Melancholia

      Он вспоминает белобрысую девчонку, когда в его лицо прилетает вербена. Жжется сука, но понимает, что заслужил. В глазах этой девчонки больше нет наивности, как и мечтаний. Выросла. Теперь не назовешь куклой.       Кэролайн Форбс.       Кэтрин напиздела явно: по белесым клыкам, набухшим венам вокруг черных глаз понятно, что девчонка больше не человек.       Слишком много Кэтрин. Мотает головой, будто отгоняя назойливую суку, а Кэрри смеется и говорит, подавая руку: — Спасибо.       И Деймон не понимает, когда в него воткнут ветку и когда надо свернуть ей голову.       Это не та девчонка, которой недавно должно было исполниться восемнадцать. В её глазах теплится надежда, уверенность, сила и страсть, а не мерцают звезды и отражается пустой океан.       Бонни вблизи стоит и таскается взглядом по нему, будто хочет поджечь. Она умеет — он знает. Она не станет — он понимает. Она подыхает — он чувствует. Деймон чувствует грязь, страх, черноту за милю от Беннет: ведьмы чуются иначе людей. Ему хочется съязвить, но в её глазах отчаяние, а на языке жжется проклятие. Он бы кинул в неё что-нибудь, да под тяжелым взглядом Стефана как-то хочется сделать неприятнее только братцу.       А тот о чем-то пиздит со смуглым волчонком Локвудов.       Волчонок скалится при одном упоминании о старшем братце всеми любимого — и излюбленного — Стефана, но молча терпит едкие слова Деймона. Локвуд слишком долго учился контролю, чтобы все пустить наутек, чтобы подорвать доверие Кэролайн, чтобы взъебать спокойствие Мистик Фоллса.       И рядом стоит Гилберт. Уже не полудохлый, обдолбанный, не складный мальчишка, а громоздкий, высокий, с саженью в плечах парень, когда-то желающий вырвать сердце и ему, и Кэтрин за укусы, слабости, боль Викки Донован, мирно сейчас покоившейся на кладбище. И по взгляду карих глаз понятно, что Джереми хочет вырвать прогнившее сердце Деймона сейчас тоже. — Хули палишь меня, как будто я перед тобой в пеньюаре и с третьим размером? — ехидствует Сальваторе, отодвигая вербеновую настойку подальше: Стефан подготовился к его приходу. — Братец, я что-то не понимаю. Зачем меня звать, если тут разве что вода без волшебных ведьминых прибамбасов? — Ты не должен отвлекаться, — отвечает, нахмурившись, Стефан, отвлекаясь от разговора — ненужной болтовни с блохастым — с Локвудом, — хоть что-то найдем — выпьешь. — Какой ты скучный, братишка, — хмыкает Деймон, косясь на напряженного Гилберта, — да расслабься ты, не съем я тебя: ты не в моем вкусе.       Кэролайн пропустила смешок, пока Джереми, насупившись, выходил из особняка с Бонни, еле дышавшей в помещении с таким количеством магии и энергии.       Сальваторе ухмыльнулся и мысленно подмигнул Майклсон, строившей глазки Стефану. Ничего не изменилось. Ничего не поменялось. Кроме исчезновения Кэтрин. Кроме того, что на месте Кэтрин сейчас была Ребекка, метавшаяся от одного брата к другому, зная, что с Деймоном может быть любовь лишь на одну ночь, а для Стефана она слишком безумна, нестабильна и недолговечна.       Мистик Фоллс оставался туманным, поганым и прогнившим.       Ему не хватало лишь страсти, а здесь только смрад, смерть, одиночество, предательство, ничтожность, боль, гниль, чернота и куски его оплеванной и втоптанной в грязь любви. Ни Кэтрин, ни матери, ни прощения брата. — Где твой братец, Бекки? — Шляется где-то, ему за периметр города нет ходу, — пожала она плечами и хихикнула, — бесится, наверное, местного охотника караулит или у бабки Беннет ошивается: у той занятные вещицы есть, которые ему всегда нравились. — И чем же мне тогда заняться? — Не знаю, — хмыкнул Стефан, — погоняйся за кроликами, вступи в Гринпис, помоги Шейле избавиться от Кола, найди в архиве дневник Эмили Беннет, может? — Мемуары ведьм? Подойдет, — фыркает Сальваторе, на бегу чмокая в щеку Кэрри, вздернувшую припудренный носик, — не гнушайся, блохастый, не падок на бешенных вампирш. — Твой опыт говорит об обратном, Сальваторе, — отзывается Ребекка, заслуживая еще один укоряющий взгляд Стефана.

***

      Деймон ухмыляется, встречая Рика.       Рик же наводи прицел арбалета на Сальваторе.       Две стопки виски, устаревшие воспоминания и одна женщина.       Изабель Флемминг. — Вот помнишь, как она уходила среди ночи, будто бы подруга напилась и устроила дебош? — Помню, как потом приходи с засосами и укусами. — Это-то да, но с подругой тема — правда. — А что с ней было? — Я переспал с ней, а потом сказал, что между нами ничего не было, — хмыкает, запивая слова спиртом, — а она вербену пила. — Как она тебе еще шею не свернула, — подавил смешок Зальцман, допивая виски. — И чего ты это вообще обратил внимание на неё?       В Аларике бурлит ненависть и ревность.       Деймон пожимает плечами и не смотрит в глаза друга.       Они оба знают, что для Сальваторе не нужны причины. — Как Дженна поживает? — Сальваторе, — шипит Зальцман, — ещё одно слово и я не побоюсь на тебя стрел потратить. — Понял, — капитулировал Деймон, поднимая в примирительном жесте руки, — а вообще, что за муть тут снова творится? — Тебе сначала самого или ближе к этому пиздецу? — Сам решай: твои способы заставить меня заснуть сейчас терпят крах. — Вербену чувствуешь? — Там её слишком мало, чтобы я на время даже отключился.       Рик запивает смех трехлетним виски.       Деймон не реагирует, не понимая, зачем и для чего приехал из Нью-Джерси в дрянной город в Вирджинии.       До полной луны несколько недель, а в его крови нет и грамма Кэтрин, обещавшей вернуться к апрелю. Того года. — Ты уехал, а через полтора месяца вернулся Стефан. Он искал тебя. А с ним и двое первородных. Они искали медальон Эмили, который ты, — хмыкает Зальцман, — давно обменял у Шейлы на книжку. — Про салемских ведьм? — Она самая. Беннет установила границу, чтобы другие вампиры не прошли в город, а здешние, следственно, не смогли выйти. Никто ничего не знал, с какого хрена здесь поселились первородные, только Стефан. — И кто-то границу сломал, раз я здесь, раз некоторые могут выходить и у Ребекки встают волосы дыбом при словах, что нихрена мы не сможем исправить? — Тебе кто-то рассказал уже? — запив вопрос спиртом, фыркнул Рик. — Ну вкратце меня посвятили в суть дела, но подробностей никто не говорит, — пожал плечами Сальваторе.       Рик нахмурился.       Деймон уставился на него.       Они оба понимают, что в этом виноват лишь один человек — или вампир. — Из-за тебя граница между мирами потерпела разлом. — Что? Я, конечно, не защитник обездоленных, но и не враг себе. — Ты, спасая Кэтрин из мертвых, разрушил и кулон, и границу. И в предназначении этого кулона было не только закрытие Пирс в темнице, но и сохранении баланса. — Чего? — Майкл, первородный вампир, охотник, страшный кошмар всего существующего, проснулся, когда ты сломал границу. Баланс разрушен. Магия на момент пропала. Двери открылись тогда, когда магии не стало, следовательно, Майкл очнулся.       Деймон не чувствует вины.       Рик знает, что Сальваторе наплевать на всё.       Они оба понимают, что нет выхода у них, если Бонни помрет от избытка магии в её крови. — Граница сломалась в прошлое полнолуние, когда за амулетом, каким-то бесхренарием и кровью феникса приперлись два кровососа с ведьмой. Бац! — руками махнул Рик, чуть не уронив стакан. — Ни границы, ни парочки зубов у Локвуда, ни выхода. — Хм, — фыркнул Сальваторе, — а то-то ведьма полудохлая ходит, она держит границу? — Пытается, — пожимает плечами Зальцман, — по крайней мере ей это удается, а потом неизвестно что будет. — И что вам надо от меня тогда?       Рик пожал вновь плечами.       Деймон недобро зыркнул, а затем фыркнул.       Рик слышал звук закрывающейся двери и последующий хлопок замка. Сальваторе ему друг, но не тот, за которого он бы шкурой рискнул. Деймон слишком много пиздеца вносит в их жизнь.       Аларик не мог сказать, что Деймон прольет кровь для ритуала по предложению его брата. Зальцман помнит, как Сальваторе говорил, что вечность у него из-за Стефана, для Стефана, чтобы Стефан не был один.       Деймону необязательно знать, что его братец возложил его вечность на алтаре, а потом оборвет её. Ведь его вечность для Стефана.