Джек на Луне

Ехали домой молча. Отчим спросил меня только об одном: «Где велосипед?» Пришлось объяснить, как вышло, что «Призрак» остался у школы. Ключ-то был в рюкзаке! Насторожился я, когда, вместо того, чтобы свернуть налево, на дорогу к дому, Себастиан погнал дальше, на шоссе. - Ты проскочил поворот, - заметил я. Вместо ответа отчим включил музыку. Я узнал песню «Энималз» в блюзовой обработке. Детка, теперь ты меня понимаешь? Иногда я, конечно, злюсь, Но ведь никто из нас не ангел, Когда все плохо, боюсь, Я тоже могу показаться плохим, Но знает Господь, я, простая душа, Всего лишь желаю тебе добра. Неверно меня не пойми! Внутри у меня все сжалось, сожранные за ужином макароны легли холодным комком на дно желудка. Я попытался поймать взгляд Себастиана, но он вел себе машину с совершенно неподвижным лицом. Глаза на дороге, руки спокойно лежат на руле. Он походил на манекен для испытаний безопасности систем автомобиля. Манекен, который вот-вот разорвет в клочья. Мы свернули на площадку для отдыха. У меня еще оставалась слабая надежда: может, ему отлить приспичило? Но на всякий случай ремень отстегнул и тихонько потянул ладонь к ручке двери. Замки со щелчком закрылись. Мерс остановился. Себастиан повернулся ко мне, а глаза белые. Смотрю, у него в одной руке бутылка с водой. Полная на три четверти. Я заорал, но поздно было. Вокруг темно, лес, и ни души. Мы в закрытой машине, воет джаз. Все, что я мог – голову руками прикрывать, да колени к животу подтягивать. В какой-то момент Сева мне по плечу удачно заехал, прямо над локтем. Рука онемела, упала плетью, и бутылка вмочила прямо по башке. В ухе свистнуло, и чувство такое, будто мне в череп из пистолета гвоздем засадили. Ору, а голос свой как-то глухо слышу и вроде со стороны. Отчим же совсем озверел. Бутылку бросил и кулаками меня начал месить. А что? Все синяки на драку списать можно. Тут главное – костяшки беречь. По ходу, он об этом вспомнил, пнул меня пару раз напоследок и остановился. К тому времени скот меня уже под сиденье загнал, туда, где обычно место для ног. Валяюсь там, скрючившись, сопли подбираю. А Себастиан волосы пригладил, куртку одернул, бутылку в гнездо. - Садись, - говорит и смотрит такой, как я копошусь, пытаюсь обратно на сиденье заползти. Ну, сел я кое-как. Вижу он еще что-то бла-бла, а у меня в ухе пищит и стреляет, как раз в том, что к нему ближе – ничего разобрать не могу. Тогда он мне пачку салфеток на колени бросил и показывает – типа утрись. Ну я бумагой по морде повозил, а он в шею тычет. Я туда. Верно, влажное что-то. Смотрю – кровь. Из уха, мля! А Сева салфетку грязную отобрал, в окошко выкинул. - Пристегнись, - говорит. Теперь я его слышу, хотя слабо – он музон вырубил. Когда я понял, что мы домой едем, то чуть не обмочился – так меня отпустило. Я ведь думал, он меня сейчас в лес завезет и там где-нибудь закопает. Сижу я, значит, колени тискаю. Ладонь к уху прикладываю – не течет ли еще? А отчим снова – молчок и флегма. Как будто и не было ничего. Как будто мы никуда с дороги и не сворачивали. Ну и я молчу. Вроде у нас такая игра. Дома на меня мать наорала. Сева меня на диван воткнул, а она мечется передо мной, крыльями машет и зудит. А мне каждый звук – как гвоздь в череп. Едва разбираю, о чем базар. Понял только, что звонил моим не директор, а отец Каспара. Они с Себастианом типа знали друг друга немного, вместе заседали в каком-то местном гражданском обществе. Вот папашка Каспаров моих и попросил со мной побеседовать, так как на школу не слишком надеялся. На что можно, в конце концов, рассчитывать, когда директор – баба? - Три шва на бровь! Зуб шатается, ребро погнуто! – ма орала теперь прямо надо мной, тряся перед носом пальцем. Слышал я ее хорошо – на высоких нотах и по-русски. – Уголовник! Террорист! Это ты специально, да? Специально меня опозорить хочешь? Оборотень! Дома-то ты как шелковый, а стоит только тебя на люди выпустить – и вот оно, настоящее твое лицо! Ты посмотри только на себя, посмотри! – за морду меня сгребла, развернула фингалом к свету. – Урка! Мать в гроб вогнать хочешь, да? Потом она умирала на диване, хватаясь за сердце. Сева прискакал из ванной с валерьянкой из старых запасов, но она по ходу не помогала. Ма лежала вся бледная, судорожно дышала, говорила, едва шевеля губами, а что – я не слышал. В начале не принял это всерьез – меня самого котелок донимал. С левой стороны будто череп долбили отбойным молотком. Но когда она заплакала, не выдержал. Сполз на колени, просил у нее прощения, просил отчима дежурному врачу позвонить – вдруг, и правда, сердце? Но ма вроде пришла чуть в себя, велела отвести ее в спальню. Меня отправили в комнату, и на время все затихло. Ночь я не спал. От боли в башке просто на стенку лез. Да еще свист этот в ухе... Думал уже, Сева мне череп проломил. Потом догадался прогуглить, что за хрень. Оказалось, по всему, дыра у меня в барабанной перепонке. Никогда не думал, что от удара может такая фигня случится. Короче, лежать не могу, сидеть не могу. Пошел погулять. В кухне на мать наткнулся. Сначала подумал, это снова Якоб - только на этот раз вырядился, как труевое привидение, в белую рубашку до пят. Потом вижу – нет, волосы темные, всклокоченные, под глазами круги. Это ма выступает в роли Женщины в Белом. Меня увидела, снова за сердце схатилась: - Женька, ты чего тут?! - А ты чего? – бурчу. - Спать не могу. Уже и корвалол накапала, и валидол под язык... А все равно вся на нервах. Кончилось все тем, что она легла на диване в гостиной. Я ее пледом укутал и читал вслух, пока не заснула. Это у нас фишка такая с детства: я когда буквы складывать научился, сам маме читать начал, когда она меня укладывала. А она, уставшая после работы, сидит-сидит на постели, да и заснет. Эти самые сказки на ночь стали для нас вроде как колыбельной для мамы. Только на этот раз вместо сказки я какой-то женский журнал читал по-русски – он ма от теть Люси достался. Одна статейка, кстати, была очень полезная: «Что может испугать женщину на первом свидании». У меня даже боль в башке немного унялась. Когда мама отрубилась, еще посидел с ним немножко – чисто просветиться, и спать поплелся. На следующий день мать все еще плохо себя чувствовала и даже на датский не пошла. Я проспал, бутерброды себе намазать не успел. Поэтому когда из школы пришел, попер первым делом на кухню – потрошить холодильник. Стою, запихиваю в рот ветчину, и вдруг мать как заорет над ухом: - Ты что, не слышишь?! У меня кусок так и выпал. - Нет, - говорю. А это правда чистая. В ухе пищит только, все звуки – как через воду. А она пошла гнать: издеваешься над матерью, стакан воды не подашь, нарочно изводишь, смерти моей хочешь. Короче, старая шарманка. Я тогда еще не забеспокоился. Ясно, что мать с катушек слетела, но и повод в общем-то был. Но вот когда на следующий день я ее на диване нашел, завернутой в три одеяла, нечесаной, бледной – только под глазами синь, то колокольчик где-то зазвонил. - Мам, - говорю, - тебе бы к врачу надо. Серьезно. А она только рукой на меня махнула зло, как на кусачую муху: - Какие врачи, Жень?! Зря потащусь до самого города, а он мне: «Пейте ромашковый чай и съешьте панадол»! Так я и без врача лечиться могу. Ты бы лучше мне нервы трепать перестал, а то живу в сплошном стрессе! Так что по дому до прихода отчима я ходил на цыпочках. Дверью хлопнешь – ор. Чашку со стола не убрал – вой. Кофе не так сварил – так мне термос в башку чуть не прилетел, еле успел пригнуться. Когда Себастиан заявился – позже обычного, на работе совещание какое-то было – я сразу к нему. Объясняю, что мать заболела, что ей к врачу надо, только она уперлась. А он мне спокойно так: - Есть у меня лекарство, которое ее вылечит. Дать? – а у самого насмешка в глазах. Я просек, что чего-то тут не так, но смотреть, как мать мучается, тоже уже мочи нет. - Дай, - говорю, - если ты уверен, что ей поможет. Ну, он таблетки припер, уговаривает ма две выпить – типа датское успокоительное. Она слопала их. Смотрю – блин! Пузырек-то тот самый! Это же снотворное, которые я в толчок однажды спустил! - Себастиан, - отвожу отчима тихонько в сторону, а самого трясет, - надо поговорить. А он мне: - Подожди немного, - и глазами на ма показывает. Я думал, она заснет – после двух-то бессонных ночей – а нефига. Успокоилась только, повеселела и на кухню поскакала – аппетит у нее, видите ли, прорезался. - Вот теперь, - говорит Сева, - поговорим, - и в кабинет свой меня затолкал. Дверь только закрылась, я на него: - Чего это такое сейчас было? А отчим улыбается, как кот на сметану: - А ты не догадался, Джек? Я-то думал, ты опытный по части «дури» - так вы, молодежь, это называете? Я так и сел. На край стола. - Но это же просто снотворное. Или нет? - Снотворное, - покивал Себастиан. – Но оно тоже вызывает привыкание. При длительном употреблении. Я попытался быстренько подсчитать, как долго отчим кормил мать этой дрянью. Ёпт! - К тому же, оно вызывает толерантность в течении двух недель, - Сева поднял со стола карандаш, попробовал грифель на кончике пальца. - Так что дозу приходится повышать. Я представил себе, как бросаюсь на Себастиана, вырываю из рук карандаш и с размаху всаживаю ему в глаз так, что острие втыкается в мозг. - Если же резко перестать применять препарат, - отчим взял со стола точилку и принялся аккуратно вращать пластиковую рукоятку, - возникает синдром отмены. Первые двое суток еще ничего, - он внимательно осмотрел результат своих трудов – иголочно-острый грифель. – А на третьи могут наступить судороги, бредовое состояние, психоз. Даже эпилептический припадок. Представь себе, Джек, - он наконец посмотрел на меня. Так же спокойно, как преподаватель, читающий лекцию на кафедре, - что будет, если твоя мама окажется в это время дома одна. Я все-таки ударил его. Точнее, попытался. Отчим увидел все по моим глазам и был готов. Перехватил мою руку, вывернул, вбил мордой в стол. Навалился сзади и шипит: - Ошибка, Джеки. Маме понадобится новая порция лекарства вечером. Она может ее получить, а может – нет. Ни вечером, ни завтра, ни послезавтра... Ты хочешь увидеть, как она будет биться на полу в луже собственной рвоты? Или как она спокойно заснет в своей постели? Что ты хочешь, Джеки? Выбирай! – он в последний раз вдавил меня в стол и отпустил. - Что это вы здесь делаете, мальчики? – голос ма звучал так жизнерадостно и обыденно, что мой разговор с отчимом показался каким-то нереальным кошмаром. Я отвернулся к окну, чтобы скрыть мокрое лицо. А Сева ответил, как ни в чем не бывало: - Джек помогает мне точить карандаши. Верно, Джек? А что у нас будет на ужин? - Хм-м, как насчет утки? Сегодня мне хочется сделать что-нибудь особенное. Себастиан шагнул ей навстречу. Забота в его голосе звучала так искренно, что у меня свело зубы: - Ну что ты, Катюша. Стоит ли так напрягаться? Ты же неважно себя чувствуешь. - Я прекрасно себя чувствую! – заявила ма. – Эти твои успокоительные – просто чудо. Все как рукой сняло. - Тогда на ночь примешь еще две. Тебе нужно выспаться. Как ты думаешь, Джек? Я молча кивнул. Сзади послышался звук поцелуя. После того дня все пошло, как обычно. Днем школа, башня по ночам. С родаками Каспара отчим все как-то утряс, в полицию они не заявляли. Мать теперь принимала свое «успокоительное» сама – один раз днем и один раз на ночь. Спать без него не могла. Я запомнил название таблеток и пробил их в тырнете. Был все-таки шанс, что Себастиан мне соврал, и мать бесилась вовсе не из-за лекарства. Но все оказалось правдой. После того, как я посмотрел на ютубе видео мужика с абстинентным синдромом, мне вообще поплохело. И как эту хрень доктора только людям выписывают? Ведь без рецепта его не продают! Еще я узнал, что слезть с дряни можно, только постепенно снижая дозу, и занять этот процесс может несколько лет. Короче, рехнуться можно! Моя травка по сравнению с транком была просто как соммерсби перед водкой. В школу я таскался чисто по инерции. Башка вроде уже так не болела, но пищало в ухе периодически, и со слухом чудеса какие-то творились. То слева вообще ничего не слышу, то дальние разговоры – как рядом. Как-то пру вниз по лестнице к стиралке свои шмотки, а ма по телефону разговаривает, почему-то в гостевой комнате и вполголоса. А до меня все доносится, как через стетоскоп. - ...изменилось. Раньше всегда внимательный такой был, заботливый, обнимал, целовал. А теперь... ну, вроде как он все еще делает это, но как-то... не знаю, по обязанности что ли. Теплота ушла. Теплота и еще... страсть, что ли? Понимаешь, Люсь, раньше я всегда чувствовала, что Сева меня хочет, а теперь... Блин! Мамины откровения подслушивать я вовсе не собирался. Подхватил вывалившийся на ступеньку носок и покрался на цыпочках дальше. Но в уши так и лезло то, что было для них не предназначено. - Как у нас в постели? Ну, Люсь, ты даешь о таком спрашивать! Что? Другая? Нет, конечно, не думала! Ты что, правда так считаешь? Нет, с работы он всегда вовремя возвращается. Один раз только задержался. Секретарша? Да ну, бред! Я видела эту мымру старую. Вся в морщинах и очки, как у Тортиллы. Бабы коллеги? Ну, есть. Ой, Люсь! Точно! Там одна такая блондинистая фифа, молодая... Я наконец спустился в подвал, где стояла машинка, и звуки сверху отрезало. Бедная мама! Значит, она начала-таки что-то подозревать, даже в своем дурмане. Вот почему она тряпки Севины однажды обнюхивала, а когда я ее за этим делом случайно застукал, смутилась и наорала, что я без дела по дому слоняюсь. Вот только духами от рубашек отчима не пахло, мне ли не знать. С Адамс мы разошлись, как в море корабли, и тоже отчасти из-за треклятого уха. Вообще удивительно, что она меня так долго терпела. Радости с меня было – никакой. На кемпинге я больше не появлялся. Боялся, что девчонка снова ко мне в штаны полезет, а там – штиль. С заработком тоже ничего не вышло. Сначала домашний арест помешал, а потом перепонка хренова. Я басов ведь вообще слева не слышал, писк один, как тут танцевать? Позориться только. В общем, попросил Наташу отцу передать, что не могу. Что другую работу на выходных нашел, в городе. И платят там заведомо больше. Короче, девчонка решила, что я ее френдзоню. Или что у меня другая. В сторону Лэрке она точно косо поглядывала. Но сцен никаких не было, нет. Просто в один прекасный день смотрю, а она уже на перемене с Брианом во всю сосется и в меня глазками стреляет. Типа заметил, нет? Мне так даже легче стало. В ухо больное не жужжит никто. Вот я и расслабился. Как потом оказалось, зря. Но это я снова скакнул вперед событий. А случилось так, что меня пригласили на пати. У Луизы родаки уезжали на весь викенд –велнес-отель, все дела. Хата пустая. - Приходи, Джек, - Луиза оскалила акульи зубки и сексуально тряхнула шваброй. – Куча народу будет. И не только из класса, - она подмигнула голубым веком и наклонилась к уху, в котором почти заросла дырка. – Из Силкеборга приедут та-акие девчонки. Они видели рекламу твоей задницы. Теперь хотят помотреть все, - и захихикала. Ага, щас. Побежал уже, и волосы летят. - Может, - говорю, - мне тогда сразу голым прийти? Или стриптиз станцевать? У блондинки аж глазки загорелись: - А стриптиз – это идея! Я уже повернулся, чтобы уйти, а она меня за рукав – цап! - Да подожди-ты! Шуток не понимаешь? Ну, правда, клевые девчонки будут, не пожалеешь! Потусим, оттопыримся. А то ты совсем кислый какой-то в последнее время. Вообще-то, оттпыриться мне совсем бы не помешало, это верно. Надраться до поросячьего визга. И штакет сверху, чтоб мозги вынесло, как в прошлый раз. Только бы Адамс рядом не было. - А Наташа придет? – решил я разъяснить этот момент. - Собирается, - вздохнула Луиза. – Но только потому, что я Бриана пригласила, а она вроде теперь к нему прицепом. Кстати, Лэрке тоже будет. - Лэрке? – я прифигел. Как-то не вписывалась хрупкая пианистка в пати с бухаловом, клубняком и обжимающимися по углам парочками. - Ну да, - швабра безразлично качнулась. – Вечерина не благотворительная, но... Кое-кто этой монашкой заинтересовался, прикинь? - Кто? – Точно ее парень! А я-то надеялся, что когда она кричала «Ты не он», она этого Джастина имела в виду. Или Джея? Утопленника, короче. - Не знаю, мы только через чат общались, - Луиза надула жвачку в большой розовый пузырь. - Но он ее знает? Откуда? - Без понятия, - пузырь лопнул и всосался внутрь. – А ты что, ревнуешь? Я тряхнул головой: - С какой радости? А Томас тоже идет? Луиза нахмурила тонко выщипанные брови: - Я же сказала – вечерина не благотворительная, - и вдруг положила подбородок мне на плечо, дыша клубникой. – Так ты придешь? Я обещал дать ответ завтра. На пути домой думал, как бы подкатить с этим делом к отчиму. В принципе, список плохих дел Джека за последнюю пару недель был пуст, так что шанс у меня имелся. Главное, избежать дурацких условий вроде «не пить» или «быть дома не позже десяти». Пати в девять только начиналась. Наверное вам это покажется отвратительным, даже низким, но я знал только один способ задобрить Себастиана. И я его использовал. - Чего ты хочешь, Джеки? – спросил меня Сева, наконец бессильно растянувшись на черной коже дивана. Я смутился и отвел глаза. Блин, неужели это было так заметно? Отчим рассмеялся: - Надо же, ты еще можешь краснеть! Как мило... За одно это я, пожалуй, дам тебе то, чего ты хочешь, - он приподнялся на локте и с интересом посмотрел на меня. – Ну, что это? Игровая приставка? Мопед? Поездка на каникулы? В ухе у меня запищало, будто кто-то посылал сигнал СОС, но я все же нашел в себе силы выдавить: - В пятницу будет вечеринка. В девять. Весь класс идет. Можно мне?... - А-ах, - отчим откинулся на спину, уставился в потолок. – Помню себя в твоем возрасте. Гормоны играют, хочется поиметь все, что движется... А пока имеют только тебя, а, Джеки? Он залился тихим клокочущим смешком, а я сидел на полу и думал, как круто было бы воткнуть нож в это ходящее ходуном волосатое брюхо! И все-таки я получил, что хотел. В школе сказал Луизе, что приду, за что удостоился клубничного чмока в щеку. Оставалась только одна проблема – Томас. Скрыть от него, что собираюсь на тусейшен, я не мог. Все равно в понедельник все всплывет, а то и еще раньше кто фотки на Фейсбук забросит. Взять с собой? Хм, ну разве что в костюме Гуфи. Пришлось сказать, что иду, потому что надеюсь помириться с Адамс, а так бы видел я эту пати в гробу в белых тапках. Не говорить же, что хочу наконец посмотреть в морду парню Лэрке. Короче, Томас загрустил, но вроде понял. В пятницу я приперся ровно к девяти. Не было мочи уже Севины намеки терпеть. Да и ма еще туда же: «Женечка, осторожнее там! Датские девочки распущенные и пьют, как грецкие губки». Ага, щас. Совратят меня и изнасилуют. Грецкие губки... откуда она слова-то такие знает?! Ну, прошелся я по хате. Лэрке пока нет, зато есть пиво. Начал с него. Постепенно подваливал народ – знакомый и незнакомый. Адамс тоже появилась – с Брианом. Повисла демонстративно у него на шее и потащила танцевать. Вильям, Каспар и прочие тоже приперлись, но ко мне никто не цеплялся. Хотя, может, они меня не заметили. К этому времени в хате было уже битком и жарко, а я сидел себе тихонько в углу, бутылку свою посасывал и рассматривал коллекцию сисек напротив – там девчонки сидели, не наши. Вдруг одна из них встала и ко мне. Наклонилась, так что у меня глаза чуть ей в вырез не упали, и орет через клубняк: - Привет! Это ты – попка сезона? Короче, смотал я оттуда. Типа в сортир. В коридор выхожу, а там... Вроде Лэрке, а вроде не она. Платье на девчонке ярко-розовое, сразу под попой заканчивается. А из под него – ноги, как у Бэмби, длины нескончаемой. Вверху – вставка кружевная, и через нее лифчик черный просвечивается. На голове – черная шляпа, волосы из-под нее уголками к щекам клеятся. Губы под цвет платья и приоткрыты – это она меня увидела. А я... Я амеба, я по стеночке растекаюсь. Мимо каблучками процокала: - Привет, Джек! – и в хаосе скрылась, только розовое мелькает между чужих тел. Мне удалось у кого-то сигарет стрельнуть, и на крылечке выкурил все, что раздобыл, за раз. Думаю, валить пора. Увижу ее такую снова – крышу сорвет. Только выяснить сначала надо, кто с ней. Я же за этим сюда и пришел, так? Ну, попер я искать Луизу. Смотрю, она под клубняк трясется с каким-то мачо. Рядом Каспар с Наной – это подружка Луизина. Делать нечего, я к ним. - Луиза, - ору. – А тот тип, что с Лэрке хотел встретиться, пришел? Она кивает и ржет. Каспар с Наной тоже хихикают. Чего, думаю, смешного-то? Он что, фрик какой-то, Лэркин парень? - А где он? – снова ору. – Хочу познакомиться. Луиза повернулась к мачо спиной и меня за руку сграбастала: - Потанцуй со мной сначала, - визжит. – Потом я его тебе покажу. Ну, подергался я немного, от меня не убудет. Хотя в такой тесноте, когда локти к бокам прижимать надо, я толкаться не люблю. А швабра в ухо кричит: - Пойдем выпьем, жарко! Пришлось с ней тащиться к бару – она его на кухне устроила. Тут немного потише музон бухал. Луиза стаканы из шкафа достала, подмигивает: - Давай я нам по коктейлю смешаю. А потом пойдем, найдем твоего чувака. А что? Неплохо бы сейчас тяпнуть чего покрепче. Близится исторический момент. Ну, мы и даванули чего-то ядовито-синего и сладкого. Луиза поволокла меня из комнаты в комнату. Я высматриваю ярко-розовое платье, но это трудно – люди не стоят на месте, качаются, даже те, кто вроде не танцует. Я натыкаюсь на кого-то, извиняюсь, спотыкаюсь о диван и едва не падаю. Волнами наплывает смех. Голоса. - Быстро же он накачался! - Упоротый в хлам, мэн! - Джек! – это Луиза. Ее лицо очень близко. Оно расплывается, как Луна. Глаза – это кратеры. – Джек, с тобой все в порядке? - Мое тело слишком маленькое для моей души, - жалуюсь я, заплетаясь языком. – Мне тесно. - Бедняжка, - она смеется. Мне неприятен этот смех. – Сейчас мы это исправим. Мы снова куда-то идем. Я уже забыл, зачем. Да и идет, в основном, она. Я просто переставляю ноги. Открывается какая-то дверь, и я вижу кровать. Большая, двуспальная. Я падаю на нее и проваливаюсь. Я лечу вниз, а вдогонку мне порхают лепестки голосов. - Он готов? - Да, почти в отключке. А где Каспар? Музыка закручивает лепестки в цветной вихрь, намазывает их на басистый хлеб: «Я готов к твоему бум-бум!» - Каспар! А... где она? Она выпила? - Нет. - Идиот, ты что не мог в нее влить? - Как?! Как я должен был это сделать? Насильно? - Мог бы и насильно! Она все равно ничего потом не будет помнить! - А мне откуда знать?! Я никогда раньше такого не делал! И вообще, это была твоя идея! - Ладно, тихо! С этим-то теперь что? «Я папочка твоего бум-бум!» - Давай разденем его! - Зачем? - А что? Прикольно! Снимай с него штаны, давай! Бриан, помоги! «Я так нежен с твоим бум-бум, давай найдем для нас рум-рум!» Я покачиваюсь на черных волнах. Здесь в общем-то нет верха или низа, и направлений тоже нет, поэтому трудно сказать, что я именно покачиваюсь, но раз становится прохладно, то это наверное так. Жарко – только если неподвижно плывешь в небо. - Блин, что теперь? Просто поснимаем его в разных позах? - Нет, это не то. Слушайте, у матери есть пистолет татуировочный! - А что?! Давайте набьем ему что-нибудь! - Где? На жопе? - Классная память с вечеринки! «Фак май эсс»! - Точно! Так и напишем! Прикинь, этот урод потом в душе, а? - Ага! Или «Хочу хардкора»! Набьем, снимем и в интернет кинем. - Кто колоть будет? Каспар, ты? - Ты чо, мэн? Я не пидор. Может, ты, Наташа? - Нет, у меня почерк корявый. «Викенд только раз в неделю, давайте это праздновать!» - Луиза, ты? - Ладно, давай сюда! Все-таки классная у парня задница. Даже портить жалко. «Мне так кайфово сейчас, как будто это мой день. Как будто это моя ночь. Как будто все – мое!» - Джек?! Эй, что вы делаете?! Дже-ек! Это уже не лепесток. Это молоток, который падает прямо на мою бедную голову. Она отзывается гулом и звоном. - Нет! Мамина китайская ваза! Нет! Она убьет меня! - Она бешеная, мэн! Совершенно бешеная! - Держи ее! - Убива-ают! «Полуслепой, абсолютно крутой, ты знаешь, я дикая штучка!» - Джек! Меня дергают и куда-то тащат. Бесполезно. Я макаронина. Я голая, безволосая, холодная макаронина. Хуже. Я опарыш. Никто не хочет меня есть. - Джек! Лицо Лэрке плывет куда-то. Это сливки. Сливки, шоколад и вишенка. - Пойдем, пожалуйста, Джек! Пойдем отсюда! Что это? Шоколад плавится? Нет, кажется, это потекла тушь. Она плачет. Не могу смотреть, как она плачет. Я плавлюсь тогда внутри. Позволяю ей натянуть на себя джинсы. Опираясь на нее, могу встать. Под ногами хрустит. На белой стене желтоватые потеки. Пиво? Лица, лица, лица. Открытые рты, как лунные моря. В них никогда не было воды. Смешно, правда? Снаружи холодно. Особенно холодно в левом ухе. Лампы на солнечных батареях освещают мои ноги. Их четыре. Две в кедах, а две на высоких каблуках. Нужно обязательно попадать в такт, когда идешь, иначе они запутаются. Почему у лошадей никогда не заплетаются ноги? - Я устал, - жалуюсь я Луне. - Еще немножечко, Джек, - просит она. – Еще немножко, и мы передохнем. И мы идем еще немножко. И еще. Потом что-то бросается мне под колени. Это лавочка. Над ней фонарь. Кто-то приручил Луну и надел на нее продолговатую шляпу. - Алло? Это Лэрке Кьер. Мы были на вечеринке, и моему другу подсыпали фэнтези в напиток. Ему четырнадцать. Нет, его не рвало. В сознании, но, как вам сказать... По-моему, у него бред. Нет. Да, он может идти, но его шатает сильно. Нет. Где мы? На автобусной остановке. В Брюрупе. Что? Почему? Нет. Нет... Писс! - Я хочу писать, - заявляю я. – Я сейчас буду писать, а ты не смотри. - Джек! Господи, Джек! Джинсы... Фак! А... Ало? Такси? Да, это Лэрке Кьер. Пришлите машину на Главную улицу в Брюруп, там, где автобусная остановка. Как можно скорее, да. Ракета, которая прилетает за нами, большая, черная, и наверху у нее светящийся трансклюкатор. Ведет ее не инопланетянин, а обыкновенный усатый мужик. Ему почему-то не нравится, что у меня мокрые штаны. Но Лэрке объясняет что-то про фэнтези. - Фэнтези – это когда драконы и волшебники, - поправляю я ее. – А мы сейчас полетим в космос. Она пристегивает меня ремнем и садится рядом. Она держит меня за руку. Все время, пока мы летим. Пока я не засыпаю у нее на плече.