сицилийская Богоматерь

Роман плачет все время. Питер ни разу в жизни не видел ничего страшнее. Включая тот раз, когда варгульф сожрал с него лицо. И тот случай, когда его дед перекинулся, чтобы разорвать забредшего на их территорию вендиго. Питер тогда даже не знал, что дед – оборотень. Он тогда, блядь, еще в школу не ходил. Да. Даже если включить еще много, много случаев, даже если включить все случаи, собрать их в пучок, перебинтовать изолентой и украсить бантиком – все равно никогда ему еще не было так страшно. Они ищут Надю три дня. Прочесывают все контакты этого гребаного птеродактиля с крыши, все контакты ебанутой суки Миранды, изо всех сил тянут за каждую ниточку, которая уводит от этих двоих дальше, в пустоту, в непроглядную вонючую темень, в которой может скрываться девочка. Питер спал один раз. Целых сорок минут, на диване в приемной Белой Башни. Дальше вестибюля его не пустили - сочли бомжом. «Мы не собираемся у вас ничего покупать, сэр», кривя губы, выплюнул консьерж, одетый в белый костюм. «Я Питер. Меня зовут Питер», сказал Питер. Консьерж посмотрел на него с жалостью. «Нам ничего не нужно, мистер Питер», произнес он по слогам, словно умственно отсталому. Из-под отворота его лацкана выглядывал «ролекс», стоимости которого хватило бы на то, чтобы год содержать целого Руманчека. Питер пожал плечами и сказал, что тогда просто посидит. Жаль, он проспал, как Годфри пробил консьержем две гипсокартонные стены. Да. Когда Роман пробивал консьержем стены, он тоже плакал. Он плачет перманентно, словно он - сицилийская статуэтка Богоматери. Церковь признала ее чудом. Слезы льются из его здоровенных, странных глаз все время. На щеках раздражение. Веки опухли, выглядит он ужасно. Встав ему навстречу, Питер сразу похвастался, что поспал сорок минут. Роман похлопал его по плечу и пообещал, что купит ему косточку и резиновый куриный трупик в ближайшем супермаркете. Он ведет себя как обычно, просто все время плачет. Когда разговаривает по телефону. Когда ест. Когда ругается. Когда курит и когда бежит. Особенно когда бежит. - Давай колись, - требует Питер, пока они едут в лифте на подземную стоянку. Безупречная белизна помещения нагоняет на Питера оторопь. Лифт двигается беззвучно. Двери у него открываются беззвучно. И за ними все тоже белое и беззвучное – если б не сицилийская Богоматерь, Питер бы даже не понял, что они уже приехали. Роман ведет их через коридоры. Наконец – привычный бетон, асфальт и припаркованные машины. Питер рад им, словно дорогим гостям. Да. Всегда, когда ему приходится оказаться внутри Белой Башни, он с нетерпением отсчитывает минуты до тех пор, когда можно будет снова выйти на свет. - Нашел адрес его секретарши, - говорит Роман. Он засовывает в рот сигарету, и Питер привычным движением зажигает спичку и ставит ладони домиком, чтобы он мог прикурить. Руки у Романа трясутся, словно у запойного алкоголика, наркомана во время ломки или упыря, который слишком давно не ел. Питер зажигает ему сигареты. Питер хороший друг. Питер ему и задницу подотрет, если так будет надо. Несмотря на то, что творится вокруг, он помнит, что все еще не заработал прощения. Они добираются до дома, в котором снимает квартиру секретарша доктора, в рекордные сроки. На звонок в дверь никто не реагирует. Роман начинает стучать по ней руками и ногами, и дверь открывается. Соседняя. На лестничную площадку выходит древняя старушка в зеленом халате с дробовиком наперевес и велит им убираться, пока она не вызвала полицию. Роман пристально смотрит ей в зрачки своими здоровенными, влажными, полными слез глазами. Старушка опускает дробовик и уходит обратно в дом, чтобы спустя несколько секунд вернуться с запасным ключом. - Благодарю вас, мэм, - вежливо говорит Роман. – Приятного вечера. Питер закатывает глаза. Старуха улыбается Годфри, обнажая в улыбке голые десны. В квартире секретарши нет никого, кроме здорового серого кота. В миске на полу давным-давно не осталось еды, но кот не выглядит голодным. Питер чувствует дуновение ветерка на своем лице: так и есть, окно разбито. Занавески хлопают. Хреново, конечно, но зато котяра от голода не подох. Питер берет его на руки. Кот кладет передние лапы ему на грудь и заводит моторчик. Прямо как Феликс когда-то. - Выглядишь умным, - говорит Питер коту. Годфри оглядывается на него, сканирует его своими глазищами. – Ты тоже, - на всякий случай говорит Питер. Они обшаривают квартиру менее, чем за четверть часа. Питер – ведомый национальным профессионализмом, Роман – ведомый желанием найти и разорвать. Жилище секретарши не представляет собой ничего особенного. Никаких чертежей здоровенного гнезда, никаких чешуек на простыне, никаких звонков в общество герпетологов-любителей. Холодильник, забитый полуфабрикатами, телик, и вибратор в нижнем ящике прикроватной тумбочки. Все как у всех. На улице Питер силой отталкивает гребаного упыря от дверцы машины. Тот уже нацелился снова сесть за руль. Да. Еще чего! Питер проспал сорок минут и потому у него преимущество. Он садится за руль, сгружает кота нахохлившемуся рядом Роману и выруливает со стоянки. - Ты пропустила наш поворот, дорогая, - бубнит Годфри, поглаживая кота, когда они проскакивают городскую площадь. - Заткнись, ублюдок, - отвечает Питер. – Я потратила на тебя лучшие годы своей жизни. Роман растягивает губы в жалком подобии улыбки. Ему пора сменить шарф – этот уже насквозь промок. - У тебя что, коньюктивит? – интересуется Дестени, открывая им дверь в одних трусах и индийской декоративной занавеске. - Прочь с дороги, женщина. – Питер обнимает ее и целует в щеку. Дестени принимается прыгать, словно ей восемь лет, и сует ему под нос собранную горсткой ладошку – что ты мне принес? Роман сваливает на нее кота. - Мы мыться и спать, - сообщает кузине Питер. Все трое – Дестени, сицилийская Богоматерь и котяра – смеривают удивленными взглядами сначала его, потом друг друга. Питер этого уже не видит. Он идет в душ, раздеваясь на ходу. Если кто-нибудь думает, что он позволит Годфри ночевать в одном из этих стерильных, безликих помещений, которые он по какому-то недоразумению считает пригодными для жилья, у Питера для них выпуск новостей. Дьявол, даже особняк Оливии нравился ему больше, несмотря на то, что там так и смердело смертью и закостенелым обманом. При мысли о лофте – красивом, дизайнерски сконструированном и раздражающе функциональном – ему хочется плеваться. Линда не разрешает ему плеваться. Это мерзко, считает она, будь ты хоть трижды цыган. Роман останется здесь, с ним. Да. В доме, где по утрам просыпаются от мелодичного перезвона ветряных побрякушек на окнах. Где под боком у тебя всегда бутылка пива, кот или друг, а кофеварка не ведет себя так, будто имеет против тебя что-то личное. Роман, похоже, разделяет его мнение. Когда Питер входит в свою комнату, зацепив на кухне пару бутербродов и сделав Дестени страшные глаза, то обнаруживает, что Годфри лежит на кровати лицом в подушку. Питер стягивает с него туфли и укрывает пледом в зелено-коричневую полоску. Роман под пледом тут же скрючивается и съеживается, словно улитка, которую тронули за рожки. Слезоточащие, красные глаза распахиваются, встречаются взглядом с Питером. И его тут же затягивает под одеяло. Питер ощущает себя рыбацкой шхуной, на которую напал кракен. Годфри стискивает его всеми своими щупальцами. Господи Иисусе, сколько человек может плакать? Это физически допустимо? Может, ему теперь стоит больше пить? - Мы найдем ее, - шепчет он Роману в лицо Успокаивающим Голосом, поглаживая его по волосам. Волосы чистые и мягкие и лежат в беспорядке. Не уложены, как раньше, волосок к волоску. Питер не выдерживает и загребает их пятерней, чтобы разлохматить еще больше. Ему так больше нравится. У Годфри насчет ладоней в волосах, похоже, своя интерпретация. Он лезет целоваться. Питер ему позволяет. Давно к этому шло, нечего теперь строить из себя святую невинность. Они даже в ту ночь не целовались. Пялили Миранду в хвост и в гриву, не сводя друг с друга глаз, но не целовались. Питер вспоминает, как в какой-то момент Годфри уперся лбом в его лоб, а он струсил. - Кажется, я заказывал рыженькую, - шепчет он. Роман ухмыляется. - Как? – спрашивает он, и Питер понимает, что он про Надю. У него-то есть несколько идей, но они довольно специфические и в них фигурирует Шелли, так что никто не гарантирует, что если он их озвучит, Роман отнесется к ним благосклонно. Его рот слишком близко к шее Питера, так что он ограничивается пояснением, что «у него есть несколько идей». - А если они не сработают? – ноет Роман. Наверное, и мамочке своей так ныл, когда она покупала ему не те кукурузные хлопья. – Они наверняка не сработают! Питер гладит его по волосам и целует в переносицу. - Тогда пересмотрим «Скуби-Ду». - Че-е-е-ерт, - говорит Роман. - Че-е-е-ерт, - соглашается Питер.