Взрослые травмы

      — Что происходит? — его глаза кажутся даже больше и удивлённей обычного. Ненавижу его глаза.       — Не твоё сраное дело, — выплёвываю я, отрывая кусок оказавшейся под рукой тряпки, и обматываю им окровавленную ладонь, которую взрезал кусок стекла от разбитого стакана. Откуда здесь какие-то стаканы, кроме пластиковых? Конечно же, чтобы причинять мне боль.       — Крэйг, рану надо обработать, я…       Я его не дослушиваю, и ответом ему служит звук закрываемой перед носом двери. Ебал я его милосердие, его участие, его писклявый голос и желание мне помочь. Один факт того, что я с ним работаю, уже унижает меня, не говоря уже о том, что этот придурок воображает, будто дружит со мной. Насколько наивным он, мать его, может быть?       — Может, сходим сегодня в бар? — интересно, сколько раз за неделю я это слышу?       — С какой стати? Мы не друзья, — интересно, сколько раз за неделю это слышит он?       Я заляпываю кровью багажник кем-то оставленной на ремонт машины, пока пизжу бинты из чужой аптечки. Потому что в мастерской навалом любого дерьма, но только не того, что ты ищешь. И потому что на свою тачку со своей аптечкой я ещё не заработал. Господи, я работаю в автомастерской Южного Парка вместе с Баттерсом, мать его, Стотчем, разве этого недостаточно для полной характеристики неудачника?       — Вот, — снова этот отвратительно детский голос, как будто ему всё ещё девять, серьёзно, мало что изменилось. Я молча смотрю на баночку с таблетками, которую он поставил передо мной. Это лучше, чем смотреть ему в глаза.       — Это обезболивающее, — уточняет он, как будто я не умею читать. — Выпей хотя бы…       Я закидываюсь парой таблеток, чтобы он отвязался. Но он никогда не отвяжется. Он вечно пытается завязать разговор, буквально тыча мне в лицо своим дружелюбием, неуместным и нахуй никому не нужным.       — Где твои грёбанные друзья? — сказал я как-то, когда он особенно надоел мне. — Где жиртрест, которого ты так обожал? Что? Кажется, он в очередной раз наебал тебя и уехал? А Стэн? Ой, прости, он вроде никогда и не был твоим настоящим другом. А Кайл? Он всё ещё считает тебя обсоском? А Кенни?.. — на этом я зачем-то замолчал, не закончив, может, его глаза дрожали и казались особенно жалкими, но я не стал продолжать, и после этого пару дней он и правда не говорил со мной, обиженно поджимая губы. Правда, после того, как целый уик-енд мы не виделись, вся его обида куда-то улетучилась, что очень меня расстроило.       И вот, что я имею. Рассечённую ладонь и заляпанный кровью комбинезон. И Баттерса Заботливую Сестру Милосердия Стотча где-то на фоне. Чтоб его, он действительно раздражает. Даже Твик, с которым я тусовался всю среднюю школу, не так раздражал меня. Может, потому, что мы никогда не оставались особо долго наедине, так что он был вполне сносным, хоть и до чёртиков шизанутым. Компания Клайда и Токена как-то скрашивала эту его особенность. И потом — вот время прошло, и где Твик? Я действительно не ебу. С Клайдом я ещё иногда созваниваюсь, и, честное слово, это даже можно с натяжкой назвать бы дружбой. Впрочем, к чёрту, я всегда любил одиночество. По крайней мере, я его не боюсь. И уж точно я бы предпочёл одиночество общению с Баттерсом.       — Может, выпьем сегодня? — он широко распахивает глаза и выжидающе смотрит, как будто действительно не в курсе, чем заканчивается этот разговор. Каждый чёртов раз.       — Я же сказал тебе — никогда. С чего ты взял, что никогда уже прошло?       Он поджимает губы и пожимает плечами.       — Ладно, тогда до завтра, — не похоже, чтобы он обиделся. Сколько там дней осталось до выходных? Среда?! Срань господня, да я не выдержу.       ***       — Да, подождите минутку, — я принимаю очередного клиента, а Баттерс где-то околачивается, кажется, он пошёл в подсобку минут двадцать назад… Он прекрасно знает, что я предпочитаю брать на себя оформление документов, а ему оставлять возможность возиться с гаечным ключом и машинным маслом. Ибо нет ничего скучнее, чем заполнять бумаги. В общем, всё, как мне нравится. Но этот придурок куда-то утащил образец, который, естественно, мне не приходило в голову запоминать. В общем, мне приходится оставить клиентов на пару минут и спуститься в подсобку, чтобы сказать ему пару ласковых.       — Баттерс, чёрт возьми, я же тебя просил не… Баттерс? — пару секунд на удивление, пару секунд на осознание, остальное — на то, чтобы сформулировать что-то, кроме «Какого хуя?». Хотя, к чёрту.       — Какого хуя?       Он быстро оборачивается, делая такое лицо, будто и правда не слышал, как я вошёл.       — Крэйг, — он опускает взгляд, — я не ожидал тебя увидеть…       Он издевается?       — Тогда бы ты закрыл дверь, — безразлично замечаю я, а он зачем-то касается пальцами подола короткого женского пеньюара, который он на себя натянул. Да. Вкупе с блондинистым париком. На рабочем месте. Да. Вот, что меня поражает больше всего.       — Ну, и? — хмыкаю я, неосознанно разглядывая его. Блять, если я подумал об этом, это уже не может быть неосознанным, верно?       — Мог бы и постучать, — как-то странно говорит он, начиная наматывать на палец прядь блондинистого парика. Он, блять, серьёзно?       — А-а-а, — протягиваю я и извлекаю из кармана ключ. В следующую секунду лязгает закрывающийся замок.       — Что ты делаешь? — он всеми силами изображает испуг.       — А что ты хочешь, чтобы я сделал? — я подхожу к нему практически вплотную, ибо в подсобке и так не особенно много места.       — Крэйг…       Я затыкаю ему рот ладонью. Чего мне очень не хватало в жизни, так это тирады от придурка, напялившего на себя женские пеньюар и парик в разгар рабочего дня. Неплохая попытка привлечь внимание, надо отдать ему должное.       — Может, ты и презервативы с собой прихватил? — спокойно интересуюсь я, стоя к нему вплотную и всё ещё не отнимая ладони от его рта. Он пару секунд смотрит на меня во все глаза и пытается что-то мычать, но быстро оставляет эту затею и, наконец, отведя взгляд в сторону, медленно кивает. О, Иисусовы панталошки, он и правда хочет, чтобы я его трахнул? Сукин сын, Стотч, что с тобой не так?       — Чёрт, — я убираю руку, чувствуя, как он уже успел обслюнявить наложенные на ладонь бинты. — Баттерс, ты же не думаешь, что я…       Мне не даёт закончить его рука, быстро оказывающаяся на моём пахе. Его пальцы поглаживают через грубую ткань комбинезона, но я всё равно чувствую, как приятно отзываются его прикосновения. Я закусываю губу. В подсобке полутемно, если не вглядываться или повернуть его спиной, то вполне себе можно представить, что натягиваешь миленькую блондиночку. Он продолжает манипуляции ниже моего пояса, и я рвано выдыхаю ему в лицо:       — Значит, в этом твоя проблема?       Он улыбается коротко и с каким-то отчаянием. Значит, в этом. Но какая мне разница? Почему я до сих пор не уволился? Почему до сих пор не заломал его руки и не назвал его грёбанным педиком? Может, потому, что всё это время я прекрасно об этом знал?       А Кенни? Он что, наконец заметил, что у тебя на него стоит?       Тогда я промолчал, потому что это, пожалуй, и правда могло бы его обидеть. Разве не этого я хотел? Теперь, когда его руки уже нащупали молнию на комбинезоне и теперь стягивают его с моих плечей, я даже, блять, и не знаю…       Он упирается спиной в стеллаж с хламом и уже извлекает откуда-то снизу распечатанный презерватив и какой-то тюбик. Нихуя себе он подготовился, надо сказать. Уже даже и неудобно уходить как-то… Чёрт, да у меня уже стоит, куда я теперь уйду? Его руки оказываются необычайно юркими и умелыми, и я понимаю это, когда его пальцы кольцом смыкаются на моём члене и начинают методичные движения по всей длине. Я держусь за вертикальные перекладины стеллажа по обе стороны от его головы, а он продолжает дрочить мне и жарко дышать куда-то мне в подбородок. Я стараюсь не смотреть на него, нет, только не в эти чёртовы голубые прищуренные глаза. Я фокусирую взгляд на каком-то зелёном банте, прицепленном к парику, скольжу ниже, по светлым прядям, к его оголённому бледному плечу, к упавшей бретельке… Чёрт возьми, Стотч, когда ты стал таким возбуждающим?       — Ты готов? — это он меня, блять, спрашивает?! Серьёзно? На секунду мне приходится пересечься с ним взглядом, и его глаза выражают странную уверенность, ну, как будто он понимает, что взял меня за член и я уже никуда не денусь. И, в общем-то, так и есть. По крайней мере, на ближайшие десять минут. Надеюсь, он это понимает. Он вдруг подаётся вперёд и касается моих губ, одной рукой обнимая меня за шею, а второй всё ещё обслуживая мой член. Он целуется влажно и слишком спешно, как будто торопится, его язык слишком настойчиво пытается оказаться почти целиком у меня во рту.       Мне приходится взять его за оба плеча, чтобы поумерить пыл и отлепить от себя. Он разочарованно смотрит в мои глаза, и я вижу, как слюна блестит на его нижней губе. Он без слов опускает взгляд вниз, и тут же я понимаю, что он раскатывает по моему стояку резинку. Очень мило с его стороны, ага. Тюбик тоже снова оказывается у него в руках, и его движения, кажется, доведены почти до автоматизма. Смазка тут же оказывается у него на пальцах, а затем и на моём члене. Затем он задирает и без того короткий непрозрачный пеньюар и игриво щурится. Кажется. Я всё ещё стараюсь смотреть куда-нибудь, например, на его топорщащееся кружевное нижнее бельё, но никак не ему в глаза. Кружевное бельё, блять, интересно, он постоянно его носил?       — Давай, — выдыхает он мне в губы и снова вешается мне на шею, но такое положение меня не устраивает. Я спокойно убираю его руки и так же спокойно разворачиваю его спиной к себе, заставляя упереться локтями в стеллажную полку, покрытую слоем пыли и залежами какого-то бесполезного дерьма. Я слышу его попытку недовольного возгласа, но теперь уже поздно. Он срывается на вскрик, когда я вхожу в него, и начинает стонать — абсолютно так же, как стонали все мои подружки, серьёзно, никакой разницы. Я даже сомневаюсь, что ему больно. Ну, или он мазохист. В нём тесно и жарко, и, что уж там, до безумия хорошо. Я поглаживаю его бёдра, помогая ему двигаться навстречу толчкам, перебегаю пальцами по его бледной коже, комкаю пошло задранный пеньюар… Чёрт, в таком свете и в таком ракурсе он выглядит, как никогда, привлекательным. Вряд ли меня смущает, что под этим длинноволосым париком и под кружевным пеньюаром скрывается Баттерс, тот самый Баттерс, раздражавший меня всё это время, да что там, раздражавший меня всегда. Слишком сладко он стонет, выгибаясь навстречу мне, и каждое вздрагивание его тела будто говорит: «Продолжай меня трахать». И я трахаю. Как я могу ему отказать.       — К… — кажется, он проглатывает всё, что хотел сказать после этой буквы. И я не удивлюсь, если это было даже не моё имя. Какая разница? Он дрожит и заливает спермой бесполезное дерьмо на нижних полках стеллажа и свои голые разведённые ноги. По крайней мере, ни хрена не видя в полумраке, я представляю себе это именно так. И я вжимаюсь в него сильнее, чувствую, как его тело ослабевает, но продолжаю трахать, сильнее сжимая пальцы на его бёдрах, от чего наверняка останутся синяки, но меня это не волнует. Меня, в принципе, не волнует, что там с ним будет после, когда он снимет этот парик и отмоется от собственной спермы. Мне плевать. Я крепче прижимаю его к себе, заставляя выгибаться ещё сильнее, и кончаю, одной рукой обхватив его шею и слегка надавив. Он начинает дышать чаще и тяжелее, его тело дрожит, извиваясь, но я не даю ему вырваться, не даю слезть с меня, пока оргазм не отпустит меня, голова перестанет сладко кружиться, и взгляд наконец прояснится. И я пойму, что только что чуть не придушил Баттерса.       Я не знаю, какие у тебя детские травмы,       Я подарю тебе взрослые травмы,       Я обещал, что все будет нормально,       Но это неправда.       — Значит, этого ты хотел? — отрешённо спрашиваю я, натягивая обратно комбинезон и попутно нашаривая в нём сигареты. Баттерс не отвечает, он сидит на полу, обхватив руками колени.       — Эй, — зачем-то я опускаюсь рядом и поправляю его немного съехавший парик.       — Тебя ждут клиенты, наверное, — выдыхает он, шмыгая носом. — Вот, держи, — он протягивает мне непонятно откуда появившийся скрученный свитком листок бумаги. Взяв его, я понимаю, что это то, зачем я сюда пришёл. Я молча смериваю Баттерса взглядом. Продумал ведь всё это, как мило. Я усмехаюсь и поднимаюсь с пола, оставив его сидеть, оперевшись спиной о стеллаж и обхватив руками подрагивающие колени.       — Простите за задержку, — я криво улыбаюсь посетителям, которые, оказывается, и правда всё ещё не ушли.       — Всё в порядке? — интересуются они, оглядывая мой помятый комбинезон. Я киваю и заполняю бумаги.       Баттерс появляется только минут через двадцать — в чистеньком комбинезоне, с расчёсанными короткими волосами, с почти невидимыми уже отпечатками моих пальцев на шее.       — Может… выпьем сегодня что-нибудь? — он решается спросить только — по традиции — в конце рабочего дня, и его губы подрагивают, как и ресницы, как несколько часов назад подрагивало всё его тело, когда я прижимал его к себе, трахая. Однако, это странно приятное осознание. Почему я не сделал этого раньше?       Я торможу взгляд на его глазах, не выражающих ничего нового. То есть — вообще ничего нового. Как будто переспать со мной было просто способом обратить на себя внимание. Чтобы я сходил с ним выпить. Как друг. Которого у него, в общем-то, никогда не было. Я хмурюсь, осознавая, что, пожалуй, этот парень безумен. Не хуже Твика. Сколько лет я терпел Твика?.. Нет, он был, в общем-то, неплохим парнем, но эти кальсонные гномы, носковые эльфы и что там ещё… Что ж, это не так уж страшно. Может, не так уж и страшно было бы дружить с Баттерсом? Да, дружить… Я щурюсь, снова цепляясь взглядом за отпечатки на его шее. А он ждёт. Ждёт, что я наконец отвечу «Конечно, Баттерс, теперь-то нам стоит выпить», но я не собираюсь этого делать. Не собираюсь ничего менять. И я отвечаю, с удовольствием наблюдая за его реакцией:       — С чего бы? Мы всё ещё не друзья.       Он закусывает губу, опускает взгляд. А я не скрываю усмешки. Что он будет делать теперь? А он вдруг делает шаг вперёд и прижимается ко мне, обдавая горячим влажным дыханием мою шею, и я чувствую какое-то движение на уровне своей груди. Когда он отстраняется, я понимаю, что он засунул свои кружевные трусы в мой нагрудный карман. Я флегматично касаюсь их пальцами и перевожу взгляд на Баттерса, который строит невинный и непричастный взгляд. Может, стоит принять его предложение? Или не принять и довести его, скажем, до кружевных чулок? А это было бы занимательно. Какая разница? Моя рука заживёт, его шея перестанет болеть, а через месяц закончится лето, я накоплю на машину, уволюсь и навсегда уеду из Южного Парка. А Баттерс останется здесь. Или нет?..       — Если выпьем у меня дома, это будет считаться? — спрашиваю я, когда запираю мастерскую и мы уже собираемся разойтись. Он странно улыбается и говорит:       — С чего бы это? — он делает паузу и добавляет:       — Мы ещё не любовники.       Его взгляд смеётся надо мной, спрашивая: «Хочешь это исправить?». И я усмехаюсь. Ненавижу его глаза. Такие огромные, голубые, такие, мать их, красивые. Я ничего не отвечаю. Но зачем-то иду за ним, хотя мне не по пути. Но его кружевные трусы всё ещё лежат у меня за пазухой. Должно быть, это что-нибудь значит?..