмуазель выражали полное недоумение. Она поднялась и, качаясь из стороны в сторону, села. Мсье невольно вспомнил рыжую бестию Люси Вестера, столь же притягательную и обворожительную, только одна разница – Люси старалась нравиться всем, а его гостья, не предпринимая ни единого усилия, даже в таком потрёпанном виде притягивает взгляд. Такие разные, но такие похожие…. Как Люси поплатилась за своё желание вечности? Высокая цена за один лишь миг, слишком высокая.       Мурашки бегут по спине мсье с невесомым прикосновением ледяных пальцев. Рубашка сползает немного ниже по линии плеча, гонимая холодом и неуверенностью, которую он видит в глазах мадмуазель. Каждая секунда будто бы несёт в себе вопрос: «А уверен ли ты, давая шторму пройти по своей коже? Уверен ли ты, что останешься жив этой ночью?», но ответ ясно виден напротив – нет ни капли привычной агрессии, только растерянность, непонимание происходящего в целом. Точно ребёнок, не знающий границ дозволенного, мадмуазель наклоняется ближе и опирается на плечи мсье всей своей воздушностью. Тёмные волосы щекочут шею, в то время, как губы настигают пульсирующей точки с невероятной скоростью. Может быть, он спросит, сколько ей на самом деле лет после всего этого.       Мсье уже готов чувствовать резкую боль. Он зажмуривает вновь сияющие глаза, придерживает гостью за плечо – вдруг обессиленная мадмуазель упадёт. Проходит несколько секунд, в течение которых мсье расшифровывает шафрановый, с нотками снега, запах её волос, а затем ясно осознаёт горячие капли на своём плече. Чувствует обжигающие до шрамов губы, но не ранящие, а возрождающие, чувствует жизнь под пылью и пеплом своих мыслей.       - Сатин, - бархатно шепчет мсье, - Вам нужно восстановиться.       Он готов поспорить, что слышал стук её сердца в тот момент. Глухое напоминание о том, что жизнь просыпается во всём когда-то забытом, раздавленном.       - Не могу, - голос мадмуазель по обыкновению низок и чуть хрипловат. Её губы соскальзывают, когда тело летит на подушки, окружённое кольцом рук мсье. Он успевает подхватить её ровно в тот момент, когда голова норовит задеть изголовье.       - Но Вы должны, - говорит мсье строго, отчитывая бессмертное существо, словно маленького ребёнка. Жажда спасения на счёт «три» возвращает к жизни того самого Джонатана Харкера, который идёт до конца, ради своих друзей, - Вы погибните.       Сегодняшняя ночь никогда не выйдет из его головы. Впервые видеть, как плачет та, у кого слёзы отняты природой – странно, а принести ей спокойствие – невозможно. Ни одной мысли о характере её сердцебиения, ни одного предположения о том, как она самостоятельно добралась сюда, ни одного варианта действий здесь и сейчас, только бьющиеся в толстое стекло снежинки, как напоминание о быстротечности времени, о том, что мир не остановился.       - Не могу, - вторит мадмуазель, обнажая клыки, которых…нет?       Арктические глаза мсье сейчас хорошо видны в полутьме комнат, освещаемой одной лишь Луной. Горящие льдинки с восторгом смотрят на полные губы, за которыми больше нет опасности, а сознание на перепутье – хорошо ли это? Что это вообще такое? Он лишь дотрагивается её щеки, намереваясь спуститься чуть ниже и прощупать пульс, но тут же одёргивает руку.       - У Вас жар, Сатин! У Вас, определённо, жар! – громко кричит мсье, поражаясь самому себе. Жар мёртвого тела? Увольте, что за дерзкий оксюморон! Разве может мертвец обжигать?       И без того огромные глаза мадмуазель заполняются солёной влагой. Её щёки розовеют с каждой секундой, разбавляя темноту более привычными оттенками красного, руки сцеплены в замок впереди себя, а голова покоится на подушке.       Мсье ложится рядом, наплевав на какие-либо правила этикета и дистанции. Заглядывает в неизвестную ему доселе душу, пытается найти выход в лабиринте блестящих от слёз глаз, но тщетно. Мадмуазель выглядит слишком напуганной, впервые за всё время, что он знает её. Характерная ярость испарилась со сверкающей тканью и причудливой причёской.       Сейчас мадмуазель выглядит слишком по-человечески. Крупные локоны лежат на спине, то и дело грозясь упасть на лицо, точёное тело расслаблено под гнётом усталости и непонятных причин, которые привели её в такое состояние. Губы больше не кажутся столь опасными и пугающими – розовые лепестки, засушенные временем.       - Воды, - хрипло произносит мадмуазель, и мсье срывается с места за стаканом. Он снова чувствует себя живые, когда аккуратно помогает гостье сделать глоток за глотком. Очередное падение тела, которое через несколько секунд начинает дрожать в горячке, заставляет мсье вздрогнуть и прогнать вековую усталость.       Первые крики, вырывающиеся из её губ, похожи на детский плач. Яркие всхлипы и сжатое положение, уткнувшееся в подушку лицо и явно читаемое неуважение к себе. Как ей, сильной и всегда холодно-прекрасной, сейчас тяжело чувствовать слабость! Тонкие пальцы вцепляются в руку мсье, когда тот пытается хоть как-то помочь, и он занимает своё прежнее положение. Мсье прижимает к себе это, дрожащее от неясных процессов существо, и даже не пытается разобрать слова, что она шепчет на чужом языке, уткнувшись в его плечо. Странно осознавать, что не так давно мадмуазель была смертоносной.       - Спите, Сатин, спите, - мсье не силён в словах, но голос, словно гипнотически действует на бьющуюся в его руках мадмуазель.       Она замирает, а затем прижимается к нему, как замёрзший котёнок на январском морозе. Она отчаянно нуждается в тепле и находит его, губами захватывая мсье в плен. Следовало бы бежать отсюда, куда глаза глядят, зажечь свет и найти спички, но мсье решает просто закрыть глаза, легонько сжав тонкие запястья в своих руках. Он хочет помочь ей, хочет чувствовать неподражаемое чувство необходимости, которое покинуло его душу. Ему нравятся губы мадмуазель, нравится запах шафрана, который пророчит что-то солнечное и живое. Запах, который оповещает о новой жизни. ***       Пурга хлещет в окно. Сегодня суббота, а законный сон уже отнят.       В комнате холодно. Ветер гуляет по полу, как бы намекая на то, что пора разжигать камин и наслаждаться горячим чаем. Прошлой зимой, Джонатан каждый вечер любовался то огоньками за окном, то потрескивающими поленьями в камине, находя в этом то-то обворожительное и невинное.       Этим утром мсье Харкер чувствует себя как никогда спокойным. Его пульс не превышает семидесяти ударов в минуту, а лицо, обзаведшееся несколькими морщинками после мистических событий, сияет. Стоять на границе сна и реальности опасно, но балансируя, ты получаешь невообразимое удовольствие. Джонатан чувствует нечто предостерегающее, поворачивая голову к соседней подушке, а затем… кричит, что есть сил.       У неё каштановые кудри до плеч и невероятно серьёзный для ребёнка взгляд. Жёлтое платье смотрится лишним пятном в комнате, где из светлого только солнечный зайчик на полу. Девочка требовательно протягивает: «Бууу!» и сверлит мсье глазами. Джонатан замолкает, резко сажаясь лицом к стене.       Картинки прошлой ночи восстанавливаются концом невероятной истории. Знакомый запах слышится в маленькой ручке, которая уже ухватила его длинные пряди и настырно тянет тёмные волосы на себя, выдавив из мужчины линь короткое: «Ауч…». Он перехватывает маленькие ладошки и без капли страха усаживает ребёнка на колени, с улыбкой наблюдая, как кукольные губки складываются в возмущённую трубочку. Самые странные мысли закрадываются в ещё не отошедшую ото сна голову, но их абсурдность вряд ли знает границы.       - Сатин? - подрагивающим голосом спрашивает мужичина, убирая с детского личика спутанные локоны.       Малышка кусает его за палец в самый неожиданный момент. Эти стены никогда прежде не слышали заливистого смеха маленькой совести Джонатана Харкера. Смогу ли я чувствовать снова? Награжденная еще одним шансом, смогу ли я вернуться?