Ближе к полудню банда, ставшая Отрядом Подавления, вернулась в Нору — теперь они так называли свое убежище. Все, кроме Скорджа, возбужденные и довольные собой. Подростки вытаскивали смятые денежные купюры, перебирали их, громко ругались, пытаясь поделить, и затем рассовывали по карманам. И только еж не был взвинчен, он вел себя так же, как и всегда, будто не имел ко всему этому никакого отношения.
Потом все сидели за столом или валялись на диване перед телевизором, вели свой громкий и насмешливый разговор, но при этом посматривали на Скорджа. Кучка подростков: крупных и тощих, темных, светлых, рыжих, а он среди них был как молодой взрослый.
И пусть Алисия считалась их принцессой — красивое напоминание о тех благополучных и спокойных временах, когда они были совсем маленькими детьми, но кто кроме Скорджа мог командовать ими?
У Антуана был глуповатый вид, он не мог нормального говорить и постоянно заливался нервным злобным смехом. Майлз был проворный и худой, перекрашенный брюнет с холодными голубыми глазами, довольно вежливый, но на самом-то деле скверный тип. А Ротор, хоть и взял себе новое имя — Бумер, хоть и копался круглые сутки в электронике, производил впечатление тупого увальня, агрессия в каждом движении. Когда подростки смотрели вечерние новости, Бумер просто не мог усидеть на месте, вскакивал на ноги и, казалось, исчезал в телевизоре, тогда остальные ехидничали над ним. От этого он только злился, но на место всегда усаживался молча. По-правде его побаивались.
Днем они делали набеги на холодильник, приносили пиццу, хот-доги, чипсы. Но им было все равно, что есть, лишь бы еды было много, можно было разбрасывать крошки, обертки и упаковки, а после не убирать за собой. Все равно, что смотреть: им нравились и послеобеденные «мыльные оперы», и мультфильмы, но больше всего по душе был теленовостной кровавый пир. Драки, стрельба и убийства — вот что их интересовало по-настоящему. Подростки будто становились частью экранного сюжета. Они бессознательно напрягались, делали торжествующие или жестокие лица, скалились и кричали: «Так их!», «Вали! Мочи!».
Когда Алисия вошла в зал, Скордж отпускал «революционные» замечания в духе:
— Устроим Прайм-Измерению хорошую взбучку. С нами будут считаться! Мы взяли новые имена. И отныне будем не просто злодеи-близнецы!
Но Скордж говорил не со злобой, а с напускной убежденностью, будто был лидером какого-то молодежного движения. Да и был ли он, действительно, таким уж плохим? Когда Банни-Булочка заболела, еж сказал, что надо избавиться от нее и сам же оставил у клиники доктора Кинтобора, хотя понимал, если человек ее выходит, то крольчиха перейдет на его сторону.
И конечно, Скордж был у Алисии не первым парнем, но оказался единственным, кого ей не удалось заставить плясать под свою дудку. С другими все начиналось дружелюбно-покровительственно: «Позабавлюсь-ка я с куколкой-принцессой!», а заканчивалось тем, что они бегали за ней очертя голову.
Примерно через час, пока Бумер и Майлз спорили о какой-то ерунде, а Антуан придумывал себе новую кличку, хотя все уже давно называли его Пэтчем, они прошли по узкому, неосвещенному коридору и выбрались наружу. Со всех сторон на заросшем травой пустыре их окружали выброшенные и испорченные вещи, проржавевшие насквозь машины, словно вросшие в землю, обломки и мусор, битое стекло, покосившийся дощатый забор. И Алисия вдруг осознала, что они живут на самом дне, куда другие сваливают свой хлам. В их мир прибывают все те, кто беспорядочно носится по жизни, живет только сегодняшним днем, не помня прошлого, не задумываясь о будущем.
Скордж направился к своему аэромобилю. Машину он угнал месяц назад, и за это время она уже превратилась в рухлядь. Ветровое стекло побелело и потрескалось по краям, сиденья свободно двигались туда-сюда, при желании их вообще можно было снять, а по днищу перекатывались пустые бутылки из-под пива. Разумеется, еж гонял на ней вовсю.
Аэромобиль несся на большой скорости. Над ними было безмятежно-голубое небо на фоне гор со снежными шапками и великолепных пейзажей. Бледно-розовый оттенок едва проступал сквозь синюю дымку, вокруг и над головой мелькали ветки вязов и кленов. Алисия любила закат, его тонкую грусть, ей нравилось смотреть на небо сквозь темные ветки деревьев.
Они проехали мимо чернеющей громады полуразрушенного замка Акорнов, словно спрятанного зарослями банановых деревьев, пальм и блестящих олеандровых листьев. Здесь разразилась их катастрофа.
Алисия поняла, что влюбилась в дорогу, в быстрое движение, в смену пейзажей. Остались только мелодичный напев двигателя, ветер в лицо, покатый профиль Скорджа, его большие солнечные очки и записи старых песен, раскрывающих перед слушателем смысл жизни, как детская книга красочные, но неправдивые рисунки.
Аэромобиль замедлил ход, а затем Скордж и вовсе заглушил мотор. Они остановились в пятнистой тени деревьев. Солнце проникало сквозь густую листву и грело им лица. Под деревьями земля туманилась от колокольчиков. Где-то в глубине леса кричали журавли.
Никакой романтики, а тем более разговоров. Оба чувствовали почти болезненное возбуждение. Еж потянул за бегунок молнии, а потом одним рывком содрал куртку-косуху с Алисии. Одна из пуговиц, что украшали ворот и бортики, отлетела, прокатилась по днищу аэромобиля и остановилась, подмигивая золотистым светом.
Скордж запустил свои пальцы за пояс ее брюк и потянул на себя, так что Алисия была вынуждена шагнуть к нему навстречу, чтобы сохранить равновесие. Ухмыляясь, еж быстро расстегнул ей молнию на брюках и стянул их, вместе с трусиками, с бедер. Алисия поняла, что улыбается. Она чуть расслабилась, и тут Скордж бросился вперед, боднул ее головой в живот и повалил на сиденье. Взвизгнули пружины, и кресло открылось, приняв горизонтальное положение.
А через пару минут все было кончено. Еж поправил за отвороты свою куртку и установил сиденья в прежнее положение.
— Я направляюсь к убежищу ехидн. Хочу получить силу от их главного изумруда, — неожиданно заявил он.
— Ты еб…
Они орали друг на друга, и большая часть произносимого ими была виртуозно непристойной.
— Я давно решил, что уйду отсюда, — сказал еж. — С меня хватит!
— Нет, Скордж, это я давно решила, что уйду от тебя, — выпалила Алисия, вылезая из аэромобиля. Она пошла прочь, выставив перед собой руки, как слепая. Споткнувшись о торчащие корни дерева, упала, затем поднялась на ноги и пошла через поле с плавающими у земли таинственными облаками белого вечернего тумана.
Трещали цикады.
***
Через месяц еж получил силу Мастер Изумруда. Когда он снова вернулся в их мир с очередной подружкой, Фионой, объявив себя новым королем, Алисия сразу написала об этом отцу; до этого они ни разу не отправили друг другу ни одного письма.
После того, как король Максимилиан подмял под себя все народы на их планете, он решил завоевывать другие миры. Первая же попытка проникнуть в другое измерение была встречена Зональной Полицией. Акорн, в один миг ставший бывшим королем Мёбиуса, получил пожизненное.
Через неделю пришло письмо от его соседа по камере:
«
Дорагая Алисия!
Ты меня не знаешь. Я сасед твоего папы. Он стал очень грусным от твоиго письма. Пеши побольше веселого. Как ты учишся в школе, получаеш хорошие аценки и все тебя хвалят. Он сдесь на всю жизнь. Зачем его огарчать.
Твой друг Громила Биг»
«Зачем его огорчать, Громила Биг? — думала Алисия. — Затем, что это и его вина. Почему я должна жалеть его?»
Письмо Макса Акорна было более практичным. Он велел дочери каждый день отправлять сообщения Зональной Полиции, пока те не обратят внимание на деятельность Скорджа, переслал визитку старшего офицера коп-зоны Зоника, писал, чтоб дочь звонила этому офицеру по несколько раз в день и «
кричала во всю глотку». Письмо было длинное, горячее и злое. Его ярость светилась со страниц и согревала. И Алисия наконец поняла, как ей нужна была сила отца, его страстный гнев.
***
В ноябрьскую унылую сырость, после того, как стало известно, что Скордж угодил в Зональную тюрьму, а Алисия уже несколько недель добивалась первого свидания с отцом, бывшие участники Отряда Подавления расчищали задний двор. Надо же было с чего-то начинать, хотя бы с самого малого.
Попеременно слышались то стрекот газонокосилки, то проклятия Бумера. На крыльце, словно поганки, выросли кучи старой мебели на выброс, поэтому Майлз удрал в кухню под предлогом вынести что-нибудь попить. Воспользовавшись передышкой, Алисия уселась на ступеньки и достала из ближайшей кучи барахла старый журнал, разбухший от сырости.
Подошел Пэтч, присел рядом и протянул ей букетик лютиков. Алисия забрала у него цветы, буркнула: «Спасибо!», но не улыбнулась, не хотела искушать его чем-то большим, чем просто дружба. Лютики пахли пылью. Пэтч выдрал их из потрескавшегося бетонного фундамента Норы.
Но что такое сорняк в самом деле? Растение, которое никто не сажал, то, что никому не принадлежит, то, что растет в неположенном месте. Разве это не просто слово, ярлык, окруженный соответствующими суждениями — «бесполезный», «бессмысленный», «ненужный»? Восхититься ювелирным украшением, назвать красивой фарфоровую вазу, которой два столетия, может каждый. Гораздо лучше быть ценителем цветущего разнотравья, радужных переливов на шее уличного голубя и бестолковой дружбы с такими же беспризорниками как и ты.
— Знаешь, как смешно, — сказал Пэтч с типичным для него присвистом и коверканьем слогов, — я думал, что ты отврати-йтельная, что мы терп-йеть друг друга не сможем. Когда ты пришла, я подумал, кому нужна эта рыжая фифа? Кого она из себя вообража-йет? Неужто дума-йет, что мы будем обращаться с ней как с принцессой? Помню, я сказал Майлзу, что только такой нам не хватало. Но сейчас, знаешь, ты нужна нам. Ты здесь своя.
Алисия сжала ему руку. У нее был он, были Майлз и Бумер, были воспоминания о Скордже, сожженное дотла королевство, мечта повидаться с отцом. И бездонное голубое небо над головой. Что еще нужно для будущего?
