Мне больно?

POV Шивона       - Мне больно? Он еще спрашивает у меня! Мы сидим здесь уже восемь часов, а он все еще поет. Я обожаю, нет, боготворю его голос, и это не утрированно: он идеален. Весь мой мальчик идеален. Но когда он надрывает свое горло, пытаясь выдавить слова, а вместо них уже выходят неразборчивые хрипы, я не могу этого выносить. Он так слаб. Что я могу сделать?       - Кюхен, встань, пойдем, давно уже пора отвезти тебя в общежитие, - я пытаюсь взять его за локоть и поднять с пола. Он же смотря на меня как загнанный зверек, не переставая машинально проговаривать строки песни, отдергивает руку, скользя спиной по зеркалу, на которое опирался, и отодвигается от меня подальше. Надоедает! Невероятно злит! Он прекращает петь лишь на пару секунд, чтобы вдохнуть в грудь воздуха - из-за этой "музыкальной истерики" легким его недостаточно. Быстро утирает рукавом нос и опухшие губы. Они соленые. За то время, что мы здесь, все пропахло солью, я будто дышу морским воздухом. Я до дрожи хочу прикоснуться к этим, соленым от слез, губам, даже так они желанны. Но я не могу. Не буду. Мой мальчик, ты должен быть сильным. Я осмеливаюсь произнести вслух только последнюю мысль:       - Ты должен, Кю. Ты просто должен продолжать жить. Ради нас, ради семьи, ради себя, - совсем тихо добавляю, - ради меня. Он снова не реагирует. Его взгляд направлен в зеркало напротив, но видит он будто сквозь репетиционную, даже сквозь стены здания компании. Он не здесь. Я присаживаюсь еще ближе, чувствую его мышечную дрожь. Он дрожит. Еле заметно, но ощутимо. Тянусь к его руке, он не сопротивляется, даже не чувствует меня. Его ладонь ледяная, настолько, что, кажется, я поранился о лед, и кусочек проник под кожу, по кровотоку он попадет прямо в сердце, и оно остановится. Но, вопреки ожиданиям, сердце начинает биться, как сумасшедшее, ведь он рядом со мной. Он думает о своем, губы на автомате повторяют одну и ту же строчку: "Я знаю, что не в силах забыть тебя, но и удержать не могу". Я думаю о том, что это неправильно. Я лю.. нет, я не могу без него жить! Мой маленький мальчик, мне так больно, мне больно за тебя!       - Кю, ты меня слышишь? Я хочу, чтобы ты улыбался, улыбался для меня, - я скажу ему сейчас, скажу про все! Скажу про то, как люблю его улыбку, не ту, которую он показывает перед камерами и многочисленными фанатами, а ту, которую дарит мне, когда искренне рад, когда по-настоящему счастлив. Про то, как хочу его обнять, обнимать, да просто не выпускать из своих рук, крепко держать, и не давать ему думать о проблемах. Про то, как ненавижу сейчас Сонмина. Но больше я ненавижу себя за то, что я позволил, я ведь все видел и давно понял, кто Кюхен для меня, и что он для меня значит, но мое малодушие, моя религия не позволили. А мой мальчик был так счастлив, что наблюдать со стороны мне было достаточно. Я ведь был близко, имел возможность видеть его, чувствовать, а вот Мину было позволено больше, гораздо больше, только он это совсем не ценил. Кюхен мне необходим. Это разрывает мою грудную клетку и, в то же время, возносит до небес, потому что осознать то, что ты встретил "своего" человека, не каждому дано. Свадьба! Правда? Чем же я могу теперь утешить его? Признаться в своем "грехе" - своих чувствах к нему? Поворачиваю голову, смотрю ему в глаза. В них пустота и безнадежность, она обжигает. Его глаза полны ею. Наивный, маленький мальчик, мой мальчик, он так хотел счастья! Он так хотел быть рядом со "своим хеном"! Он ... Я помню, когда получил первый рубец на сердце, я и правда чувствовал, как рвались волокна мышц там, внутри. Он прибежал счастливый, чуть не споткнулся о порог квартиры. Моей квартиры. Он имел в нее круглосуточный доступ, запасные ключи всегда были у него.       flashbaсk       - Кюхен-а, ты должен был предупредить о приезде,- пробурчал я, натягивая футболку обратно,- я только собирался в душ.       - Хен, ты помнишь, я говорил, что мне кое-кто нравится? Да, говорил, ты всем делишься, я счастлив, правда счастлив, что могу участвовать в твоей жизни.       - Да, помню, дальше что? Ты же не был уверен и считал это плохой идеей, даже мне не сказал, кто она, - я обиделся, да, сердце кольнуло, но я не эгоист, я даже хочу твоих детей, хочу с ними возиться, покупать им лучшие игрушки, ходить на прогулки вместе с ними и тобой, всегда быть рядом, быть чем-то важным для тебя. На свою семью мне не хватит сил, я слишком привязан к тебе - ребенку, который, если узнает, что за мысли не покидают мою голову, никогда больше не станет общаться с таким испорченным человеком, как я. Чхве Шивон, ты - отличный актер! Ни одна из этих мыслей не отражается на твоем лице, все всегда так вычурно и смешно, что ребенок ни о чем и не догадывается.       - Шивон-хен, в общем, знай, я очень ценю дружбу с тобой,ты - лучший хен, и.., - он смотрит так открыто, так мягко. Его искристые глаза цвета темного шоколада, такие живые, он улыбается мне, переминаясь с ноги на ногу, никак не решаясь продолжить. Снова поднимает глаза, в приглушенном свете прихожей зрачок глаз заполняет радужку почти полностью: так смотрят на любимых, - хен, .. я... это Мин-хен, пойми меня и .. , - или когда о них думают. Он смотрит на меня и ждет реакции. Реакции на что? Что он говорил про Мина? Что?!       - Что, Мин-хен? Кю, ты о чем вообще? Он опускает взгляд и бурчит куда-то под нос:       - Та, точнее, тот человек, что мне нравится - это Минни-хен, Тыковка. Понимаешь, я не мог рассказать тебе, ты дорог мне, я боялся, что не поймешь. Да и это же все было односторонне. Но сегодня... Сегодня, хен! Сегодня Минни он.. он ночью подошел к моей кровати и поцеловал в лоб, пожелав доброй ночи, думая, что я сплю. А я, так вообще подумал, что это сон.. и ... понимаешь, ну мне часто снился хен, и .. я его поцеловал, думал, что во сне, а оказалось не во сне, понимаешь? И... настоящий Минни, он ответил, он ответил! Его теплые гу.. Шивон-хен, прости. Тебе нехорошо? Что я там говорил, про хорошего актера, про сдержанность, про контроль над эмоциями рядом с этим маленьким чертенком? Все это брешь, фальш, напускное! Я потерял его, и, кажется, потерял часть себя, своей души! Такая пустота внутри, так горько, кажется, что сердце было подвешено на чем-то, а сейчас, мой мальчик сам все обрезал, обрубил, и оно полетело куда-то вниз, откуда нет пути обратно. Я потерял его.       - Хен, Ши-хен, прости.. я так и знал, ты не поймешь. Ты считаешь меня аморальным? Я теперь против всех твоих взглядов, я не такой.. прости. Конец flashback.       Он тогда плакал, плакал от счастья, что "любимый хен" понял, принял его таким, какой он есть, и что он очень благодарен судьбе, что у него есть он - Шивон и его судьба - Сонмин. Да, хен-то принял, а кто примет хена? Как я могу сейчас себя жалеть!? Моему мальчику так плохо, мой мальчик так страдает! К черту все, я первый раз сделаю так, как велит мне мое сердце! Я так долго прислушивался к твоему, Кюхен-а! Резко дергаю его ладонь на себя, перехватывая запястья, сжимаю слишком крепко, у моего мальчика останутся синяки, и он падает, как тряпичная кукла, мне на грудь, сразу сползая ниже и вжимаясь макушкой в область моего живота. Он сам переводит руки мне за спину, буквально отрывая от зеркала, сильно стискивает их на спине, оставляя даже сквозь майку на моем теле следы от ногтей . Спереди та же ткань на мне, сразу, как только он чуть приподнимает лицо и пытается подтянуться выше, намокает, и я снова будто чувствую на языке соль его слез. Он зависает лбом где-то на уровне сердца и громко всхлипывает, прокричав: "не могу!" куда-то туда в глубь, в грудную клетку, так что там, наверное, эхо отражается от стенок диафрагмы, и, наконец-то, замолкает, переставая, как заведенный, повторять строчку из этой злосчастной песни собственного сочинения, "ведь так легче, хен, чувства уйдут на бумагу, и мне станет легче". Он держался. Держался, когда Мин ушел, сказав, что вся эта ситуация абсурдна, что они оба - парни, оба - айдолы, и как бы он не хотел, он не может сломать жизнь себе, не может сломать жизнь Кюхену. Я понимаю Мина, ведь я поступил так же, но я никогда не посмел бы сделать то, что сломало бы Кюхену жизнь. А хен сделал, он слабо сопротивлялся влечению к этому ребенку, ведь невозможно устоять: такой колкий, холодный, но, если приручить, такой милый, теплый, солнечный, - только перед своими Кюхен такой. И такой он воистину желанен. А сегодня последний день. Последний день, когда старший подошел к нему и подарил целомудренный поцелуй - легкое прикосновение губ, первое за очень долгое время, как прощание, на этот раз навсегда. И Кюхена прорвало, затопило все шлюзы - он больше не смог справится один.       - Я буду с тобой, мой мальчик, - я произношу это вслух, он должен знать, - я всегда буду с тобой. Знай это, все будет... - он ненавидит слово "хорошо" вот уже 4 месяца, потому что хорошо стало обыденным ответом Мина на все его истерики. Младший что только не хотел с собой сделать, буквально выплевывая яд своего горя на Сонмина, на что получал лишь короткое, сдержанное, тихое: "хорошо". - Все просто будет, Кю, слышишь? Но Кюхен дергается из кольца моих рук и резко встает на ноги, немного корчась от боли, ноги затекли, и громко всхлипывая, подтирая нос, выдает:       - Ничего не всегда! - он начинает почти шепотом, его голос осип, - не всегда! Люди не умеют всегда, и ты такой же! Вы все такие! - он пытается говорить громче, от этого осиплый голос хрипит, и Кюхен задыхается, пытаясь откашляться. Я встаю, пытаясь вернуть его в объятья, у него снова начинается истерика, уже пятая за все восемь часов нашего пребывания здесь, он не может позволить себе такого снаружи, ведь там это могут увидеть и другие. Оттолкнуть меня у него не получается- сил не хватает. Он начинает мотать головой, продолжая всхлипывать, слезы текут с новой силой, но сквозь истерику можно разобрать невнятное: "Он тоже говорил всегда! Всегда - это не 4 года, всегда - это всегда. А вы.. вы просто не знаете, вы ничего не знаете". Он успокаивается, оседая на пол, подхваченный моими руками и закрывает глаза, отчего жгучие слезы текут по щекам непрерывной дорожкой. Я беру его лицо в ладони и вытираю соленую воду на его неровных щеках. Он все равно идеален, он всякий идеален, и я ловлю себя на мысли, что я - мазохист, повернутый на Чо Кюхене. Я продолжаю гладить его по щекам, он судорожно дышит, через раз, приоткрывая рот, и его опять начинает колотить внутренняя дрожь. Чем мой мальчик заслужил такое? Я не выдерживаю и прижимаюсь губами к его лбу: он горячий и весь мокрый. У Кю, кажется, лихорадка, я продолжаю неотрывно следить за его длинными подрагивающими ресницами и слезами, стекающими по щекам дорожкой, начиная сцеловывать их то с одной, то с другой стороны. Он не реагирует. Снова. А я не знаю, как чувствовать себя, ведь вот он - моя мечта, мое желание, в моих руках. Но ему больно. Я не могу даже прикоснуться к нему такому, мне больнее вдвойне: и за себя и за него, но я выдержу, выдержу, ради него.       - Кюхен, поднимайся, поехали ко мне, тебе надо умыться, а мне переодеться в сухое. У тебя температура, здесь холодно и тебе нужен горячий чай, как и мне. Поехали, вставай, мы должны уйти отсюда уже, - любой повод, лишь бы увести его отсюда. Я скоро сам не выдержу этих стен. На удивление, Кюхен перестает сопротивляться и полностью обмякает, сжимая майку на моей груди, сворачиваясь в своеобразный комочек, и сам тянет меня наверх. Я крепко держу его одной рукой, второй пытаясь нашарить телефон в кармане и сообщить менеджеру, чтобы перегнал машину к черному входу - не пойдем же мы, в самом деле, через центральные двери компании. Когда я быстро расправляюсь с сообщением менеджеру, я обхватываю Кю двумя руками и тяну его к выходу, оставляя наши сумки со сменной одеждой в углу. Это сейчас не важно. Он только прижимается еще сильнее, я не удерживаюсь и целую его в макушку. Он сейчас такой беззащитный, такой маленький в моих руках, и я никогда не позволю быть ему одиноким.       - Я обещаю, - шепчу ему куда-то в волосы. И чувствую, как он крепко зажмуривается и снова мотает головой. До машины мы доходим без происшествий, мало кто ошивается в два ночи по коридорам, хотя, разное бывает. Получается, мы с Кюхеном просидели около одиннадцати часов в репетиционном зале, и даже лидер не позвонил, зная, что Кю остался со мной. Это тоже злит: все всё прекрасно знают, все это видели, все это слышали, и все просто игнорируют эту ситуацию, вздыхая по макнэ, но оправдывая Сонмина и говоря, что это и правда хороший выход из ситуации. Злит, потому что правда. Но ведь это можно было и остановить. Их отношения. Я даже вспоминать не хочу тот день, когда они объявили группе про то, в каких они отношениях. Знали только я и Реук, но им не хотелось скрывать что-то от "семьи", и они признались. Лидер промолчал, потому что заметил все уже давно, да все заметили, разве что слепой бы не увидел перемен в младшем и, наконец-то всегда активно-участвующем во всем, что связано с макнэ - Сонмине. Он ведь тогда и в подгруппу Мандаринов попросился ради Кюхена, хотя и Хеком обошлись бы, Хани был танцором, но все приняли это как должное, без всяких оговорок. Если выстроить логическую цепочку, об отношениях этих двоих можно было сразу догадаться, просто никто не заморачивался, не обращал внимания, и все радовались сложившимся обстоятельствам. Поэтому не было ни удивлений, ни криков, ни битья посуды, лишь предупреждение об осторожности и возможных последствиях, если правда всплывет наружу. Но при этом, все безмолвно согласились о неразглашении другим, потому что слова лидера: "Не маленькие уже, разберутся, а остальные просто примите это и не трогайте их, не провоцируя скандалы, не пытаясь что-то изменить. А вы, оба, будьте осторожны, ваши разлады, если таковые будут, никак не должны повлиять на группу и на качество работы. Можете расходиться." И впрямь "разлады", как накаркал, правда разлад, как таковой вот он, один. Мин ведь правда очень любит макнэ, но он все понимает, они ведь не маленькие, маленький только он - мой мальчик. Поворачиваю голову в его сторону. Он так близко - лежит на моем плече. Мы уже почти доехали до моей квартиры. Менеджер за рулем молчит, он ничего не знает, но ничего и не спрашивает, понимает, что это не его дело. При том, Кюхен часто ночует у меня, особенно в последнее время, правда, если раньше это были запланированные ночевки, то в последние месяцы это внезапные визиты. Его день свелся к выступлениям, он работает на износ, а потом, с Чанмином или без него, если он уехал, напивается так, что, заползая в такси, может назвать лишь мой адрес. Правда, иногда сценарий того, как он оказывается в моей кровати немного другой: он просто звонит мне и говорит "забери меня", скидывая трубку. С первого раза я научился этому трюку- волшебной программке, которая может сказать о местонахождении телефона и, непосредственно, его хозяина, только вот Кю и его телефон не всегда оказываются в одном месте, потому что "абонент не абонент" и может сам свалиться в овраг или закинуть туда аппарат, правда один от другого "отлетают" недалеко. А исход всегда один: пьяный Кюхен, которого мне надо раздеть, помыть и уложить в постель, а самому, взяв плед и подушку, устроится на диване в гостиной. Но, стоит отдать должное Кюхену: он пьет раза два в неделю, а не как я в свое время "ушел по состоянию здоровья" в трехнедельный отпуск, когда осознал, что хочу младшего, хочу во всех понятиях, и это не только физиологическое влечение, это что-то выше уровня гормональной системы, что-то такое теплое, мягкое, пушистое, оно буквально расцветает во мне, когда мой мальчик рядом и улыбается. Я остро ощущаю необходимость в его звонке каждый день, а не день через три. Мы подъехали к многоэтажке. Кюхен как-то шутил, что хотел бы переехать ко мне, не из-за квартиры и ее расположения, а просто исходя из того, что жить со мной удобно, а еще чисто. Младший шутил, а я, кажется, еще больше старался создать ему уют, лишь бы он хотел возвращаться, быть дольше со мной, зависеть от меня. Но это я зависел от него, а он - от Мина, а вот от кого зависел Мин, я не знаю, и даже не хочу предполагать. Одно я знаю точно: мне некого винить, кроме себя. Мой мальчик страдает из-за меня, это я виноват, а сейчас ничем не могу помочь. Это полусонное создание, примостившееся на моем плече, надо было будить, не положишь же его так. Он ненавидит ощущение грязного тела, хотя, многие так, я уверен, но он в особенности. Целый день тренировок, его истерики, поднявшаяся температура, - даже в таком состоянии он меня убьет, если узнает, что я уложил его спать, прежде, чем он принял душ. Все утро будет ныть о разломленности его бренного тела. Тоже знаем, проходили. Раздеть, зайти с ним под воду прямо в одежде, а он в нижнем белье. Все так, будто обговорено. Закончив с водными процедурами, стянув с себя мокрую майку, я потащил его в спальную комнату. Он не спит, но и не в сознании, будто выпал из реальности. Просто смотрит себе под ноги, иногда всхлипывая, вздрагивая.       - Кюхена-а, я сейчас приду, мне нужно помыться и тоже переодеться в сухое, - и привести свои мысли в порядок, потому что, хоть я и привык, я как, простите мне мои слова, гребанный вампир, который со своей жертвой проводит слишком много времени, хочет ее, но пытается себя контролировать, на этот контроль постоянно дает сбои. Я еще, оказывается, и садист - меня заводишь ты такой: расслабленный, неадекватный, на грани истерики, снова в моих руках. В моей голове такие мысли, и мне стыдно, - Хорошо? Просто посиди пока. И я выхожу, не в силах больше смотреть на него, дышать им, таким вот... . Включив ледяную воду и опустив голову под льющийся поток, я снова думал. Легче не стало. Моему мальчику больно. Ему, черт возьми, больно! Я в жизни столько не ругался, как за этот один, чертов день, а нет, ночь, день еще впереди. Тринадцатое декабря... Выйдя, я обнаружил Кюхена, сидящим в темноте на кухне. Опять ирреальность, он будто неживой, он где-то там, на этот раз он видит сквозь полы, я уверен, даже черти в Аду замерзают от этого взгляда, и я не выдерживаю. Подрываюсь к нему, сажусь у его ног и кладу голову на его колени. Дергаюсь, когда его руки проходятся по моему затылку, приглаживая, опускаясь на шею. Снова чувствую его ледяные пальцы, они нежные, мягкие, но увы, они не способны дарить тепло, не сейчас, не в данный период его жизни. Я горько ухмыляюсь, чувствуя прилив щенячей радости, и понимаю, насколько это справедливо, я и правда, будто щенок, и хозяин, наконец, обратил на меня свое внимание. Я старший, я должен найти в себе силы бороться за своего Кюхенни, за его улыбку, за его открытость, за его искренность со мной. Я должен...       - Мне больно? - он произносит это так тихо, и я сначала думаю, что мне показалось. Я поднимаю голову вверх и пристально вглядываюсь: его взгляд стал осознаннее, он просто блуждал по паркету, будто решал математическую задачу, и тут он смотрит на меня, я бы даже сказал "в меня". И будто видит все: трещину, пустоту, осколки и полное море моего обожания к нему, моей любви, этого омута, куда меня затягивает с каждым разом все сильнее. Он будто все видит. Все знает, всегда знал.       - Мне больно, - это первый раз, когда он произносит это утвердительно, - Ши... хен, тебе больно. Я грустно усмехаюсь. Что я могу ему ответить? Ничего, лишь просто быть рядом, делить всю его боль, но никогда не рассказывать о своей.       - Неправда, хен. Тебе есть, что мне сказать. Поделись ты своей, в тебе так много хорошего, а я, кажется, пичкаю тебя одной грязью, - он смотрит прямо в глаза. Как так? Я же не вслух все это произносил, как он...       - Хен, все кошки ночью серы, и, да, ты хороший актер, просто боль, она... понимаешь,- он улыбнулся, за долгий, весь этот день, грустно, вымученно, но он улыбнулся, - она там, в глазах, а человек, даже одевая маску, оставляет глаза открытыми, и, пока продолжается маскарад, играет музыка и горят огни, эта боль, она отражает, как зеркало, и окружающие видят свет, искорки, думая, что ты счастлив, но это неправда. А когда наступает ночь, огни гаснут, и вся тьма этой боли видна в глазах. И сейчас это все в твоих, и я наконец-то понял, что от этого мне больно. Все будет, Шивон, все будет..., - он потянулся ко мне ниже, крепко прижимая к себе обеими руками за шею. Это так тепло.       - Кюхен-а, я...       - Не надо, уже почти утро, боль боится утра. Вечером снова праздник, хен. И он делает то, что я хотел сделать все те годы, что знаю его, он целует. Просто прикасается к губам, передавая какое-то странное тепло, потому что боль не ушла, но он, будто уменьшает ее в разы, будто правда забирая себе еще и мою. Начинает настойчивее жаться в губы, стискивая руки на плечах еще сильнее, делая все, чтобы я тоже ответил, пошевелился, но я не могу. Я в оцепенении. Меня нет, если бы я стоял, я упал бы, чувствую слабость в коленях и, когда понимаю, что Кюхен уже отчаялся получить ответ, притягиваю его ближе, насколько это возможно, и делаю этот поцелуй мокрым, не таким целомудренным, как начал мой мальчик. Я чувствую соль его губ, они уже пропитались слезами, мне уже горячо от жара его рта, но он продолжает самозабвенно отдаваться моим губам, передавая инициативу, утягивая меня наверх, встать с колен. Стоя становится привычнее, он чуть ниже, и я, наконец, могу обхватить его за талию и прижать еще ближе, прочувствовать его полностью. Поцелуй, кажется настолько правильным и нужным, что ни я, ни он не в состоянии отойти друг от друга. Кюхен снова возвращается к губам, превращая мокрый, жаркий поцелуй в нежный и несмелый. Перед глазами проносится все время, проведенное вместе, начиная с дебюта, момента, когда я все понял, когда понял, что он мне нужен, нужен так же сильно, как воздух, и я уверен, перед его глазами почти те же картинки, с тем же смыслом, я хочу так думать. Я уже просто держу его на весу, когда понимаю, что пора остановиться, а то поцелуем эта ночь не закончится, для меня он слишком желанен, а ему хочется стереть всю эту боль новыми яркими эмоциями. Я отрываюсь от него и ставлю на пол и, когда все же поднимаю взгляд, понимаю, что пропал, снова, еще больше, насколько это возможно. Мой мальчик стоит с закрытыми глазами, его ресницы подрагивают, его распухшие губы еле заметно улыбаются, он открывает глаза и смотрит на меня расширенными зрачками, и я не могу и не хочу быть уверенным, что это только от темноты в комнате, его взгляд не выдает тайны, он просто притягивает и будто говорит, что между нами большее, чем один поцелуй, помогающий справиться с эмоциями, между нами пережитая боль.       - Отнеси меня спать, - он строит моську и протягивает ручки, как маленький. И я не могу устоять, как и всегда. Поворачиваюсь, он мягко запрыгивает мне на спину, крепко прижимаясь, обвивая руки вокруг шеи и укладывая мне на плечо свою голову. Я прихожу со своей драгоценной ношей в спальню, укладываю ее на кровать. Он резво, на четвереньках заползает под одеяло, укутывается с носом, и я вижу легкую улыбку снова, он игриво поглядывает на меня, будто ему и вправду лет пять.       - Доброй ночи, мой мальчик, - уже нет смысла скрывать, он все понял. Подхожу к изголовью кровати, он озорно щурится и укрывается одеялом. И это эвил-макне? Я хочу было развернуться и уйти, понимая, что ему не нужен поцелуй на ночь, в щечку, конечно же, хватит экспериментов, но он вытаскивает из под одеяла руку и тянет меня обратно.       - Ты спишь со мной и только со мной, понятно? - для грозности он даже брови сводит к переносице. На его слова я удивленно вглядываюсь в его лицо и понимаю, что он не шутит, он серьезный Кюхен, мой Кюхен. Он еще раз тянет меня вниз на кровать, и я сдаюсь, высвобождаю руку и обхожу кровать, залезая под одеяло с другой стороны, задерживая дыхание. "А, будь, что будет!" - проговорил мой внутренний голос. Я обнял его со спины, потому что так хотелось. Кюхен поерзал, придвинувшись еще ближе так, что я просто дышал ему в макушку, резко повернул голову, чмокнул меня и, попав поцелуем куда-то в носогубную область, вернулся в исходное положение. Я выдохнул: было страшно, страх его потерять, ничто по сравнению с болью от того, что он не знал о моих чувствах. А знает ли сейчас? Я чувствую, как он накрывает мою руку на его поясе своей, она теперь теплая, и тихо произносит, уже в полудреме:       - Мне не больно, Шивонни. Мне не больно. Только разбуди меня завтра. Я вздыхаю и вижу, как в окно, то, что сзади, начинают пробиваться солнечные лучи. Они еле-еле подсвечивают стену напротив. Я начинаю осознавать, что сегодня тринадцатое декабря, и мой мальчик должен проснуться завтра, чтобы не чувствовать боли.