Кофе со вкусом Воорари

-Это ведь странно, согласись? Смотришь в мою сторону. Улыбаешься. Наклоняешь голову, переводишь взгляд на кофе, стоящий на столике возле тебя. Что ты имеешь ввиду? Странно, а что? То, что сейчас снег во время теплого апреля или то, что кофе твой без сливок? Ненавижу в тебе эту неточность, хоть убейте. А убивать, в принципе, вам и не надо. Она убьет. -Молчание...Ты ведь все утро молчишь. Это...странно, да? Хах, так вот, что странно. Да, верно. Молчать не в моем стиле. Я могу говорить когда угодно, с кем угодно, о чем угодно, сколько угодно. Даже во сне, по большей части, я разговариваю. Но не в этой для меня ситуации. Нет, точно не в этой. Тишина - щит. Щит-тишина. Опять смотришь на меня. Улыбаешься. Отводишь глаза, интересуешься дальнейшим существованием своих новых шторок. Волнуешься, не пропадут ли они после твоего ухода. Ведь я могу их сжечь, не постирать, отдать на съедение моли ну или просто сделать из них на Рождество снежинки. Будущее твоих шторок волнует тебя больше, чем мое будущее. Это ведь смешно, согласись? -Кормить Ваську не забывай. Издеваешься напоследок? Хорошо. Покормлю, не забуду. А может быть не покормлю, наплевательски отнесусь к этой затее. Что с этого? Ну уйдет он от меня, как ушла и ты. Что же с этого? Что? Объясни! Не хочешь? Ах да, просто не слышишь вопроса. Ну и хорошо. Не хочу оставлять тебе даже в последний день воспоминания о моем голосе. Ты его забудь, пожалуйста. Сделай это для меня, хорошо? Через день, год, столетие, тысячу. А может быть просто через эти гребанные 11 минут. Но забудь. 11 минут. Через столько же ты уйдешь, верно? О-дин-над-цать минут. Ведь именно столько времени ты уговаривала меня слезть с моста в ту ночь декабря. Помнишь? Да, кажется помнишь. Ведь тогда ты сломала каблук своих любимых туфель, пока забиралась ко мне. Все эти три года нашей совместной жизни ты, смеясь, напоминала мне о них. Не о том, что тогда у тебя с кармана выпал плеер на снег и после, все оставшиеся десять минут, тишину на той зимней улице прерывал голос Элвиса Пресли. Не о том, что тогда мы оба проболели гриппом больше трех недель. Нет, напоминала ты мне лишь только о своих красных туфлях и об их потере. Пока я углубляюсь в свои воспоминания, ты успеваешь взять Блока и начать читать на весь дом его стихи. Я не разбираю твоих слов, они, словно вода, проходят сквозь уши, их не уловить, они слишком быстры. Затапливают мой разум. Затапливают меня. Прошу, остановись. Я не могу, прекрати! Словно читая мои мысли, ты закрываешь тихонько книгу и опускаешь ее на столик рядом со своим, уже остывшим, кофе без сливок. Отпивая его, садишься обратно в кресло, кладешь руки на подлокотники, наклоняешь голову и, улыбаясь, смотришь на меня. Твои серо-голубые глаза прекрасны, как этот рассвет за окном. Ты ведь знаешь, да? Я каждое утро говорю тебе об этом, вместо надоедливого до тошноты «доброе утро», так же не забывал упомянуть и о твоих длинных светлых и приятных на ощупь волосах. Мне нравилось каждое утро проводить рукой по ним. Печально, что наслаждаться такими моментами мне больше не удастся. Рассматриваю твои ресницы. Они такие длинные и пушистые, как у моей годовалой племянницы. Помнишь ее? Поднимаешь бровь и опять улыбаешься. Зачем? К чему столько подаренных мне улыбок за это утро? Я не хочу вспоминать их после твоего ухода. Не хочу. Прошу, пойми! Не улыбайся! Продолжаешь, но уже не смотря на меня. Да и иди ты к черту! Поступать так, как поступаешь ты - подло. Нельзя решать за двоих. Ты забираешь себя у меня, без моего же мнения об этом! Тебе даже неинтересно было слушать его, когда была объявлена эта твоя новость о уходе из моей жизни. Почему? Почему ты это делаешь? - Я отойду на минуту. Минута. Ты забираешь у меня несколько из десятка подаренных тобою минут, уходя в ванную. Звонишь. Разговариваешь с кем-то. Открываешь дверь, облокотившись о стену, смотришь на окно позади меня. В нем наверняка уже серо-синие оттенки неба перешли к до боли белому цвету. Знаешь, это солнце, сквозь новые шторки, падает на пальцы твоих рук. Они длинные и бледные, словно у той фарфоровой куклы, стоящей на нашем шкафу. Ты и сама как та фарфоровая кукла. Не сильно высокая, хрупкая, с аристократично-белой кожей и румяными щечками. Кукла. Уже не моя кукла. Сползаешь по стенке вниз на пол, ударяясь затылком о розетку. Не открываешь глаза. И ведь больше никогда не откроешь.