Джек на Луне

Занятия в школе начинались 12-го августа. Я уже привык, что первый учебный день в Дании проходит без шума и пыли, в смысле без белых бантов, букетов, праздничной линейки и речей. Чего я не ожидал, так это того, что мы с Лэрке окажемся в одном классе. То есть, знал, конечно: мы ровесники. Только мне казалось, такая девчонка, как она, обязательно должна ходить в какую-нибудь особенную школу, для одаренных. Есть тут такие заведения со специальным уконом, музыкальным там или спортивным, где можно жить и учиться с четырнадцати лет. А вышло, что Лэрке была первой, кого я увидел, когда ввалился в класс в середине урока. Я опоздал, а она сидела за первой партой с каким-то встрепанным козлом. Встрепанным, это в смысле хаер у него был так гелем намазан, чтобы торчал кверху. - Хай, - говорю. Это привет, значит. Чувствую, все на меня смотрят, включая училку. Кто-то тоже «хай» выкрикнул и заржал, а я на нее, на Лэрке то есть, пялюсь. Она мне показалась еще чудеснее, чем обычно: длинные тонкие пальцы играют ручкой, мягкие губы сжимаются упрямо, глаза отсвечивают рыжим на солнце – и уходят в сторону, будто меня нет, а все интересное за окном происходит. - Доброе утро, молодой человек, - это училка. Молодая такая, блондинистая, очки на кончике носа. – А вы, позвольте спросить, кто? - Джек, - говорю, - Люкке, - а сам взглядом по рядам шарю, где бы местечко найти к Лэрке поближе. Смотрю, о! Старые знакомые. Девочка Адамс сидит у стенки, а на камчатке – брательник рыжий. Они что, близнецы? Или сводные? - Ах, Джек, - училка в бумажках своих что-то поискала, карандашом чиркнула. – А тебе не сообщили, что у нас занятия в 8.15 начинаются? Я намек понял. - Извините, проспал. Все заржали. - Чего смешного? Я правду сказал. Снова ржач. Не понял, я чо, клоуном сюда пришел работать? Смотрю на лыбящихся даков и не вижу ни одной цветной морды. Мля, мало того, что в классе всего двенадцать человек, так еще сплошное этническое большинство. Не сожрали бы тебя тут, Джек. - Честность – это замечательно, - училка сверлит меня зрачками-булавками поверх очков. – Но в следующий раз приходи вовремя. Садись на свободное место. А свободных-то только два. Рядом с девочкой Адамс или с сутулым парнем в прыщах. Я выбрал прыщи. Понадеялся, они не заразные. Хлопнулся на стул, но долго мне посидеть не дали. - Меня зовут Кирстен, - сообщила училка. – Раз уж ты так эффектно у нас появился, не расскажешь ли классу немного о себе, Джек? Ну встал я. Слышу: хи-хи-хи по рядам бегает, как бенгальский огонь. Того гляди, снова вспыхнет. - Чего, - говорю, - рассказывать? – а сам на Лэрке смотрю, но она даже не обернулась. Спина идеально прямая, волосы топорщатся над длинной шеей, так и хочется в них пальцами зарыться. От таких мыслей в горле у меня пересохло, и вопрос я не с первого раза расслышал. - Откуда ты приехал? – это чикса с метровыми ресницами и прической типа я у мамы вместо швабры интересуется. Отвечаю терпеливо: - Из Силкеборга. Она ротик кривит: - Нет, по-настоящему откуда? Ну да. Куда же от этого деться. Самый насущный вопрос. Хоть я и выгляжу, как дак, а акцент-то выдает. Пусть и легкий он совсем, не такой, как у матери, которая «рычит» и ø не выговаривает. - Из России, - говорю. Тут началось: - А почему ты сюда приехал? А там холодно? Тебе нравится в Дании? А почему у тебя носки разные? Это такая русская мода? При чем тут носки?! Я вниз глянул. Ёпт! Точно разные. Один белый короткий, второй – длинный, сиренево-желто-черный, явно из маминой парижской коллекции. Блин, и как только этот уродец мне под руку с утра заполз? Ладно бы еще джинсы длинные, а то я шорты напялил – не оттого, что было особенно жарко. Просто они ближе всего к кровати валялись. Спасла меня очкастая Кирстен: - Ребята, у вас так много вопросов. Будет лучше, если Джек ответит на них на перемене. Кстати, у нас в этом году по истории будет тема Холодной Войны, - и мне такая. - Надеюсь, у нас получится интересное обсуждение с твоим участием. Да, блин, Джек – красная угроза в цветных носках. Мне теперь что, за всю нацию отдуваться? Сел я на место весь подавленный. - Тебя как звать? – спрашиваю прыщавого. Он от меня шуганулся, висит на краешке стула. Неужели я страшный такой? - Томас, - говорит, а голос как у мультяшного героя. Чипа там, или Дейла. Издевается тоже, что ли? - У тебя носков запасных нету? Он кудряшками затряс – волосы у него густые такие и вьются, вроде как у Лэркиной сестры. Это было бы очень даже ничего, если бы не росли они на башке костлявого длинного парня, у которого от каждого движения по прыщу лопается. - Ты не бойся, - говорю, - я не кусаюсь. И бомбы у меня в кармане нету. - Я и не боюсь, - и снова этот голос бурундуковый, а сам на стуле ерзает. Ладно, оставил я Томаса с его тараканами, досидел до конца урока и поперся в сортир. Утром в спешке это заведение не успел посетить. Прохожу мимо зеркала – мама дорогая! Патлы дыбом без всякого геля, на морде подушка отпечаталась, футболка хоть и любимая, зато затасканная, и пятна какие-то... Мдя, производил я впечатление, ничего не скажешь. Не удивительно, что Лэрке птичками предпочла любоваться. Ну, кран открыл, поплескал на морду, на ладонь и хаер приглаживаю. Куда там! Все также торчит, только теперь волосы сосульками склеились. А все ма, блин, виновата! Знает же, что я по будильнику не встаю. На старой хате меня теть Люся всегда будила, причем методы у нее были гестаповские, типа крышками от кастрюль над ухом вдарить или пятки щекотать павлиньим пером, которое у нее в спальне на стене висело. Мать-то на работу к шести уходила. А сегодня вот тоже унесло ее. Записалась она все-таки на эти гребаные языковые курсы, и письмо ей пришло – тестирование двенадцатого в девять утра. Вот она с Себастианом и укатила ни свет, ни заря, чтоб автобуса не ждать. Поставила мне в комнату второй будильник, а хули? Мне их хоть десять ставь. Если я сплю, то сплю. И вообще, я сова. Короче, голову под кран сунул. Вроде помогло, улеглись антенны. Руку сую за бумажными полотенцами – а нет их! Нормально, да? На футболку обтекаю, иду в кабинку за бумагой. Ну хоть эта есть! Вытираю шею, и тут закатываются ребята, вроде из нашего класса. Матиас рыжий, тот самый козел встрепанный, его вроде училка Брианом называла, и еще качок, сгусток тестостерона, с темным пушком над верхней губой. - Во, новенький, гы-гы-гы! А чего ты тут делаешь? А что, интересно, делают в сортире? - А чего ты мокрый? Тебя что, в толчок макали? Гы-гы-гы. Мне надоело их развлекать, и я попер на выход. Качок мне дорогу заступает такой: - Чего это у тебя на футболке написано? Би-бой ор дай. Пацаны, а он у нас би! Гы-гы-гы. Я вздохнул, стою, кисти разминаю. - Если ты тупое чмо, - говорю, - то необязательно всем это показывать. - Это кто тупой? – начал усатый быковать. Тут надо отдать должное рыжему: то ли ему мой байк понравился, то ли он и вправду поверил, что я что-то замутил с его сестрой, только парень за меня вступился: - Да ладно, Вильям. Джек нормальный пацан, оставь его. - Он что, тебе сосал что ли, что ты его защищаешь? У рыжего даже волосы покраснели. А я говорю: - Ты подвинься, Вильям. Я тебе покажу, что такое би, - а сам телефон из кармана вытаскиваю и на раковину кладу. Второй карман с мелочью всякой проверяю - на молнию застегнут ли. Качок хихикнул неуверенно, обернулся к своим: - Глянь, ребят, да он уже раздевается! – но назад все-таки пару шагов сделал. Этого я и ждал. Хлопнул по мобиле, и сортир взорвало последним проигранным треком: Нет, ты меня не запугаешь, Ты меня явно не уважаешь, А теперь, что скажу, послушай: Что положил, то сам и кушай. Все, ты сам виноват, Обложался ты, брат. Покажу тебе до точности, Как рвется предел прочности. Сделал ту комбинацию пауэр-мувов, для которой хватило места. Чуть не снес ногой раковину нафиг, но повезло, промахнулся чутка. Вскочил, цапнул телефон – у пацанов глаза по пять крон, челюсти до пупка отвисли – и за дверь. Короче, это сделало мой день. Ржать надо мной больше не ржали, только шептались по углам. На большой перемене ко мне подкатила девочка Адамс. Я сидел во дворике в гордом одиночестве – одноклассники активно питались, а мне жрать было нечего. В спешке забыл приготовленной матерью фрокост дома. - Привет, - Адамс уселась на скамейку рядом со мной, закинув друг на друга жирные ляжки. – Ты уже поел? Я мотнул головой. - Хочешь, пойдем вместе в столовую? - Не, - говорю, - я дома жратву забыл. - А у нас буфет есть, - Адамс радостно сверкнула брекетами. – Пиццу можно купить или сосиски в тесте. - Бабло я тоже забыл, - вру. - Я могу одолжить, - и сует мне такая мелочь потной ладошкой. Мило. Теперь меня еще девчонка содержать будет. - Нет, спасибо, - говорю, а у самого в животе бурчит, как я мышцы не напрягаю. Она засунула разочарованно деньги в карман. Посидела немножко, ногой поболтала. Потом спрашивает: - Ты бутерброды с колбасой любишь? – и достает из сумки розовую коробку со звездочками. Довольно увесистую. Я принюхался. - Ну. - Давай я тебе свои отдам? А то мне пиццу хочется. Жаль будет, если они зря пропадут. Я призадумался. А что? Бутербродами я ей всегда отдать смогу, надо будет только двойную порцию намазать. Короче потопали мы вместе в столовую. Розовую коробку Адамс не выпустила из когтей, пока хавчик не купила. Пришлось отстоять с ней очередь в буфет. Вижу, одноклассники на нас пялятся, но мне пофиг. Потому что, единственный человек, который для меня важен, сидит себе за столиком, пьет сок, книжку читает и на меня – ноль внимания, фунт презрения. Когда я наконец впился зубами в колбасу, Наташа – так, оказалось, звали сестру рыжего, - сообщила, глядя мне в рот: - Зря ты с Томасом Паровозиком сел. - Паровозиком? А бутеры ничего оказались, хотя масла многовато на мой вкус. - Ну да, все его так называют. - Почему? – я машинально поискал глазами скопление прыщей, но в столовке соседа по парте не обнаружилось. - У него голос такой мультяшный, ты заметил? А еще он длинный и вихляется весь, когда ходит – как поезд. Паровозик Томас и есть, - кусочек ветчины застрял у Адамс между брекетами и она незаметно пыталась его вытащить ногтем. Я засунул в пасть остаток бутерброда: - Допустим. И почему это я не должен с ним сидеть? Наташа протянула мне кусок пиццы, но я тряхнул головой. - Его же гнобят все, - пояснила она, чавкая плавленым сыром. – Он – противное тупое чмо, в прыщах и воняет. - Она отхлебнула какао из бутылки и смущенно затрепетала ресницами. - Ты лучше со мной садись. Я списывать даю. Во как! По ходу здешняя колбаса мне дорого обходится. - А больше, - говорю, - ты ничего не даешь? – И смотрю в упор. Ф-фух! Наташа вспыхнула, как костер на Санктханс , который бензином облили и спичку бросили. Сидит, губами хлопает, а звука нету. - Ну, я тогда с Томасом останусь. Спасибо за колбасу и... усы от какао вытри. Остаток дня Адамс таскалась за мной, как тень. Подходить не подходила, но взгляды ее я то и дело на себе ловил. Мне же больше всего хотелось поговорить с Лэрке, но я не решался. Девчонка меня явно игнорила, и потом: может, она стыдиться меня? Я бы понял. И не хотел на людях к ней лезть. Уроки у нас кончились около двух. Выкатился во двор пораньше, вытащил байк из-под навеса и занял стратегическую позицию у дорожки в город: типа весь деловой, цепь подтягиваю. Около меня тут же Адамс нарисовалась. - Джек, а хочешь, заедем к нам на кемпинг? У нас гольф, теннисные корты, бассейн, зал компьютерных игр... Если ты вместе со мной, всем можно пользоваться бесплатно. Нет, эту настырную ничего не берет! У меня уже на языке какая-то грубость вертелась, но тут я увидел, что Лэрке из школы выходит – такая непохожая на всех остальных, хрупкая в своей длинной юбке и белой кофточке, что у меня сердце защемило. - Извини, Наташа, - решил отделаться от Адамс побыстрому. – Не могу сегодня. В другой раз как-нибудь. Она от радости чуть брекеты не потеряла, а я на велик взлетел и от нее подальше. Потом притормозил, пристроился за Лэрке в хвост. А чо? Все норм, нам же в одну сторону домой. Постепенно мы остались одни – остальные ребята посворачивали, отстали или укатили вперед. Мы выехали из города, свернули на дорожку вдоль озера, и тут я решился ее нагнать. - Привет, - говорю. Она крутит себе педали, смотрит прямо перед собой. Будто это ветерок в ветвях прошумел, или утка крякнула. - Я знаю, ты хочешь говорить только о важном. Поэтому я начну сразу с важного. Лэрке рулит, мягкие волосы летят назад, открывая нежное розовое ухо. - Не думай, что я пристаю. И если ты со мной не хочешь разговаривать – твое право. Я просто хочу извиниться. За то, что был таким придурком, там, на кургане. Покосилась она на меня, или мне почудилось? - Я не должен был так с тобой говорить. Я ведь тебя совсем не знаю. Мне пришлось заткнуться, потому что нам навстречу колесило семейство – мама, папа и двое мелких, на одном шлем в виде динозавра, на другом – тигриная голова. Мы уступили выводку дорогу, и я продолжил: - Только я все еще думаю, оно неправильное, твое решение. Ты обязательно должна жить, Лэрке. Долго. И счастливо. Она замедлила ход, пока совсем не остановилась. Я тоже затормозил. Тут она в первый раз за весь день по-настоящему на меня посмотрела. Со странным таким выражением на лице – как у человека, который долго-долго искал зарытое сокровище, нашел, открыл сундук, а там... ну не знаю, яйцо динозавра вместо изумрудов. - Счастье? – Лэрке очень старательно произнесла это слово, будто я был глухим и читал по губам. – Ты веришь, что это возможно? - Я был счастлив там, на холме с костями. Говорил я, не думая, потому что знал – включу мозги, и все, пропаду, изгажу все. - Почему именно я? – она изучала мои глаза, а я тонул все глубже между зеленью и ультрамарином, и все тело тянуло сладко, будто засасывало в слив ее зрачков. – Прямо сейчас в мире умирает больше сотни людей. Дети. Герои. Святые. Почему я должна жить? - Фак героев, - говорю. Блин, почему у меня между ног все еще гребаный велосипед? – И святых. Ты особенная. Для меня. Думаю, я смог бы убить того, кто причинил тебе боль. Лэрке усмехнулась невесело, одним уголком рта: - Думаю, им пришлось бы занять к тебе очередь. Я бросил велик на дорожку. Шагнул к ней, руку на руль положил. - Я серьезно говорю. Мне все равно уже. Если тебя обижает кто-то... Если это выход... Ты только скажи мне, кто он. Она помолчала немного, будто серьезно взвешивала такую возможность. Думаете, мне было страшно? Нефига. Думаете, я бы сочковал, если бы она назвала тогда имя? Не знаю. Честно. Меня будто вштырило тогда, просто от одного разговора с ней. Сказал бы раньше кто, что бывает такое, я бы первый этого идиота послал. Лэрке вздохнула, провела пальцами по рулю, стряхивая мою ладонь: - Для меня это – не выход. Выход – побег. Смерть – побег. Разве ты никогда не думал об этом? - Думал, - говорю. – Но меня всегда что-то держало. - Что? – снова она в глаза мне заглядывает, а у меня уже земля из-под ног плывет от ее близости, от запаха чистоты и цветущего бабочкина куста. - Не знаю. Боялся... сделать больно другим. - Даже если тебя бьют, издеваются, насилуют, даже если ты ночью кусаешь подушку от боли и плачешь в нее? Блин, это же мои слова, одно в одно! - Я... это так сказал, - отвел глаза, и будто холодная тень между нами скользнула. Как облако на солнце нашло. – В переносном смысле. - Я так и поняла, - тихо сказала Лэрке. – В переносном смысле. Села в седло и поехала. Я стою посреди дороги, как дурак, пялюсь ей вслед. Факинг Себастиан! И тут он мне все поломал! - Лэрке! – она не обернулась на крик, но я продолжал. – Ты всегда можешь рассчитывать на меня, слышишь? Если тебе плохо... Или помощь нужна. Ты знаешь, где меня найти! И все. Она исчезла за поворотом. Почему-то я думал, что теперь, когда пошел в школу, отчим отстанет от меня. Вечер, и правда, прошел хорошо. Мать рассказала о своем экзамене, я – про то, как опоздал на уроки. Вместе поржали над разными носками. Потом смотрели новый датский сериал, детектив вроде, уже не помню. Сева сделал попкорн, которым мы обожрались, а остатки пустили на снаряды в диванной войнушке. Победила ма. Короче, все как у всех, идеальная семья, ячейка общества. Заснул я почти сразу. И оказался в ванной на втором этаже. Джакузи была наполнена горячей водой и бурлила, пуская пар. Подсветка мигала, окрашивая пузыри голубым, розовым и зеленым. Лампочки в потолке не горели, только свечи в стеклянных стаканчиках бросали на стены дрожащие блики. Дверь открылась, заставив пламя панически метнуться, но тут же закрылась снова. В ванную вошел Якоб. Я видел его в запотевшем по краям зеркале, но сразу узнал. На нем были только футболка и трусы. Пацан поежился, будто мерз. Снял одежду и аккуратно сложил около ванны. Он был хрупкий, с тонкой талией и узкими бедрами, очень бледный и без растительности на теле. Потом он залез в джакузи. Сначала просто лежал, откинувшись затылком на край и прикрыв глаза. И вдруг скользнул вниз – медленно так, спокойно. Типа нырнул. Под пузырями и цветными вспышками мне было мало что видно, да и стоял я будто в стороне. Думал, вот вынырнет он сейчас, отдуваясь и отфыркиваясь, - обычный мальчишка, играющий в ванне. Но все оставалось тихо, жутко тихо, только механическое жужжание насосов и бульканье воды. Потом картинка стала наползать, словно я подходил ближе, или на джакузи наезжала камера. Вот я уже смог заглянуть через край. Якоб лежал на дне, лицом вверх. Струи воды шевелили его волосы, вокруг носа скопилось ожерелье пузырьков, меняющих цвет – голубой, розовый, зеленый. Рот был приоткрыт, глаза тоже. Они смотрели прямо на меня – не двигаясь и не мигая. Мой взгляд в панике скользнул ниже. Его руки будто тянулись к поверхности, безвольные кисти почти всплыли. Маленький член торчал вверх и бился под ударами боковой струи, как розоватая рыбка на крючке. У меня даже не было сил, чтобы кричать. Голос примерз к глотке. Я медленно попятился, и тут мой взгляд наткнулся в зеркале на чужой. Из запотевшей глубины на меня смотрел Себастиан. Смотрел и усмехался. Он также усмехался, когда разбудил меня той ночью, чтобы увести на башню. - Не надо, пожалуйста, - сонно бормотал я, пытаясь отбиться от его рук. – Мне же завтра в школу. - Ну и что? – по ходу, мое сопротивление его искренне забавляло. – Что же, нам теперь и поразвлечься нельзя? И мы развлекались.