Разрушение

И как хорош тот новый мир, где есть такие люди!

Инакомыслие Его народ взывал к нему, но это не был тот приглушённый гул страдающих голосов, непрерывную какофонию которого Нации всегда слышали краем сознания. Нет, это была оркестровая миниатюра, выверенная маниакально, математически точно. Австрия с радостью написал бы её. А может, нет. Горделивый Родерих предпочитал ревниво оберегать свои страсти, делясь ими лишь нехотя и скупо. Смерти дворян Францию не взволновали, хотя он сожалел о жестоко и безумно растерзанной прекрасной принцессе, чью голову с пустыми глазами оставили гнить на пике. Он танцевал с ней в Тюильри и посоветовал пудрить волосы бледно-голубым, чтобы лучше смотрелись рубиновые гребни. Она не заслужила такого страшного и позорного конца. Однако лихорадило его по другой причине: гибли его бедные дети. Потому он воспротивился Робеспьеру, в то время как мадам Гильотина до отказа заполняла свою танцевальную карточку – каждый час, каждый день, каждую неделю её сверкающая стальная ухмылка окрашивалась в вишнёво-красный. Человек осмелился устало посмотреть на него в ответ, хотя взгляд его сверкал так же холодно, как и лезвие его излюбленного орудия. – Что ты хочешь от меня? – спросил этот обманчиво кроткий человек с притворным добродушием, намеренно не давая ему достигнуть глаз. Предупреждение. Франциск расхохотался, смех бурлил в нём, как пузырьки шампанского. Он практически скорчился в истерике, тяжело оперевшись на стол человека. – Держи себя в руках! – рявкнул Робеспьер, явно обескураженный. – Максимилиан, если бы я мог! – взвыл Франциск. – Если бы я только мог! Он то плакал, то смеялся, впиваясь ногтями в дерево. . Она зовёт его из зеркала. Он противится зову, пьёт вино прямо из бутылки и чувствует, как оно сочится из уголков рта. Хороший урожай, правда, прокисло. Ему всё равно. Её смех парит, как музыка, как слишком резкая мелодия плохо настроенных скрипок. Она смотрит на него из-под тяжело нависших век, на сочных губах играет безумная улыбка. – Ненавижу тебя, – выплёвывает он. Вино капает на рубашку и оставляет красные пятна. – Тебе это только кажется, милый, – говорит она с устрашающе кровожадным, свирепым выражением лица. – Ты любишь меня, бедняжка. Ты не можешь меня ненавидеть. – Ты моя погибель. – Всё хорошее однажды умирает, не так ли? Она запрокидывает голову и смеётся, корсаж слетает с неё, рвётся, падает, обнажая красивую грудь. Она смотрит на него горящим взглядом и, дразня, с насмешкой проводит по груди пальцами. – Хочешь меня, Франциск? – воркует она. – Убирайся, шлюха, – шипит он и пьяно швыряет опустевшую бутылку в зеркало. Оно разбивается, и её смех эхом разносится по комнате, бессчётно множась в блестящих посеребренных осколках. . Франция усмехнулся, неестественно растянув губы. Человек, стоявший в кабинете напротив него посреди небольшого беспорядка, не выглядел особо внушительно. Но вспомни Робеспьера, прошептал тихий голос на краю сознания. А может, и не надо – он же всё-таки умер. Позже человека по фамилии Бонапарт будут изображать на карикатурах жестоким карликом, но ничто не могло бы быть дальше от правды. Да, он был ниже большинства, но какой-то невероятно компактный, вся его энергия и сила были плотно спрессованными и пружинили. Франция не сказал бы, что он понравился ему с самого начала, но игнорировать присутствие этого корсиканца было невозможно. – Вы хотите, чтобы я преклонился перед вами? – спросил Франциск с несвойственной ему кривой улыбкой. Человек не улыбнулся – рассмеялся. – Не ты, – ответил он с густым акцентом, подошёл к своей Нации и взял за руку. Как много изменилось. Когда-то бледные, превосходно ухоженные пальцы Франциска покрылись шрамами и загрубели, ногти стали хрупкими и ломкими – его вина, он сгрызал их под корень, раскачиваясь из стороны в сторону… Руки Наполеона были грубыми, но ухоженными – руки бывшего, однако не опустившегося солдата. Они не могли отличаться сильнее. Один со светло-золотистыми волосами, другой с тёмными, один высокий, другой низкий, один худой до изнеможения, другой коренастый и мускулистый. Можно было подумать, что от прикосновения пройдёт искра, но Франция не почувствовал ничего, кроме тепла руки. Человек же был слишком хорошо обучен приличиям, чтобы дать хоть тени эмоций отразиться на своём лице. А может, он тоже ничего не почувствовал. Франциск позволил отвести себя к одному из столов. Стол почти трещал под грузом бумаг, книг и различных учебных принадлежностей, но главная роль в этом тщательно организованном беспорядке принадлежала огромной карте Европы в стекле и позолоченной рамке. Очевидно, она должна была висеть на стене, но из-за нехватки места лежала здесь. Ладонью Франции, изящной как и прежде, корсиканец накрыл царства и княжества. Большой палец Франции коснулся Испании, мизинец задел границу России. Указательный палец почти закрыл британские острова. – Видишь ли, – выдохнул Наполеон, его маленькие (но такие сильные!) пальцы продолжали сжимать руку Франции. – Я хочу, чтобы вся Европа преклонилась. … Крах [Сцена: помост в пустом театре, некогда блиставшем, а теперь оставленном прозябать. Громоздкие шторы из бархата поблекли и потяжелели от пыли, золотые шнуры истрепались и потускнели. На помосте стоит элегантный стол с шахматной доской, освещённый единственным прожектором. По обеим сторонам от стола расположены два стула, на каждом – по простой подушке. На одном из них сидит Ф р а н ц и я, расставляя фигуры. Они не белые и чёрные, а белые и красные.] Ф р а н ц и я [поднимает взгляд от доски]. О… Я не ожидал гостей. [Франция в сине-красном платье с белой нижней юбкой, на плечи накинут военный мундир с золотыми эполетами, обильно увешанный медалями и лентами. Он возится, поправляя подол.] Ф р а н ц и я. Тебе нравится? Знаешь, платья имперского стиля – это очень благоразумно. Под ними многое можно скрыть. [Теребит кружевные перчатки.] [Входит А н г л и я. Он в полном облачении адмирала, шляпу бережно держит под мышкой. Впрочем, его волосы растрёпаны, а под глазами темнеют пятна пороха, словно макияж.] Ф р а н ц и я. Ах, Англия. Славно, что ты составишь мне компанию. А н г л и я [подходит, немного прихрамывая, и садится напротив]. Ты ходишь белыми. Ф р а н ц и я [улыбается и двигает белую пешку]. А н г л и я [молча двигает другую пешку, пальцы в перчатке не касаются фигуры ни на мгновение дольше необходимого]. Ф р а н ц и я. Ты победил меня. [Ещё несколько ходов.] А н г л и я [идёт ладьёй]. Тебе следовало подумать лучше, прежде чем отправляться в море. Ф р а н ц и я [смеётся, ласкает слона и только потом двигает вперёд]. Потому что оно твоё? Ты… так любишь обладать. А н г л и я. Заткнись, лягушка. [Забирает одного из коней Франции.] Ф р а н ц и я [глаза полуприкрыты, забирает слона Англии]. Помнишь, как я учил тебя этой игре? А н г л и я. …Нет. [Партия продолжается, они делают ходы всё быстрее и быстрее, наконец и вовсе почти одновременно, забирая фигуры справа и слева.] Ф р а н ц и я. Бедный Нельсон. Должно быть, ты очень его любил. [Забирает королеву Англии.] Шах. А н г л и я [тонко улыбается и подводит последнюю пешку к стороне Франции]. Он хорошо служил мне. Ф р а н ц и я [с бесстрастным лицом]. «Англия ждёт, что каждый выполнит свой долг». [Англия лениво поднимает свою королеву и возвращает на доску в пределах досягаемости короля.] А н г л и я. Шах и мат. [Занавес.] … Панихида Вена. Когда-то её называли жемчужиной Европы. Музыкантов здесь собиралось даже больше, чем в Париже, а в салонах не было того фиглярства, которое Франция называл этикетом. Этикет. Теперь он раздражал его, словно неудобная новая обувь. Он посмотрел на молодую женщину в окружении смеявшихся кавалеров, и глаза его под очками сузились. – Родерих. Он знал, кто это. Только один человек произносил его имя с этим отвратительным акцентом – не правильным немецким, а скользким французским. – Франциск. – Разве такая же сцена не произошла у нас лет эдак сорок назад? Но на этот раз они были не в тенистой роще Рейна. Женщины теперь носили лёгкие платья из шёлка и муслина, похожие на драпировки греческих богинь. А глаза Франциска стали напоминать потрескавшееся стекло, по синему сапфиру протянулись паучьи сети, тонкие линии какого-то невообразимого цвета. Австрия использовал молчание как щит и плащ, застыв и не отвечая, подобно мраморной нимфе в верхней нише. – У тебя довольно много принцесс, Австрия, – сказал Франция. – Можно и поделиться. – Ты дал клятву, – слова вырвались сквозь стиснутые зубы, словно воющий за дверным косяком зимний ветер. В блестящих голубых глазах отразилось удивление. – Какую ещё клятву? – весело спросил Франция, пожав плечами. – Ты поклялся собой. – Ты отдал её мне. Она стала моей, так что я могу поступать так, как захочу. Австрия стиснул кулаки, перед глазами заплясали красные пятна. – Нет, не стала, – прошипел он. Франция улыбнулся и наклонился к Австрии, побуждая его невольно сделать шаг назад. В этой улыбке не было веселья. – Я не отбирал девочку, – прошептал он. – Я никого не отбирал у тебя, Австрия. Ты сам отдавал их мне. Всегда отдавал, мой дорогой. А я брал. С благодарностью. – Рука в перчатке слишком фамильярно легла на застывшие плечи Австрии. – Пруссия, с другой стороны… не был столь любезен. Вот. Наконец-то угроза проявилась за обманчиво ласковыми словами, словно «сюрпризы» в одной из симфоний Гайдна: напряжённые моменты перед какофонией вырывали дремлющих слушателей из музыкального сна. – И ты убил его, – не задумываясь, прошептал Австрия, старое горе влекло новое. – Убил… – Война есть война, друг мой, – ответил Франция. – Ты знаешь это не хуже меня. – Улыбка мелькнула на его лице, как последняя вспышка пламени гаснущей свечи. – Я только ускорил ход событий. Эта бесстрастность пугала Австрию сильнее всего. Страсть… Трудно представить, что она знакома горделивому Австрии, но он знал её – как друга, как инструмент, как оружие. Он приручил её, он хранил её бережнее, чем тончайшее стекло, и использовал осторожнее, чем чёрный порох. Страсть – это огонь, это пламя, которым нужно овладеть, иначе оно будет бездумно рушить и пожирать. – Мир меняется, дорогой мой Австрия, – сказал Франция с беспечной улыбкой. – Я могу только предполагать, пойдёшь ли ты с ним в ногу… или будешь просто рыдать над портретами? – Уйди от меня, – прохрипел Австрия, испепеляя его взглядом. – Это всего лишь дружеский совет. Между друзьями. – Улыбка Франции напоминала острие ножа, гротескные черты античной маски. – Но я также выражаю свои соболезнования. Давя рвущийся наружу плач, Австрия отшвырнул со своего плеча руку в перчатке и в нарушение всех правил этикета прошествовал прочь из зала. По пути он сорвал перчатки и удушливое пальто, равнодушно уронил их прямо на землю. Он практически рухнул за рояль и начал играть, слёзы падали на пальцы, обжигали их, но он не обращал внимания. … Опустошение [Сцена: пустая комната. Чиркает спичка, тёплое сияние освещает небольшую часть помещения и Францию, свеча в его руке горит куда ярче, чем должна.] Ф р а н ц и я. Огонь. Прекрасен, не правда ли? Танцующие языки пламени. Цвета. Он даёт тепло и свет. Но он опасен. Он разрушает. Оскверняет. Пожирает. Говорят, что сожжение – одна из самых болезненных смертей. Так погибла моя возлюбленная… [Вдали слышны звуки шагов и крики. Франция не оглядывается, но выражение его лица становится обеспокоенным, он съёживается, прижимая к себе свечу. С потолка начинает падать снег и оседает на его волосах.] Ф р а н ц и я. Лёд. Снег. Тоже красиво. Покрывает землю белым. Сберегает. Замораживает. Убивает всё… и сохраняет. Саван? Или свадебное платье? [Дыхание Франции облаком вырывается в воздух, он дрожит, но, кажется, не от холода.] Ф р а н ц и я. Я взял Москву в 1812. Победа. Но дорогой ценой. Это как попытаться съесть морского ежа. Мясо нежное, сладкое… а защищено сотней отравленных шипов. Людям России не было нужды сражаться. Он всё сделал сам. [Улыбается устало, злобно, ликующе.] Но это не сработало. [Франция бросает свечу, и пламя вырастает всё выше и выше, освещая всю комнату. Оно лижет стены, потолок, дерево и гипс тают, вместо них возникают улицы разрушенного города.] [За спиной Франции материализуется Р о с с и я, начиная говорить с середины предложения.] Р о с с и я. …рассказывал тебе когда-нибудь о жар-птице? Ф р а н ц и я. Может быть, однажды. Р о с с и я. Прекрасное это создание, жар-птица. Приручена, да не приручена. От мира сего, да не от него. Создание, у которого нет иной цели, кроме победы. [Улыбается Франции.] Подумай об этом, мой друг. [Энергично уходит, исчезает.] Ф р а н ц и я [поворачивается к аудитории]. Не дайте себя обмануть. Он был зол. Он был в ярости. Я знал это, но представить себе не мог, что он сделает… [Ночь спускается на истерзанный войной город. Декорации расплываются и становятся другой частью Москвы, полной деревянных домов. Франция в одиночестве идёт по улицам.] Р о с с и я [изначально невидимый]. Франция! Ф р а н ц и я [озирается по сторонам, затем смотрит наверх]. Р о с с и я [стоит на плоской крыше склада, сбоку от него – опрокинутая бочка, держит стеклянную бутылку и зажжённый факел]. Франция! Изволишь ли взглянуть на жар-птицу? Ф р а н ц и я. Ты что делаешь?! [Россия выливает содержимое бутылки себе на голову, жидкость капает с волос, с лица, с тяжёлой одежды. Он торжественно подносит факел и мгновенно окутывается пламенем. Начинает смеяться и отбрасывает факел прочь. Огонь расцветает на крышах за его спиной, перекидывается с одного здания на другое.] Р о с с и я. Видишь, Франция? Видишь? Ф р а н ц и я [смотрит в ужасе, но его губы движутся, продолжая речь автора, голос доносится издалека]. Человек… сотворённый из огня. Его руки были вытянуты, пламя танцевало на длинных рукавах. Он выглядел тогда как жар-птица с раскинутыми крыльями. И всё это время он смеялся. Не просто надо мной. Он смеялся от радости. От боли. От необузданного разрушения. Он вновь простёр руки, и его крылья накрыли Москву, уничтожая то, что он защищал. [Сцена гаснет, теперь видно только Россию в огне с вытянутыми руками и почти гротескно запрокинутой головой и Францию, стоящего перед ним.] Ф р а н ц и я [тянется, чтобы коснуться пламени, но убирает пальцы, и контур медленно тускнеет сам]. Видишь… огонь – самый великий наш раб. Огонь – самый жестокий наш господин. Примечания автора: 1. Хочу поблагодарить своего друга, metallic_sweet, за идею использования в фиках формата пьесы и за последнюю сцену (которую мы обсуждали в рамках обмена фиками). 2. Принцесса, о которой говорит Франция – это принцесса де Ламбаль, доверенное лицо и близкая подруга Марии Антуанетты. Она была арестована вместе с королевской семьёй, а после отказа дать клятву вечной ненависти к монархии – зверски убита. Возможно, рассказ о том, что её разорвали на части и отрезали груди, недостоверен, однако большинство рассказчиков сходятся на том, что её голову отрезали, насадили на пику и пронесли по всему Парижу. Её смерть широко тиражировалась анти-революционными брошюрами и иными письменными свидетельствами как пример бессмысленного насилия и жестокости французской революции. 3. Максимилиан Робеспьер наиболее известен как лидер Комитета Общественного Спасения и зачинщик Террора. Современники описывали его как кроткого человека с нежной улыбкой. В 1794 году он был арестован Конвентом и, по иронии судьбы, содержался в той же камере, что и Мария Антуанетта. 28 июля его казнили гильотиной без суда. 4. Марианна – популярное изображение персонифицированной Франции, а именно французской республики. 5. Наполеон действительно был корсиканцем, хотя и гражданином Франции. Он не был таким уж низким, каким его хотят показать многие портреты, и не имел французского акцента; современники отмечают, что иногда его речи был присущ неразборчивый итальянский акцент. 6. В наполеоновскую эпоху в моде были платья с завышенной талией, тоги, созданные под влиянием греческих и римских моделей и, как правило, пошитые из лёгких материалов, таких как муслин (богачи, конечно, выбирали шёлк). Эти платья с завышенной талией, прямо под грудью, стали бесценной находкой для высокостатусных женщин в интересном положении, поскольку с их помощью беременность можно было скрывать. 7. В начале 19 века наполеоновская Франция господствовала на континенте, но Англия по-прежнему контролировала ключевые морские пути и имела лучший флот. Когда Англия ввела морскую блокаду портов Франции, та в отместку применила к Англии экономическую блокаду, воспользовавшись своей властью над большинством европейских портов, и этим вынудила её начать борьбу за сушу. В 1805 году Англия одержала победу над Францией в Трафальгарской битве, уничтожив двадцать два испанских и французских судна, при этом не был потерян ни один британский корабль. Адмирал Нельсон, спланировавший атаку, погиб в этом бою. Ещё до битвы Наполеон отказался от идеи вторжения в Англию, а после неё никогда больше всерьёз не связывался с британским флотом. 8. «Англия ждёт, что каждый выполнит свой долг» – сигнал, поданный адмиралом Нельсоном перед началом битвы при Трафальгаре. 9. Когда пешка достигает противоположной стороны доски, игрок может сделать её королевой, слоном, рыцарем или ладьёй. Обычно выбирают королеву. 10. В 1810 году Наполеон развёлся с Жозефиной и женился на Мари-Луизе, австрийской принцессе, внучатой племяннице Марии-Антуанетты. Утверждается, якобы именно австрийский политический деятель, Меттерних, предложил идею этого брака и настоятельно продвигал её. Примерно в это же время расформировали Священную Римскую Империю (по сути, Франция убил его). 11. Австрия вспоминает симфонию № 9 Йозефа Гайдна, неофициально прозванную «Сюрпризом» из-за того, что там посреди нежной фортепианной прелюдии внезапно раздаётся невообразимо громкий аккорд всего оркестра фортиссимо. Говорят, что Гайдн был шутником и написал эту симфонию в насмешку над теми, кто засыпал на концертах. 12. Вторжение Наполеона в Россию считается основной причиной его падения. В ходе русской кампании он потерял большую часть своих войск, недооценив огромные российские территории и опасную зиму. Всё же, в сентябре 1812 ему удалось добраться до Москвы и захватить её. Спустя несколько дней город был по большей части уничтожен огнём. Причина пожара достоверно неизвестна, однако главенствует теория, согласно которой поджог совершили русские войска (и в самом деле, есть доказательства того, что русский военачальник отдал приказ уничтожить ключевые городские здания). В целях этой истории я предполагаю, что пожар сознательно устроили русские.