У Алисы были большие темно-синие глаза, маленький рот, в котором явственно не хватало переднего молочного зуба, каштаново-русые умильные кудряшки и голубое кружевное платьице.
Со шляпкой.
Эта шляпка с чучелом геккона на полях навевала Ящерице мысли о детской красоте, невинности и каннибализме.
На малиновом небе не было ни облачка. Легкий полуденный ветерок лениво шевелил лежачие кактусы. Пока никто не смотрит, Ящерица наклонился и осторожно почесал кактус чуть пониже колючек. Тот сразу перевернулся, подставив мясистое брюшко, и довольно заурчал. Ящерица нервно сглотнул и поспешил догнать свернувших за большое клубничное дерево Эдисона и Алису.
Алиса весело пританцовывала на ходу, ухитрялась делать маленькие реверансы в адрес местной говорящей флоры и фауны. И очень много говорила.
Очень много.
Эдисон хмуро глядел под ноги, надвинув кепку до самого носа.
– …По выходным мы ходим на озеро. Там хорошо и почти никогда не бывает дождя. Хотя, тут вообще никогда не бывает дождя, чтобы не портить нам выходные. А так как выходные у нас каждый день, то я сама поливаю сад из озера. Или я поливаю озеро из сада? У меня есть маленькая зеленая лейка… Он говорит, чтобы я не напрягалась, потому что.. ой, я не помню, почему. Но он всегда говорит что-нибудь такое, что я непременно его слушаю. Ну, тогда, когда мне хочется кого-нибудь слушаться…
– Он – это кактус или рыба-филин? – упавшим голосом поинтересовался Эдисон, не поднимая головы.
– Он – это мой кот. А я – сеньорита Алиса, его девочка.
– Чеширский кот. Конечно. – Эдисон обреченно пнул подвернувшийся камешек. Тот откатился в сторону и обиженно пискнул: «Сам дурак».
Что было дальше, Ящерица не видел, потому что кто-то ловко цапнул его за хвост и потащил вверх. Земля резко стала маленькой и далекой. Ящерица только открыл рот, чтобы закричать, но его уже отпустили на подушку посредине большого сорочьего гнезда.
Сам похититель лениво смахнул рыжим хвостом ореховую шелуху и устроился напротив.
– Хочешь клубники? – невзначай спросил он.
– Я хочу на землю.
– Земля – третья планета от Солнца. Могу сказать тебе, что ты по-прежнему на ней находишься.
– Я хочу на то самое место, с которого ты меня утащил. Кстати, зачем? Ты меня утащил.
– Чтобы предложить тебе апельсин. Или арбуз. Или пудинг. Ты любишь пудинги?
– Понятия не имею, – сознался Ящерица. – Только какая разница. Дерево-то все равно клубничное.
Собеседник весело фыркнул и махнул лапой.
– Это для тебя оно клубничное. Дерево для каждого такое, каким он хочет его видеть. В сущности, на самом деле, может, и нет никакого дерева: присутствуем только ты и я. И то, что один из нас хочет видеть вокруг. Или не ты и не я, а, скажем, Алиса. Или твой приятель. Таким образом, для тебя это дерево клубничное, для Алисы – пудинговое, а для меня – сигарное. Тебе, извини, не предлагаю: возможно, что у меня наличествует предубеждение к курящим ящерицам, я этого еще не знаю и пока не хотел бы проверять.
– А какое тогда дерево для Эдисона? – Ящерица сорвал сочную клубнику, уже мытую и без веточки, и с удовольствием отправил ее в рот.
– Для Эдисона-то? – Че Шир снял с ветки прикуренную сигару, откинулся на спинку летного кресла и медленно затянулся. – А никакое. Он реалист.
– Это как тот верблюд, который стоял и не видел у себя за спиной оазиса?
– Да ты, я гляжу, совсем не видишь разницы между дураком и реалистом, ящерка.
Че Шир задумчиво поскреб щетину на подбородке и стряхнул пепел вниз. Туловище у него было по-кошачьи полосато-рыжим, а голова и, по ходу, легкие – очень даже человеческими. Берета со звездочкой, правда, не было. Но Ящерица не мог быть уверен, что она не висит где-нибудь позади сорочьего гнезда.
– Дурак – это тот, кто видит только то, что хочет видеть, а реалист, он... Он видит только то, что вроде как взаправду есть. Ну, то есть, он думает, что есть, да. Таким образом, твой Эдисон видит дерево как дерево, а девочку – как девочку. И кто-то один из них, как минимум, кажется ему ненормальным. Но он посмотрит на тебя как на больного, если ты скажешь ему, что я существую, а клубника тут настоящая. Теперь понимаешь?
Ящерица почесал затылок.
– Что-то странное получается. То ли реалисты – наполовину дураки, то ли дураки – наполовину реалисты.
Че Шир пожал плечами.
– В каком-то смысле, и то, и другое. А фантазеры и идеалисты – так те еще хуже. Но у них хотя бы жизнь красочная.
– Не понимаю я тебя, Кот, – раздался снизу знакомый голос. Ящерица перегнулся через ветку и увидел Эдисона. Тот сидел, прислонившись спиной к стволу сигарно-клубничного дерева, и прищурившись, глядел на них с земли. – Тебя послушать, так ничего настоящего не существует. Я с тобой не согласен.
– Я с собой сам иногда бываю не в ладах, так что тут нет ничего удивительного. – Че Шир выпустил изо рта струйку дыма. – Ну и что же, по-твоему, настоящее?
– Песок, на котором я сижу, например, – хмыкнул Эдисон.
– Это при условии, что под тобой правда песок, а не фиговые заросли, – хихикнул кот.
– А и такое может быть? – подал реплику Ящерица.
– Все зависит от Алисы. Это же ее сон. Даже мы втроем тут существуем только потому, что снимся Алисе.
– Бред полнейший, – недовольно буркнул Эдисон и выплюнул травинку.
Ящерица подумал, что, наверное, он, и правда, был реалистом, и где-то в глубине души его пожалел.
– А что не бред? – Че Шир потянулся, довольно заурчал и ловко спрыгнул на землю. – Может, оно все и странно, смешно и абсурдно, но девочке снятся очень красивые сны. А еще ей снимся ты и я. И ящерка, – он подмигнул вверх. – Пока Алиса спит, мы существуем.
– А когда она проснется, мы исчезнем? – тихо спросил Ящерица, свешиваясь с ветки.
– А она не проснется. Не захочет, – неожиданно отозвался Эдисон. – Что, по-твоему, ей больше понравится: говорящие лилии, кот-революционер и мятноконфетный пони или голая пустыня?
– Без конца и без края?
– Без края и без конца. Голая пустыня, ободранные верблюды, чахлые оазисы. Ящерицы, опять же. Не говорящие.
– Но я разговариваю! И я настоящий! – возмутился Ящерица.
– Ты когда-нибудь жил в сказке, ящерка? – вдруг перебил его Че Шир, улыбаясь. В то же время он азартно пытался связать узлом две громко ругающиеся живые лианы.
– Не знаю, наверное, нет.
– Ошибаешься. Просто сказка у тебя другая. Мрачная. И зеленая, как тот кактус. Или ты по правде считаешь, что все, что здесь вокруг – чей-то сон, а твоя зеленая пустыня – настоящая?
– Правда ли весь мир – твоя зеленая пустыня, и почему, скажи, пожалуйста, в ней не может расти клубничного дерева?
– Но я же в ней живу... И всегда жил, – Ящерица замолчал на середине и крепко задумался. – Получается, я тоже сплю? И мне снитесь вы все и Алиса? А Алисе снимся мы. А вам снюсь я, Эдисон и Алиса, а...
– А он реалист, – угадав его мысли, оборвал Че Шир и многозначительно кивнул на сэра Томаса.
_________________
Лодка лениво скользила по барханам.
Когда они отчаливали, Алиса весело пританцовывала на берегу и распевала забавную песенку. На поводке рядом с ней стоял зеленый, пахнущий мятой пони и робко смотрел на всех вокруг из-под густых черных ресниц. Че Шир помогал спускать лодку на песок, насвистывая что-то испанское. Эдисон, наоборот, был необычно хмур и ни с кем не разговаривал.
Ящерица забрался внутрь еще час назад и так и сидел, задумчивый, положив подбородок на ручку весла. Че Шир огляделся по сторонам, подошел поближе и поинтересовался, оперевшись о борт локтем:
– Думаешь?
Ящерица крепко стиснул весло:
– Если человек стремится к счастью, почему его не устраивает счастье в придуманном им мире?
– Ну, не всех, не всех…
– …Он может изменить его, переделать, свернуть в трубочку, на худой конец. А как только он узнает, что где-то есть что-то настоящее, как все, что было раньше, сразу теряет для него свою привлекательность. И он все что-то ищет, ищет... А где искать, если тут сон, там сон?
Че Шир долго смотрел на него, потом отвернулся и еще дольше глядел куда-то поверх пустыни, на горизонт. Потом вдруг обернулся и молча указал куда-то вдаль.
– И что это значит?
– Это значит то, что… смотри внимательней, ящерка. Смотри внимательно на зеленый песок – барханы неодинаковы. Все барханы.
Неодинаковы, ящерка.
______________
– Коричное.
– Что? – Ящерица на секунду перестал грести.
– Дерево. Оно было коричное, – Эдисон в сердцах сплюнул за борт. – И не спрашивай меня больше ни о чем.
Тогда же Томас Эдисон дал слово «никогда больше не...». Но что именно никогда больше, так никому и не сказал.
А Ящерица и не спрашивал: он глядел во все глаза. Где-то там, за новым барханом, возможно, может быть, наверное, – будет же что-то такое, Настоящее.
И только его.
