Прощай эпоха просвещения!

Бывают дни, которые не забыть. Воспоминания, которые жгут нас до самой смерти. Три дня назад я узнал, что человечество приобрело иммунитет к лекарству от старения. Весь мир для меня погрузился во тьму. Шок прошёл, но я так и не смог смириться с этим. Мысль о том, что древняя, всеми забытая, смертоносная чума вернулась в наш мир, чтобы вновь опустить нас до животных, словно глоток кипятка выжигала меня изнутри. Для меня, как и для любого разумного человека, эта было как вынесение смертного приговора, не подлежащего ни обжалованию, ни апелляции. Из депрессии меня вывели тремя днями однообразной и бесполезной работы. Я и ещё около пяти сотен биохимиков синтезировали и смешивали с человеческой кровью различные модификации так называемой "вакцины бессмертия". Результат был всегда один, иммунные клетки атаковали молекулы лекарства, призванного их же и защитить. В общем-то, каждый, кто находился в здании центрального института биоинженерии, мог предсказать этот результат и без опытов. Все те изменения, которые мы могли внести в молекулу, иммунные клетки даже не могли распознать. Я понимал это. И готов поспорить, что все мои коллеги тоже. Понимал это и поддавшийся панике президент, написавший распоряжение начать эти бессмысленные опыты... Но по какой-то неведомой причине, при каждом новом провале всем нам на сердце становилось немного тяжелей. И вот, спустя три дня, настал момент, когда тяжелей стать уже не могло. Мы проверили иммунную реакцию на все более-менее устойчивые разновидности лекарства от старости, заполнили бумаги, поставили росписи, попрощались и разошлись. Остался только босс, телевизионная группа и самая сложная задача, которую только можно поставить перед человеком - обратиться ко всему миру, сообщив ему, что самая смертоносная болезнь вновь подняла голову, и в этот раз её некому будет опустить. Свет фар освещал мокрый асфальт. Первый ноябрьский снег бился о лобовое стекло машины. Пытаясь ускользнуть от заполнявших голову мыслей, я отключил автопилот и вёл вручную. Это не помогло. Нажав кнопку я вновь перевёл машину в режим автопилота и, откинув спинку сидения назад, устало развалился. Сквозь стеклянный люк на крыше автомобиля виднелось холодно, тёмное, ночное небо. Мне всего 94 года, а по недавним исследованиям человеческий организм начинает изнашивается лишь к трёмстам годам жизни. Может даже и поздней, ведь никто из ныне живущих ещё не отмечал трёхсотлетие. А я, например, был бы не прочь. Это раньше люди после окончания биологического взросления в 25 начинали стареть. По рассказам коллег, живших до победы над старостью, это была ужасная и крайне медленная смерть. И скоро нам всем придётся её принять. Что ж, мне ещё относительно повезло, представляю, что почувствуют те, кому сейчас около тридцати. Хотя таких немного. Ведь чтобы завести ребёнка нужно сначала окончить спецшколу и получить "родительский" диплом, пройти кучу медицинских исследований, заплатить нехилый налог и встать в очередь. Теперь всю эту бюрократию скорей всего свернут - нужно спасать человечество... Время шло. Теперь это ощущалось как никогда раньше. Оно словно песок утекало сквозь пальцы. Как мало его осталось? Который час, кстати? - Время? - спросил я пустоту. - Без пятнадцати девять, - ответила она мне. До объявления осталось пятнадцать минут. Пятнадцать минут, и человечество вступит в новую фазу своего развития. Кажется, я наконец-то понял смысл фразы "всё новое - это давно забытое старое". Интересно услышать эту речь, пожалуй, они вряд ли заявят об этом так же в лоб, как нам. - Включить главный новостной канал, - скомандовал я бортовому компьютеру. - Скорость интернета менее ста килобит в секунду, продолжить? - отозвалась груда железа мелодичным женским голосом. - Издеваешься? Сворачивай к ближайшей закусочной. - Ближайшая закусочная "Кафе-бар "Хрустальный пик"" оценёна на восемь из десяти пользователями... - Выключить звук, - прервал я навязчивую машину. Спустя несколько минут машина встала на стоянку около небольшой закусочной. Войдя, я обратил внимание на бармена. В наш век автоматизации не часто можно увидеть нечто подобное. Робототехника уже давно заменила человека везде, где это только было возможно, освободив таким образом людям время для самореализации. Но всё равно встречаются те, кто ни в грош не ставят возможности собственного разума, предпочитая особо не утруждать себя процессом мышления. Но кто в праве его осудить? Ведь раньше многие жили, даже не пытаясь приобщиться к науке или искусству. Как приходили в мир с закрытыми глазами, так его и покидали. Впрочем, их можно понять: если человеческий мозг начинает нормально воспринимать информацию лишь к двадцати годам и без медицинского вмешательства заканчивает к шестидесяти, то может, и не стоит и тратить время на самообучение? Всё равно скоро умирать... Кстати, некоторые люди даже паразитировали на таком положение дел, навязывая другим свои идеи, превращая их в рабов. Так начинались войны, революции и прочая бесовщина, совершенно не свойственная современному миру... Неужели всё вернётся на круги своя? Неужели плоды всеобщего просветления сгорят в горне это жуткой болезни? Неужели общество вернётся во тьму? Не исключено. И только время сможет дать нам ответ. Ну что, эпоха Великого Просвещения, сколько тебе осталось? Я взглянул на настенные часы. До обращения осталось менее четырёх минут. И как не кстати рядом с часами за барной стойкой стоял телевизор. К сожалению, государственные сообщения проигрываются на всех каналах. Но чёрт подери, как же мне не хочется быть свидетелем начинающейся паники. Однако звук выключен, и вроде никому нет дела до включённого прибора. Сев за самый дальний стол в углу, я дотронулся до сенсорного экрана стола, нагло прикидывающегося деревянным. Стол, притормаживая, превратился в небогатый прайс-лист местной еды и напитков. Заказав кофе, я быстро открыл окно телевизора и убавил звук так, чтобы слышать мог только я. - Эй, сделай погромче, - донеслось с барной стойки. Я оглянулся на мужика в спортивном костюме, подошедшего к стойке. - Зря, - процедил я сквозь зубы. Бармен выкрутил громкость на полную, и практически все, кто находился в помещении, обратили внимание на развевающийся по экрану флаг страны Объединённое Человечество. Если бы они только знали, что им предстоит перенести. Помещение заполнила знакомая всем мелодия в исполнении виолончели. Некоторые люди отвернулись от экрана, продолжая разговаривать друг с другом, старенький робот поставил мне на стол чашечку кофе, и ничто не указывало на то, что привычный нам мир исчезнет меньше чем через минуту. Но вот виолончель протянула свою последнюю ноту, и флаг уступил место прямому эфиру из центрального института биохимии. На фоне полок, заставленными книгами, сидел человек в стильном костюме. Странный выбор. Для этой речи стоило одеть нечто более траурное. Нечто более соответствующее выражению лица того мужчины. А вот к последнему у меня претензий не было, оно давало понять, что случилось нечто непоправимое. Он поднял свои светло-серых глаза и начал говорить, глядя прямо в камеру, так что создавалось впечатление, будто ты сидишь не за тысячи километров от него, а прямо в кресле напротив. - Дорогие друзья, - начал он своё обращение, которое тут же переводилось на все языки мира и транслировалось на всю планету, - сегодня исполнилось двести лет с того момента как наш разум позволил нам выиграть схватку с одной из самых опасных болезней - старением. В тот день мы окончательно освободились от тирании природы, разорвали последнюю цепь, связывающую нас с животным миром. За это время мы многого достигли - объединили все страны и народы в единое человечество, колонизировали Марс, открыли новые источники питания и многое другое. Но могли ли мы двести лет назад полагать, что схватка человека с природой ещё не окончена и что решающий удар ещё не нанесён? Неделю назад в одной из лондонских больниц медсестра заметила у пациента положительную иммунную реакцию на вещество, известное как "вакцина бессмертия". Спустя три дня мы проверили тысячи людей со всех концов света, результат всегда был положительным. Мы тестировали все возможные модификации вакцины, но результат остался неизменным. Нам ещё не ясна причина этой мутации, но уже можно сказать точно: всё человечество вновь начало стареть. Большинство из нас сейчас находится в биологическом возрасте около двадцати пяти лет, а это значит, что у всех нас осталось примерно сорок лет жизни. - На пару секунд он прикрыл глаза, а затем продолжил, но уже с несколько другой интонацией. – Тридцать минут назад мы ещё спорили о том, стоит ли дать вам ложную надежду. Я буду честен с вами до конца. Я не стану ничего приукрашивать. В этот раз мы никак не сможем остановить эту болезнь, так что не теряйте времени напрасно: его у вас не так уж много и не печальтесь о прошлом, но задумайтесь о будущем. Сообщение закончилось, и я оглянулся. Неудивительно, что они пребывали в шоке. Вот только бармен, нисколько не изменившись в лице, вновь включил музыку и продолжил протирать стойку. А может, это я не прав? Вот оно, блаженное счастье незнания. Он не тревожится за свою судьбу, ведь его жизнь ничего не стоит. Он живёт одним днём, точно зная, что завтра последует точно такой же, и он ничего не собирается менять в жизни, ни о чём не жалеет, ничего не желая, и лишь плывёт по течению, не останавливающийся даже перед смертоносным водопадом. Но в этом баре было много тех, кто знал, к чему стремиться и что терять. Очень скоро их шок сменится паникой или отчаянием. А я не хочу видеть ни того, ни другого. Сейчас я хочу стать таким же не обременённым разумом весельчаком, как тот парень с тряпкой в руке. Резко подорвавшись, я подошёл к стойке и бросил на неё несколько крупных купюр. - Виски! - сказал я бармену, подняв два пальца. Отложив тряпку, он поставил две рюмки на стойку и заполнил их почти до краёв. - Пожалуйста. Взяв одну рюмку, вторую я пододвинул к нему. Он, печально усмехнувшись, спросил: - За что пьём? Я обернулся. Всё в исступлении смотрели на меня, ожидая ответа. Улыбнувшись, я повернулся к бармену: - За конец эпохи просвещения!