Blind Alley

Когда Уилсон добирается до Тёмного Замка, Максвелл утомлённо вздыхает. Да, разумеется, с выбором он не ошибся, но сейчас демон даже жалеет о своей требовательности. Всякий материал можно сделать прочнее, всякое существо способно к закалке. На самом деле, демиургу не в чем себя упрекнуть: он создал настоящий шедевр, облёк свою жестокость в материю. Зимы стали длиннее. Лето теперь жжёт не хуже ада. Еды и простейших материалов не осталось. Нельзя было ступить и шага без того, чтобы наткнуться на злобную тварь, остервеневшую от голода. Арена негласного сражения сузилась и ощетинилась шипами: шаг вправо — шаг влево — смерть. Их личная маленькая стычка достигла зенита; слово «выживать» приобрело новый смысл, сделавшись мягким и непригодным для ситуации. Дикая борьба, с создателем, с миром, с самим собой, круглые сутки напролёт. Иногда Максвелл с изумлением слышал, как учёный шепчет в небо, потеряв крохи надежды, как стонет от боли и усталости, но приходил рассвет, и Хиггсбери вставал на ноги, беря в руки копьё. Цикл «идти-драться-искать» работал безотказно и в таких условиях. А сейчас победитель стоял перед ним и требовал законной награды. — Отпусти меня. Жёстко, сухо, так непохоже на прежнего Уилсона. Всё течёт, всё меняется. Комнатный учёный-джентльмен, когда-то резавший лягушек ради науки, режет их теперь, как базовый провиант. Он понюхал мороза, и крови он тоже понюхал, и гнилая морковка уже кажется не такой противной на вкус. Он привык с мрачной ухмылкой топтаться на лапах Чарли, жечь энтов и выходить один на один с гигантами. Уилсон смотрит на демона прищурившись, с великолепной ненавистью, которой впору завидовать. В левой руке — факел, в правой — золотой топор с засохшими тёмными пятнами. Острое лицо, чёрные угольки зрачков опасно блестят. Максвелла невольно передёргивает, но взгляда он не отводит. В конце концов, он пока здесь хозяин. — Где же твои манеры, Хиггсбери? — морщится демон; за спинкой трона мечется тьма, учуяв законную добычу. — Неужели всё растерял по пути, аристократ? — Не смей юлить, — тотчас отрезает алхимик. – Мне, кроме жизни, терять нечего. Ты развлекался со мной, ты затолкал меня под пресс, но я вырвался, так что смирись с поражением. Я пришёл сюда, и ты, нежить, чёртово отродье, сегодня вернёшь меня в мой мир. — Старая песня, — театрально закатывает глаза Максвелл, небрежно закуривая. — Я надеялся, ты придумаешь что-то пооригинальнее в награду… — Прекрати! — рявкает Уилсон не своим голосом; тонкие пальцы сжимают топор, будто он вот-вот замахнётся. Мужчина глядит свысока и стряхивает пепел на каменный пол. Нервишки у паренька ни к чёрту, и это забавно. Можно веселиться дальше. — Какой же ты наивный, мой мальчик, — приторно тянет Максвелл. — Думаешь, что раз выиграл бой — победил и в войне? Забыл, где твоё законное место? В отличие от некоторых, я не подписывался играть честно. Я ничего не обещал и обещать не собираюсь. Но раз ты выжил в такой преисподней, то тебе не составит труда побродить там ещё немного, мм? Что ты скажешь насчёт Драконьей Мухи? А Медведь-барсук? Чудные создания! И, конечно, Чарли ни за что тебя не покинет! Правда, Чарли? Темнота довольно засмеялась женским голосом, положив руки демиургу на плечи. Взглянув на Уилсона, демон тотчас понял свою ошибку. Не нужно было тратиться на «шикарные» условия мира. Не нужно было творить лютую зиму и плодить чудовищ. Достаточно было оказаться распоследней сволочью, отнявшей счастливый билетик у заигравшегося мальчишки. Хиггсбери побелел. Лицо исказилось, крылья изящного носа трепетали от ярости. Учёный не двигался с места, и Максвелл с удовольствием ощущал, какие именно слова вертятся на раскаленном языке. Но алхимик молчал. Где-то секунд тридцать чистого времени. После чего решительно подошёл к демону и резко плюнул прямо на чужой чистый ботинок. Развернувшись, Уилсон ушёл, ни сказав ни слова. Следующим утром его нигде не было. * * * Ярким летом Максвелл идёт по опушке леса. Впереди болота, и демон смело ступает на тёмную топь, в полной уверенности, что щупальца не посмеют высунуться под ногами. Всё-таки здесь красиво, пусть жарковато и воняет топью. Трость безошибочно находит точку опоры, позволяя двигаться быстрее. Через сотню метров будет вход в пещеру. Максвелл прикрыл глаза, сверился с расчётами. Да, именно сегодня. На одиноком островке зелёной травы, в окружении сиротливых ёлок чернеет провал. Рядом, к стволу привязана верёвка, которая исчезает в земляной дырке. Не дойдя нескольких шагов, демиург садится на широкий низкий пень, готовясь ждать столько, сколько потребуется. Верёвка натягивается, слышится пыхтение; воздух колеблется от чужих рывков. Выныривает сначала густая всклокоченная шевелюра, потом — рука, потом — их обладатель. Уилсон, небритый, вконец отощавший на скудном пайке, цепляется за земляные края и вылезает наверх, падая в густое зелёное лоно. Сквозь грязную порванную жилетку частоколом торчат рёбра; глаза, отвыкшие от солнца, закрыты. Месяц шататься по подземельям — это вам не свин до пяти досчитал. Пришлось готовиться две недели, собирая пищу и мастеря факелы. В этот раз учёный рискнул сунуться в Руины и даже найти там кучу полезного. Хиггсбери улыбнулся этой мысли: рюкзак был набит артефактами под завязку. В этом году мир сбавил обороты, и жить стало полегче. Разумеется, это просто подачка, но ему было уже всё равно. Особенно — после крайне лютой зимы. — Здравствуй, Уилсон. — Пошёл к чёрту. Реплика похожа на копьё: летит быстро, разит напрямик, давая понять, что нормального разговора не будет. Учёный даже не открывает глаз, и это выбешивает Максвелла до дрожи. Хочется наступить ему каблуком на впалый живот, ударить тростью по измождённому лицу, но вместо этого тонкие губы кривятся в усмешку. Выдохшийся, тощий, бородатый, но не сломленный Хиггсбери, лёжа пластом на земле, бросает на демона резкий взгляд, словно тот был назойливым насекомым, и бешенство тотчас взлетает до пика. Плохо, когда человек перестаёт бояться и может справиться с любым испытанием. Таких неинтересно убивать. Такие становятся равными. — Зачем пришёл? Издеваться? Что ж, время самое подходящее. Я тебя слушаю. Максвелл широко улыбается, но зубы почти что скрежещут. Изящная трость сжимается в кулаке, грозя треснуть и сломаться. К горлу подкатывает слепая, душная ярость, загустевшая, будто топливо ужаса. Демон чувствует себя свирепой адской гончей, посаженной на толстую цепь, когда законная добыча — в метре от острых зубов. Что же мне ещё с тобой сделать, в бессилии думает Максвелл, смотря на чужие мускулы, проступающие будто верёвки. Кого мне выдвинуть на шахматное поле, чтобы ты сломался и просил о пощаде, маленький храбрый джентльмен, чёртов отважный герой… Демон встаёт с места; порыв проходит внезапно, словно в небе мелькнула молния. Расхотелось вылить на чужую голову поток ругательств или ударов — это слишком вульгарно и недостойно. Потому что у него есть идея. Осталось то самое последнее оружие, добивающее самых отважных. — Выглядишь не очень хорошо, приятель, — спокойно говорит Максвелл, зная, как на Уилсона действует эта фраза. — Лучше тебе найти что-нибудь поесть до того, как наступит ночь. И удачи в бесполезных поисках, умник, если ты ещё не понял главного. Он поворачивается и уходит. Сзади — тишина, но Максвелл не обращает внимания. Он уверен на сто процентов, что учёный всё прекрасно услышал. Всё оставшееся время в Тёмном Замке ждут гостей. * * * — Я передумал. Голос проникает в сон, пробиваясь сквозь привычную мелодию рэгтайма. Максвелл тяжело поднимает веки, медленно выпрямляясь в своём жутком кресле. Нечасто ему удаётся заснуть и сбежать в ещё один мир без ничего, но сейчас есть кое-что поважнее. Уилсон снова здесь, и стоит совсем рядом с Кошмарным троном. Максвеллу кажется, но только на миг, что к нему пришёл тот самый смешной паренёк, кивнувший загадочному посланию из радио. Иллюзия рушится одним настороженным взглядом. Хиггсбери хмурится, следя за демоном и будто ожидая кинжал в спину. Он проделал трудный путь дважды, так что вполне заслуживает пяти минут внимания. — О чём ты? — тихо и как-то утомлённо говорит Максвелл, проводя ладонью по лбу. Хочется обратно в сон, но Уилсон стоит здесь и сейчас, и шанс упускать нельзя. Наверное, день торжества наступит уже сегодня. — Я хочу «что-то пооригинальнее в награду», — без тени насмешки цитирует демона Уилсон. В остатках души теплом зажигается интерес. — У меня много вопросов. — Задавай один — и с тебя хватит, — тотчас ставит условие Максвелл, наслаждаясь его растерянностью. Всё велось к этому ещё давным-давно. — Но здесь же не сказка, — вдруг совершенно невпопад бормочет Уилсон, и демон прыскает со смеху. — Три желания, один вопрос… это нечестно. — И всё-таки — один, — Максвелл не идёт на компромисс, потому что иначе ничего не получится. И Хиггсбери начинает думать. Почему Странное кольцо — всегда в круге злых цветов? Почему рядом с Коробкой всегда лежат гном и копьё? Кто раньше лежал в могилах, разбросанных по лесу? Откуда у свинов людские имена? И в каком измерении находится этот странный, противоречащий самому себе мир? Среди вороха вопросительных знаков быстро находится единственный нужный. Слова вылетают быстрее, чем Уилсон смог их удержать. — Почему я не могу отсюда уйти? В точку, думает Максвелл, вставая на ноги. Умница, думает Максвелл, сдерживая хищный оскал. — Рассказать тебе всю правду? Думаешь, ты готов это слышать? — Я болтаюсь здесь чёрт его знает сколько времени, — мрачнеет Хиггсбери; лицо неуловимо меняется, делаясь ещё острее и жёстче. — Я имею право знать. — Тогда пошли. Максвелл стремительно уходит в темноту. На его пути молча загораются низкие колонны, отгоняя Чарли на безопасное расстояние. Рэгтайм делается громче, будто не хочет отпускать своего слушателя, а Уилсон остаётся на месте, не торопясь идти следом. — И куда это? — К морю. — Зачем? — Там очевиднее, Хиггсбери. «Там ты поверишь», — хладнокровно добавляет он про себя. * * * Серая вода шумит привычно и успокаивающе. Волны равнодушно катят к берегу, мерно касаясь высокого обрыва. Ветер залезает под одежду, холодит тело, и после душной темноты это приятно. Наверху плывут такие же серые облака; изредка в них образуются солнечные трещины. Уилсон смотрит на всё это, словно впервые видит. Уилсон судорожно вздыхает, кусая губы. Максвелл терпеливо ждёт, когда к нему обернутся. Это наконец-то случилось. После непомерно долгой борьбы роли меняются: теперь демон — зритель, пришедший в театр одного актёра. Он ждал слишком долго, чтобы сейчас упускать этот поразительный момент. — Ты умер, когда активировал дверь, — говорит демон ещё раз. — Твоё тело на чердаке уже почти разложилось, — роняет в молчание творец другой реальности. — Тебе некуда возвращаться, — добивает мужчина, наслаждаясь своими словами. — Ты врёшь. Хиггсбери трясёт головой, вцепляется в чёрные пряди. Рассудок стремительно едет вниз, отказываясь функционировать. Не нужно быть нечистью, чтобы увидеть — он верит, всей душой верит в сказанное, но не признаёт. Максвеллу кажется, что он слышит какой-то треск. Наверное, это рушились чужие опоры, до сих пор помогавшие выживать. Заключительный акт стремится к концу, и Максвелл чувствует себя победителем в самой тяжелой схватке. Он и есть победитель в самой тяжёлой схватке. Ровно до того момента, как Уилсон оборачивается. Падает занавес. На сцене Уилсона нет. Нет даже бледной тени его нынешнего. * * * Пластинка граммофона звучит даже немного веселее. Дым от сигары клубится, вырисовывая причудливые узоры, которые тают через секунды. Наверное, Максвеллу никогда не было так хорошо. И так спокойно. — Хочешь, я подарю тебе зажигалку? — с лёгкой улыбкой говорит он, гладя чёрные спутанные волосы. – Или, может, топор, который никогда не ломается, в отличие от тебя? Не стесняйся, мой мальчик. У нас впереди бесконечный запас времени, и нужно как-то уравнять шансы, не находишь? Уилсон молчит, даже не смотрит в его сторону. Демон подавляет искушение сжать его волосы крепче, развернуть к себе и выпить досуха чужую, столь желанную душу, пока есть возможность. Пока он опять не остался с темнотой один на один. Пока Хиггсбери так соблазнительно, обманчиво покорен. — Сыграем в шахматы? — продолжает создатель мира, наматывая одну отросшую прядь на палец. — Где-то здесь валялась доска, под троном, наверное… Впрочем, после реальных шахмат тебе будет скучно двигать туда-сюда обычные фигурки… Увы, других игр тут нет, кроме уже известной нам обоим. И, если честно, я не очень хочу начинать новую партию сейчас. Уилсон молчит, стараясь не кашлять от табачного дыма. Демон упускает момент и не замечает опасный блеск в его глазах, упиваясь своей победой. Он гораздо упорнее, чем кажется. Наверное, это глупо и безрассудно, но он будет продолжать искать выход из этого тупика междумирья.