Времени - сколько угодно

Тадокоро не печется о Макишиме: ему плевать, гуляет ли он потный по сквозняку после гонки, его не волнует, куда он уходит после занятий в клубе, он не звонит ему на выходных, чтобы услышать, что все в порядке. Тадокоро добрый малый, но его нельзя назвать предупредительным или тактичным, больше всего он похож на огромный ледокол, который спокойно и неотвратимо рассекает толпу, как воду. Макишима идет вслед за ним, и толпа смыкается за его спиной, шумя и волнуясь, как море. В небе переливаются отголоски фейерверка, издали доносится музыка — фестиваль удался на славу, еще не скоро площадь успокоится и уснет. Но им уже пора в гостиницу. — Здорово было, а? — радостно говорит Тадокоро, оборачиваясь. Макишима вымученно улыбается. — Да, — говорит он и, подумав, добавляет. — Хотя выпивка была лишней. — Будет мутить — скажи, — коротко говорит Тадокоро и снова отворачивается, убыстряя шаг. Макишиму мутит, но не от выпитого, а от того, что на Тадокоро оно никак не повлияло. Он слишком большой для того, чтобы его подкосило несколькими банками пива. Макишиму это бесит. Он идет следом и сверлит спину Тадокоро осуждающим взглядом. Ему хочется содрать с него футболку и провести языком вдоль спины — от шейных позвонков до самого копчика. А потом развернуть, уложить на кровать и сделать с ним много разных приятных вещей. — Почти пришли, — негромко говорит Тадокоро, снова оборачиваясь. Его лицо делается обеспокоенным. — Эй, Макишима. Тебе плохо? — Мне очень хорошо, — сдавленно отвечает он, стараясь не смотреть на Тадокоро. — Я прекрасно себя чувствую. Если бы он недавно не подстриг челку, можно было бы спрятать взгляд за ней. Но его челка теперь слишком короткая для этого. Дурак. — Дурак, — сердито подтверждает Тадокоро, обхватывая его за плечи. — Ты еле ноги переставляешь. Никогда больше не позволю тебе пить. Макишима вздрагивает: хватка у Тадокоро крепкая, но бережная, и он горячий, как печка. От него пахнет пивом и чужим сигаретным дымом, а еще им самим, и от этого странного сочетания у Макишимы совсем уплывают мозги. Еще немного, и он просто повиснет на друге, как девчонка, и предложит делать с собой все, что угодно. Стыдно-то как. — Я сам... — вяло сопротивляется он, но Тадокоро неожиданно жестко сжимает его и тащит к гостинице, заставляя быстрее перебирать ногами. Макишима на миг прикрывает глаза и облизывает пересохшие губы, представляя, как прижмется к его рту и толкнется внутрь языком. И будет вылизывать его до тех пор, пока посторонние вкусы не исчезнут, и останется только Тадокоро. — Пришли, — коротко говорит тот, толкает вперед дверь. За стойкой сидит дедуля — божий одуванчик. Он привстает, видя их, но Макишима мотает головой — нет, все нормально, я не ранен, просто пьян и меня тащит тот, кого я хочу больше всего на свете, у меня сердце колотится как бешеное и встанет сейчас все, что можно, а так все прекрасно. Старичок садится, утыкаясь взглядом в брошенную было газету. Тадокоро ведет его в номер. Макишима считает ступеньки, чтобы не сорваться на слабость и не сказать что-нибудь глупое. Или чтобы не прижаться к нему и не полезть целоваться. В горле собирается горький комок, Макишима пытается сглотнуть его, но не выходит. Его тошнит. — Сейчас, сейчас, — бормочет Тадокоро, толкая дверь их комнаты. Макишима все-таки вырывается из его хватки и, пошатываясь, бредет в ванную. Падает перед унитазом и его долго, мучительно выворачивает. Тадокоро в это время придерживает его волосы, чтобы не мешались. И гладит его по содрогающейся спине широкой горячей ладонью — от шейных позвонков до поясницы. Когда Макишима заканчивает, Тадокоро встает и тянет его вверх. Прижимает собой к раковине, включает воду, помогает умыться. Макишима млеет от ощущения его тяжести на себе, пусть даже и так. Он отфыркивается от холодной воды, с наслаждением глотает капли и представляет, как сейчас Тадокоро возьмет его за бедра и прижмется плотнее, потрется об него. И как... — Спасибо, — сипло говорит он, когда Тадокоро заворачивает кран и дает ему полотенце. Тадокоро отступает от него, смотрит задумчиво и непривычно серьезно. — Не за что, — улыбается он неискренне. — Я ведь твой друг. Макишима кивает и вытирается, надеясь, что Тадокоро уйдет раньше, чем он закончит, и не увидит его лица. Мягкое полотенце быстро впитывает влагу, но Макишима не торопится отнимать его от лица. Потом отворачивается от Тадокоро и глухо говорит сквозь ткань: — Я вымоюсь, наверное. Спасибо за помощь. В груди собирается колючий царапающийся комок, щеки горят. Все, что нужно сейчас Макишиме — это остаться наедине с собой и понять, как вести себя дальше. Мысли разбегаются, как тараканы. — Зови, если станет плохо, — серьезно говорит Тадокоро, делает несколько тяжелых шагов и хлопает дверью. Макишима убирает полотенце и смотрит на свое отражение в зеркале. У его отражения больной, жалкий вид. — Никогда больше не влюбляйся, — говорит он сам себе. — Тебе не идет. Он медленно раздевается, путаясь непослушными пальцами в пуговицах, и моется до тех пор, пока сверху не начинает литься холодная вода. Потом заворачивает кран и буравит взглядом покрытую конденсатом стену. Капли ползут вниз медленно, гипнотизируя его. Когда он набирается решимости и выходит из ванной, в спальне темно. На кровати Тадокоро — гора, накрытая разноцветным одеялом. Гора медленно вздымается и опускается в такт дыханию. Макишима тихо скользит к себе и закрывает глаза. Он засыпает быстро, едва голова касается подушки. Утро наступает быстро. Если бы Макишиму попросили описать Тадокоро одним словом, он бы замешкался, выбирая между словами «надежность» и «раздражение». Тадороко как бастион, неприступный и сильный. А еще настойчивый, безжалостный и полный оптимизма. Иногда Макишима ненавидит его за это. — Ну что? — ухмыляется Тадокоро, нависая над ним в предрассветных сумерках. — Пойдем? Его громоздкая фигура четко очерчена в слабом свете, льющемся из окна. Макишима открывает глаза и на миг замирает, давясь воздухом: Тадокоро слишком близко, можно протянуть руку и дотронуться, почувствовать тепло чужого тела. Сердце заходится рваным диким ритмом. — Мхххпф, — невнятно отвечает Макишима и закрывает глаза, потому что к такому он точно не готов. Он не готов ни вставать в несусветную рань, ни тренироваться, ни видеть Тадокоро. Ему слишком стыдно за вчерашний вечер, когда, в надежде споить Тадокоро, он поплыл сам. Стыдно за то, что его пришлось тащить до гостиницы. Стыдно за то, что после он делился с унитазом своим богатым внутренним миром — на глазах у него. «Боги меня испытывают», — мрачно думает Макишима, мученически сводя брови. Он благодарен мирозданию за то, что Тадокоро уснул раньше, чем он вернулся из ванной. Пришлось бы с ним разговаривать, а учитывая, что Макишима плохо контролировал то, что говорил, когда был нетрезв, это могло обернуться бедой. В мечтах Макишима всегда был смелым. Он мог забраться в душевую кабину и представить себе, что рядом с ним там стоит Тадокоро. Что он прижмет его собой к прохладной скользкой стенке. Сверху будет литься вода, у Макишимы подкосятся ноги, но Тадокоро удержит его. Макишима мог бы представить, как Тадокоро развернет его, сползет вниз и возьмет у него в рот. Реальность с его мечтами не имеет ровно ничего общего. Настоящий Тадокоро тянет с него одеяло, хватает горячими ладонями за ноги и пытается заставить проснуться. Макишима молча отбивается, но Тадокоро правда как ледокол, с ним невозможно бороться. — Давай-давай, — смеется Тадокоро, не слушая возражений. — На улице хорошо, свежо, тебе сразу станет лучше. «Мне станет лучше, если ты сейчас ляжешь на меня, вдавишь в постель и трахнешь», — хочет сказать Макишима, но вместо этого покорно вздыхает и хрипло приказывает: — Отстань от меня, я встаю. Тадокоро тут же прекращает свои издевательства: скатывается с его постели и даже поправляет одеяло. — Сразу бы так, — говорит он и сует под нос стакан шипящей воды. — На, выпей. Сильно голова болит? — Спасибо, — бормочет Макишима, спуская ноги на холодный пол. Кожа сразу же покрывается мурашками. От заботы Тадокоро ему становится только хуже. Он настоящий друг, надежный и заботливый, никогда не позволит раскиснуть, подбодрит в нужный момент, даже даст лекарство от похмелья. Но что делать, если его хочется до черных точек перед глазами, и хочется уже давно? Терпение Макишимы скоро пойдет трещинами и осыплется под ноги, оно уже начало давать слабину. — Иди умойся, — тем временем говорит Тадокоро, начиная подбирать свои вещи с пола и натягивать их на себя. — Взбодришься. Макишима медленно тянет воду, следя за ним взглядом. Коротко остриженные волосы, мощная шея, широкая спина… Сглатывает, вспоминая, как хотел вчера снять с него футболку и провести языком вдоль позвоночника. Опускает взгляд ниже, на обтянутую черными трусами задницу, и ненадолго выпадает из реальности. Приходит в себя только тогда, когда зубы клацают о край стакана, а Тадокоро подходит, чтобы забрать его. Макишиму окутывает его запахом, по спине бежит дрожь предвкушения. — Совсем плохо, да? — сочувствует Тадокоро. Макишима поднимает взгляд и проваливается в черную дыру. Тадокоро щурится, глядя на него в полутьме, и от его взгляда грудную клетку сдавливает огромными безжалостными тисками. — Уже лучше, — нехотя разлепляет губы Макишима. — Иди первый, я сейчас. Он вздрагивает, когда Тадокоро сильно сжимает его плечо, и сидит, глядя перед собой, занавесившись растрепанными волосами. Тадокоро кивает ему и идет в ванную, уже почти одетый. Макишима вздыхает с облегчением, когда слышит стук двери. В горле почему-то сухо. Макишима с трудом сглатывает и начинает искать взглядом свою одежду. Когда они оба заканчивают утренние процедуры и выходят из комнаты, гостиница еще спит. Скрип старых рассохшихся половиц разносится по коридору гулким эхом. Макишима шагает очень тихо, зато Тадокоро прет напролом, и пол под ним охает и жалуется, петли открываемых дверей пронзительно взвизгивают. Макишима морщится, ему кажется, что они разбудят всех: и остальную команду, и других постояльцев, и старичка за стойкой. — Медведь, — бормочет он недовольно в спину Тадокоро, но тот привычно пропускает его замечание мимо ушей. Они выходят на улицу; солнце только начинает вставать, дует легкий прохладный ветер. Макишима дрожит от холода, потом глубоко вдыхает и пытается расслабиться. Тадокоро уже разминает мышцы, стоя к нему спиной. Он стартует раньше, чем Тадокоро заканчивает разминаться, и спиной чувствует его недоумевающий взгляд. Наверное, потом стоит извиниться перед ним — и за вчерашнее, и за то, что с ним приходится постоянно возиться, и за сегодняшнюю слабость. Макишима не уверен, что смог бы поддержать светский разговор. — Для меня это слишком, — говорит он сам себе, пригибаясь к рулю. Трасса идет под уклон, изгибающаяся серая лента дороги поблескивает в лучах утреннего солнца, деревья по обочинам смазываются в серо-зеленую полосу. Он уже окончательно перестает понимать, что с ним происходит: раньше сдерживать себя получалось гораздо лучше. Наверное, у всего есть предел, и у его терпения в том числе. А ведь когда-то Макишима считал, что его эмоциональный диапазон не больше, чем у камня. — Макишима! — орет Тадокоро издалека. — Стой! Макишима вздрагивает и чуть не виляет в кусты, но успевает вовремя вывернуть руль. Сердце заходится бешеным стуком, в горле пересыхает. Он глубоко вздыхает и останавливается. Тадокоро нагоняет его слишком быстро, он не успевает подготовиться и изобразить на лице скучающее выражение. Только взбалтывает в руках бутылку с водой, рассеянно глядя себе под ноги. Волосы взмокли от пота, и теперь хочется содрать с себя шлем, но ему еще ехать. — Это что сейчас было? — непонимающе спрашивает Тадокоро, тоже съезжая ближе к обочине и ставя велосипед так, что Макишиме пришлось бы его обходить, чтобы продолжить путь. — Макишима, ты что? — Ничего, — он старается непринужденно улыбнуться, но по недоверчивому лицу Тадокоро понимает — не получилось. Улыбка сползает с его лица, Макишима вздыхает и ставит ногу на педаль. — Дай я проеду, — говорит он тускло. — Я должен... — Никуда ты не поедешь, пока не расскажешь, что с тобой происходит, — неожиданно зло говорит Тадокоро и наклоняется чуть вперед, сверля его пристальным взглядом. Макишима моргает, не зная, как реагировать. На его памяти Тадокоро никогда еще не выглядел таким закрытым и жестким — по крайней мере, по отношению к нему. Ощущение оказывается неприятным, будто по спине мазнуло холодным плавником. — Дай угадаю, — щурится Тадокоро, не получив от него ответа. — Что-то на личном фронте? Влюбился? — Да что ты такое говоришь, — наконец, каркает Макишима, чувствуя, как холодеет в животе. Его снова начинает мутить, на этот раз от липкого страха. Горло перехватывает, воздух с трудом проталкивается в легкие и вырывается обратно с глухим сипом. Тадокоро широко улыбается, и от этой улыбки становится только хуже. Макишима начинает медленно пятиться вместе с велосипедом. Обходит Тадокоро, но тот не пытается загородить ему дорогу, только поворачивает голову, наблюдая. Макишима чувствует себя хрупким, стеклянным, когда отходит на середину дороги и снова забирается на велосипед. И рассыпается в крошево, когда слышит за спиной: — Как ее зовут, Макишима? Мне... как другу любопытно. Горло снова сдавливает, а потом отпускает. Макишима давится смехом и мотает головой. — Никак, — отвечает он отстраненно, и снова пытается перестать трястись от немого хохота. — Ее — никак. Он уезжает, оставляя Тадокоро за спиной. Перед глазами у него не серое пятно дороги, а взгляд Тадокоро — закрытый и обиженный Нормально поговорить у них так и не получается: все время кто-нибудь пасется рядом, да и сам Макишима не горит желанием признаваться Тадокоро в вечной любви. Даже смешно: стоит им только остаться вдвоем, как Макишима тут же пытается сгладить неловкость глупыми разговорами и старательно делает вид, что ничего не происходит. — Ну и что случилось? — спрашивает вечером Кинджо, поймав его по пути в комнату. Макишима застывает, не донеся до рта бутылку с водой. Скашивает взгляд, улыбается и невозмутимо уточняет: — О чем ты? Вода уже теплая, нагрелась на солнце. Пить ее неприятно. Кинджо стоит рядом, глядя сквозь очки, и от его пронизывающего взгляда Макишима неожиданно чувствует себя голым. — Вы поругались с Тадокоро, — безапелляционно заявляет Кинджо, засовывая руки в карманы шорт. — Я прав? — В проницательности тебе не откажешь, — неловко смеется Макишима, завинчивая крышку на бутылке. — Ничего такого, Кинджо. Правда. Кинджо качает головой и идет мимо него, ничего больше не сказав. Макишима провожает его взглядом. Пить больше не хочется. Он плетется в комнату, представляя еще одну ночь с Тадокоро на одной территории. Как хорошо, что завтра уже уезжать. Они разойдутся в разные стороны и будут видеться только в клубной комнате. Пройдет пара недель, события последних нескольких дней сгладятся и превратятся в воспоминания, которые померкнут со временем. Он толкает дверь вперед, заходит в комнату и застывает на пороге. Тадокоро сидит на своей кровати среди разбросанной одежды с задумчивым видом. Когда он замечает Макишиму, в его лице что-то меняется, Макишима не может понять, что именно. Просто чувствует, что готов прыгнуть в открытое окно, прямо в колючие кусты шиповника, если Тадокоро сейчас пошевелится. — Привет, — говорит Макишима, осторожно пробираясь к своей кровати. — Собираешь вещи? — Утром будет некогда, — широко ухмыляется Тадокоро, глядя на него внимательно и насмешливо. — Так и будешь стоять? Макишима высокомерно фыркает и садится, чувствуя, как под ним прогибается матрас. Тадокоро начинает складывать футболки одну за другой, горка одежды рядом с ним растет — потом останется только сложить в сумку. Наблюдая за монотонными, уверенными движениями чужих рук, Макишима расслабляется. Тишина кажется почти уютной. — Рассказывай, — добродушно предлагает вдруг Тадокоро, не глядя на него. Макишима вздрагивает, но тут же вытесняет из себя ощущение неловкости. Он старается не думать о том, что мог бы сказать. Голова пустая и гулкая, как котел, внутри черепной коробки взрываются фестивальные фейерверки: красные, золотые, зеленые, синие. Треск от них почти слышен наяву. Что он может сказать? «Знаешь, Тадокоро, я давно в тебя влюбился, но не переживай, со временем это пройдет»? Или незатейливое: «Я дрочу на тебя»? Или «Давай встречаться», как предлагали иногда девчонки на день святого Валентина? Какая глупость. Стены в гостинице старые и тонкие, иногда кажется, что они сделаны из картона: слышно, как в соседней комнате громко хохочет Наруко, и как пытается усмирить его Онода. Макишима тоскливо косится вбок, по привычке поправляет челку, пытаясь загородиться от чужого внимательного взгляда. Он разглаживает непослушную складку на шортах, пока Тадокоро пристально следит за каждым его движением, и его слишком много, даже если он сидит на соседней кровати. — Слушай, — непривычно тихо, почти мягко говорит он. — Может, по мне незаметно, но я волнуюсь. Ты после фестиваля сам не свой. Вид у него строгий — к такому Тадокоро Макишима не привык. Такой он выглядит почти пугающим. Незнакомцем, позаимствовавшим чужое лицо и чужой голос. Будь он незнакомцем, Макишима смог бы, наверное, сказать все, как есть. И даже попытался бы пошутить на эту тему. — Тадокороччи, — кашляет Макишима. — Не надо. — Надо, — убежденно отвечает тот. — Я просто хочу, чтобы ты знал. У тебя есть я. Понял? И ты можешь рассказать мне все. Макишима улыбается, продолжая разглаживать складку. Ткань под ладонью гладкая, ладонь скользит. — Ты знаешь, — говорит он спокойно. — Тадокоро. Ты такой глупый. Невозможно глупый. За стеной снова раздается взрыв хохота, Макишима невольно косится в ту сторону, откуда слышен звук. Теперь его это почти раздражает. — Ладно, — объявляет Макишима, хлопая обеими ладонями по бедрам. — Черт с тобой. Он поднимается со своей кровати и делает два коротких шага — вперед, вплотную к Тадокоро, так, чтобы касаться его коленей своими. Вздрагивает от ощущения чужой горячей кожи, смотрит сверху вниз — это странное чувство, Тадокоро огромный, выше него, и теперь он задирает голову, чтобы рассмотреть его лицо. Макишима чувствует, как сердце бьется в груди. Больно, почти разрывая его изнутри. Он сам себе кажется безвольной марионеткой, ему холодно и смешно, и почти нечего терять. — Никого у меня нет, никакой девчонки, — чеканит он, глядя в запрокинутое лицо Тадокоро, в расширенные черные точки зрачков. — И тебя у меня тоже нет. Или сейчас не станет. Напряжение между ними можно резать ножом. Тадокоро непонимающе хмурится, пытаясь понять, что он имеет в виду, но Макишима наклоняется и целует Тадокоро в приоткрывшиеся от удивления губы. Не слышно раскатов грома, посреди комнаты не бьет молния. Макишима не отлетает к противоположной стене от того, что у Тадокоро неплохой удар левой. Не происходит ничего. Губы у Тадокоро гладкие и прохладные, Макишима проводит по ним языком, но не решается на что-то большее. Отступает на шаг и глубоко вздыхает, готовясь услышать приговор. На Тадокоро он старается не смотреть, гипнотизирует взглядом веселый разноцветный узор на покрывале. — И… вот, — говорит он, чтобы как-то заполнить воцарившуюся тишину. Тадокоро молчит, только тяжело и сипло дышит. Макишима улыбается и пожимает плечами: — Понимаешь теперь? — нервно спрашивает он, стараясь не позволять себе задуматься. Больше всего теперь ему хочется сбежать из этой комнаты куда-то далеко. Лучше, наверное, в Англию. — Я ничего не могу с этим поделать. Я не железный, Тадокороччи, но я стараюсь. У меня большой запас терпения, я буду и дальше ничего не… — Стой, — приказывает Тадокоро серьезным, строгим голосом, от которого у Макишимы холодеет в животе. — Замолчи и дай мне подумать. А лучше сядь. Макишима садится на свою кровать, чувствуя, как ноги становятся неподвижными, будто набитыми ватой. Температура в комнате как будто становится ниже. Тадокоро глубоко вздыхает и заканчивает складывать одежду, бросая на Макишиму редкие взгляды. Вид у него при этом такой удивленный, будто он увидел его впервые. Открыл для себя заново. В какой-то степени это и произошло, думает Макишима, ерзая на покрывале. В конце концов он вскакивает. — Пойду спать к Кинджо, — быстро говорит он в ответ на взгляд Тадокоро. — Прости, что вывалил на тебя… все это. Снаружи слышится треск и грохот, а потом окно ловит разноцветные отблески. Макишима смотрит в сторону окна, а Тадокоро поясняет: — Кто-то запустил салют. Не хочешь сходить посмотреть? Вместе со мной. Макишима медленно кивает, не веря в то, что слышит. Тадокоро встает, потягивается и широко улыбается: — Перестань так нервничать, Макишима. Я не собираюсь тебя убивать. Просто дай мне время. Макишима кивает, первый выходя из комнаты. Тадокоро дышит ему в затылок, и от этого ощущения у него по спине ползет дрожь. — Сколько угодно, — обещает Макишима. Времени — сколько угодно.