The Four Seasons

Пока ты ясно видишь свой путь, я заблудился в своих мыслях. Потерялся, как ребенок. Ведь у тебя нет преград и ничто не заставит тебя остановиться, а моей гравитацией являются цепи, что крепко держат меня здесь. Твои крылья не знали неволи, они в широком размахе стремятся обуздать ветер и покорить весь мир. Мои руки давно перестали быть чистыми, кажется, цвет сажи стал для них родным, а запеченная кровь от маленьких порывов страха и переживаний – содранной кожи, представляется не такой ужасной, как в начале. Казалось, воздух всегда был твоей стихией, а я все не мог найти себя. Ты символ свободы, твои просторы – небо. А я забыл значение этого слова и все, чем питается мой мозг, все, благодаря чему я жив, – воспоминания. Они говорят, что я больше никогда не увижу мир. Весна станет для меня подарком, если мне удастся в последний раз увидеть, как расцветает сад. Какую радость приносит она людям, что устали от мороза и теплой одежды. Мой последний шанс. Но я не почувствую теплоты летних ночей и не услышу умиротворяющего звука сверчков на фоне. Жару я, конечно, не переносил, и в этом, наверное, ирония моего лета, которое никогда не придет. Когда ты увидишь падающую звезду, загадай за меня желание, ведь оно у нас одно на двоих. Мое одиночество всегда скрашивала одна прекрасная женщина. Мы любили говорить о временах года, каждый по-своему описывая свои ощущения. Она была зимой. С виду лютой и злой, но с самыми добрыми глазами, которые я когда-либо видел. Голубыми, как камень ультрамарина. Ее каштановые волосы, всегда чудно завитые, прекрасно сочетались с ее образом. И главным атрибутом женщины-зимы был, пожалуй, белоснежный халат. Он не угнетал меня и никогда не раздражал, потому что запах медикаментов перебивал горячий шоколад, которым она угощала меня во время наших бесед. Эбигейл. Я благодарен ей за каждую «конечность» нашей бесконечности. Прошлая осень. Палата, в которой искусственное освещение заменяют свечи. - Дорогой, скажи, а ты любил когда-то? – спросила женщина, сидящая напротив молодого человека. В ответ последовала искренняя, но такая до боли грустная улыбка. По ней все сразу можно было понять, но Эбигейл ждала туманного взгляда зеленых глаз, который поведал бы ей намного больше. - А перестану ли? – тихо спросил Джерард, кажется, больше у себя, нежели у женщины. – Эбби, единственное в чем я уверен в этой в жизни, так это в своих чувствах. Любовь? Зависимость? Жизнь. Он – моя жизнь. - Опиши его, милый – сказала она, складывая руки на коленях, - я хочу знать, как он выглядит. - Знаешь, если ты когда-нибудь имела возможность гулять в лесу летом и наблюдать палитру цветов: от грязно-болотного до ярко зеленого, которые разбросаны по листьям, коре деревьев и ветвях, значит ты представляешь цвет его глаз. Они были огромными, нет, правда, просто громадными. И каждый раз я думал, как может быть кто-то настолько прекрасным в этом мире. Однажды я понял, что парень мог бы просто ходить по городу и только лишь за свои очаровательные глаза получать милые взгляды в ответ. Но они никогда не сравнились бы с его улыбкой. Самая искренняя, самая чистая улыбка из всех, которые я когда-либо имел возможность видеть, в прямом смысле «от уха до уха» уже раз убила меня. Ты смотришь на него и думаешь, за что заслужил лишь взгляд этого ангела. - И это была любовь с первого взгляда? – наконец спросила Эбигейл. - Как для моей сказки – да. Джерард не раз вспоминал именно этот вечер, потому что рассказывать о красоте его ангела - необыкновенное удовольствие. Каждый раз по-новому описывать черты его лица, прокручивать в голове изображение каждой родинки и шрама – это все равно что составлять портрет из воспоминаний. Знаете, лучше всего он запомнил их ночь откровений. Не первый поцелуй или секс, а полное обнажение души и тела друг перед другом. Это были не просто вопросы о жизни, а их игра. Джерард абсолютно точно помнит, как всю ночь напролет исследовал тело Фрэнка, одержимой жаждой узнать абсолютно все. Они играли без слов, потому что язык в то время играл совсем другую роль. Каждый следил за взглядом и самым незначительным движением. Рука к руке, взгляд, такой сканирующий. Они были как два молодых льва, которых выпустили на арену. Глаза отдавали блеском, а тело будто ощущало самое незначительно движение напротив. Они не казались противниками, а сцена не отдавала излишней напыщенной страстью. Как на редкость молодые, но разумные юноши, они знали чего хотели от друг друга, но ни один не нарушал правил, никто не напал со спины. Ты демонстрируешь любовь, а не свою животную страсть, потому что немая игра повышает твои чувства до пламени в сердце. Туманный взгляд, подмигивание, улыбка, смех. Господи! До какого же восторга доводили эти, казалось бы, незначительные действия. Они не искали подтверждения в слове «люблю», а воссоздавали его языком тела и жестов. Таких вечеров больше не было, потому что первый стал эмоциональным пиком для каждого. Как на коре деревьев возлюбленные вырезают свои имена, так Джерард с Фрэнком прожгли в друг друге своим взглядом маленькие метки. Их отношения – это не свидания, не слова любви, а после обручальные кольца, это ожоги самого сильного чувства. Прошлое Рождество. Огни гирлянды на стене, вместо свеч, все в той же палате. - Милый, у меня для тебя подарок, - открыв дверь, сказала Эбигейл. Джерард смотрел в окно и ждал снега. Он думал, где же тот самый атрибут его ненавистной зимы. - Все хорошо? – спросила женщина, подойдя к окну следом и легко коснувшись плеча парня рукой, так, что тот обернулся. – У меня есть кое-что для тебя, и я хочу ненадолго увидеть твои сияющие глаза. Они присели на кушетку, и Джерард принялся распаковывать свой подарок. И, сняв упаковку, Эбигейл все-таки добилась своего и увидела того самого ребенка внутри молодого мужчины. - Вау, это именно то, о чем я и не мог мечтать! Под слоями подарочной обвертки была запечатана новая коробка сухой пастели. Возможно, это была задумка женщины, но она не вмещала ни единого яркого цвета, а лишь все оттенки черного, серого и единственный белый мелок. - Спасибо, Эбби, это потрясающе. Всю зиму Джерард рисовал. Белизну за окном он превращал в темень на листе бумаги. Однажды он нарисовал Эбигейл и подарил ей портрет двадцать восьмого февраля – в последний день зимы. С приходом весны впервые за все время Джерард согласился на прогулку в саду. Он знал. Его внутренний таймер подсказывал. Лабиринт на территории больницы казался развлечением для детей, что вместе со своими родителями приезжали проведать своих родственников здесь. А Джерард сидел на любимой лавочке под огромным деревом, которое скрывало его от лучей солнца, и наслаждался благоуханием весны. Таким приятным и единственным, с ноткой цветов, запах которых разносил ветер, что придавал свежести и терпкости, такой законченности букету ароматов. Лето. На один голос больше в палате уже не такого тихого одиночки. Послышался стук в дверь, и Джерард дал согласие на то, чтобы в его палату зашли, и сам обернулся в ожидании. В палату зашла Эбигейл и невысокий юноша, который, накинув капюшон на голову, уставился в пол. - Джерард, добрый вечер. Я прошу прощения, что потревожила тебя, но, мы, кажется, немного напутали с обновлением данных, и ты наш последний вариант, – сдержанно объяснила женщина и получила кивок в знак согласия, - Этому юноше сегодня негде ночевать, и, если бы ты позволил, мы бы принесли сюда кушетку, и он переночевал в твоей палате. До этого времени, настолько тесного контакта у Джерарда не было ни с одним человеком, что было риском как с его стороны, так и со стороны врачей. - Я думаю, я не против, - ответил Джерард. - Вы ведь сильно не потревожите меня, молодой человек? – обратился он к парню. И, стоя за спиной Эбигейл, мальчик покачал головой, продолжая смотреть в пол. - Отлично, тогда я пойду разберусь с рабочими и вернусь к вам уже в полной готовности, - сказала женщина и вышла из комнаты. Джерард рассеянно кивнул и сел обратно на свою кушетку. Мальчик все еще продолжал отгорожено себя вести, что только подогревало жар мужчины. - Эй, парень, может, ты скажешь как тебя зовут? Или хотя бы снимешь капюшон? То, что я запасной вариант не делает из меня маньяка, - шутливо отговорился Джерард, смотря в сторону юноши. - Фрэнк, – послышалось откуда-то из-под капюшона. Сначала Джерард ничего не понял и просто смотрел в стену, пока в голове не щелкнул маленький рычажок, пуская сигнал по всему телу. Ему отчаянно хотелось верить. Он должен был снять его капюшон, он должен был взглянуть в глаза парня. - Джерард, приятно познакомится, - начал он. - Тебе не жарко здесь, может, скинешь верхнюю одежду? Парню действительно становилось жарко, но он не мог перебороть себя и свою стеснительность. Хотя, все-таки ему предстояло здесь ночевать, поэтому он медленно начал снимать свою кофту. Джерард решил помочь, но, резко поменяв план действий, быстро приблизился ко Фрэнку и, двумя руками обхватив его лицо, взглянул в глаза. Схожесть была поразительная. Огромные глаза смотрели на него с явным испугом, пока Джерард пытался словно заглянуть в душу. Пошатнувшись, Фрэнк начал вырываться, но старший не отпускал его лицо. - Это действительно ты?! Правда? Господи, Фрэнк! – начал кричать Джерард, пытаясь обнять парня. - Отпусти меня! Не трогай, Джерард, отпусти меня!!! Но мужчина не слышал его, он был в своем маленьком мире, и его обожженное именем сердце вдруг начало биться ужасно быстро. Он не слышал ничего, кроме внутреннего голоса, что твердил о том, что его ангел здесь. Джерард не контролировал свое тело и молча пропускал сквозь себя абсолютно все воспоминания. Вся его сущность терпела огромное напряжение, а сердце боролось, то ли за жизнь, то ли за любовь. На крики прибежала Эбигейл и работники. С того самого дня Джерард больше не разговаривал. Его замкнутость вдруг с малой горки, на которую собственными усилиями он забрался, борясь с самим собой, упала в самую глубокую пропасть. Этой осенью его пересилили в другую палату. Она казалась намного меньше. Джерард чувствовал себя животным, которого пересадили в клетку поменьше. Эбигейл теперь приходила только как медсестра, периодически присматривая за состоянием мужчины, которое, кстати, становилось все хуже и хуже. Он был сломлен. Психически, эмоционально, морально. Он был сломлен настолько, насколько это было вообще возможно. Джерард постоянно рисовал, доставая запасы сохранившихся мелков. Он начал сдирать кожу с пальцев, отчего листы частично были покрыты кровью. Если бы автором такой картины был знаменитый художник, люди, взглянув на нее, сказали бы, что это шедевр, а Джерарду просто досталось на пару таблеток больше. Зима. Он лежал под двумя одеялами, потому что начало декабря оказалось достаточно морозным. Его голова давно отдыхала от всех мыслей, что казалось самым ужасным наказанием для Джерарда. Он хотел вспоминать, хотел, чтобы кто-нибудь пустил маленькую искру в его машину времени и он снова начал видеть перед собой счастье без слов. Решив попытать удачу, Джерард встал и подошел к комоду, где хранил все предметы гардероба и, конечно же, рисунки. Взяв тот, за которым он изначально шел, он завернулся обратно в одеяло и смотрел на каждую деталь рисунка. Смотрел на немного вьющиеся на кончиках волосы и вспоминал, какие они на ощупь. Выгнутые брови казались самыми идеальными дугами, такие могла создать только природа, такие были не под силу даже лучшему визажисту. Пройдясь по ним, пальцы немого художника снова стали темно серыми, цвета сажи… За окном пошел снег. Как бывает в сказках, такой пушистый, такой мягкий, будто бы мех, падающий с неба. Казалось еще пара часов, и все заметет. Сад покроется белой мантией, а работникам на утро будет дано задание по расчистке дороги. Джерард не знал, что впоследствии этот снегопад объявят самым сильным за последние года, и заметет буквально весь город. Он уже спал. Но он знал наверняка: портрету в его руках не хватает цвета. Так чертовски много цветов: от грязно-болотного до ярко-зеленого. Потому что только один человек имел такие глаза, и среди всего черно-белого мира, среди всех его этюдов лишь этот человек с крыльями ангела заслуживал иметь такие глаза на своем портрете. Джерард нарушил свое слово лишь раз. Написав короткое «я тебя люблю» снизу, там, где заканчивались линии. Так он отплатил за то, что больше никогда не увидит Весну. Так, он пытался вспомнить того, кто смотрел на каждую падающую звезду умолял, чтобы его не забывали и всегда любили. —√V»——^√\——♥~√V——^√V————————————