Медведь и птица

Пузыри воздуха, набухающие на дне, один за другим заплясали и начали подниматься к поверхности. Авентус в ожидании посмотрел на женщину, что рискнула разделить с ним вечер и ужин. Явно не местная, раз к Аретино в гости заявилась. Она сидела, склонившись над старой глиняной миской, которую Авентус отыскал часом раньше, и месила тесто. Затем остановилась, протянула руку к котелку и потрогала его тыльной стороной ладони. Кусочки теста, прилипшие к раскалённому чугуну, зашкварчали и посыпались вниз. Запахло горелым. Авентус поморщился и с сомнением поглядел на гостью. В Виндхельм время от времени заглядывали путешествующие певцы или артисты, они устраивали представление на высоком помосте, который сами и собирали. Однажды на ярмарке выступал фокусник, в какой-то момент он сорвал со стены ещё тлеющий после ночи факел и затушил его голыми руками. Но женщина, пришедшая в дом юного сироты с корзиной, полной продуктов, совсем не была похожа на балаганного кривляку. Она была явно немолода и не очень здорова, постоянно горбилась и покашливала, будто в горле у неё першило. Плотную накидку, в которой она была и в прошлый раз, женщина не сняла, даже когда комната хорошо протопилась, и капюшон скрывал её лицо. На самом деле Авентус был разочарован. Он помнил, в каком отчаянии находился после смерти матери, как страдал без неё, оплакивал, как к нему пришли стражники и швырнули под ноги записку. Затем они же явились на следующее утро, чтобы выполнить обещанное в извещении, проводили мальчика до конюшен, усадили в повозку, чтобы в конце путешествия тот попал в цепкие руки Грелод Доброй. Ужасы, которые творила и говорила эта явно недобрая хозяйка приюта, стали последней каплей. Авентус уговорил других сирот помочь ему сбежать, обещая и давая клятвы, что найдёт способ убить Грелод. Он прятался в повозке с сеном по дороге из Рифтена; в своём доме, чтобы снова не пришли люди ярла, и в Зале Мёртвых, пока все сидели по домам во время очередного нападения маньяка. Авентус зато нашёл всё необходимое. Теперь же он был разочарован. Потому что после всех его страданий и усилий Мать Ночи послала ему не ассасина, а старуху. Она выслушала историю о Грелод и ушла. А на следующий день вернулась с едой и о приюте не заговаривала. Авентус так и понял — не ждать же от дряхлой женщины, что та кого-то убьёт. Ему и ужин её — как подачка. Хотел было обидеться, да не смог вспомнить, когда ел в последний раз. — Мама клала мясо в холодную воду, — сказал Авентус. Она даже не подняла на него взгляд из-под капюшона, только вытянула руку и ухватила окорок. Авентус подумал, что женщина достанет нож, но она принялась отщипывать кусочки мяса пальцами, узловатыми, скрюченными и неудобно длинными. — Мать твоя, вернее всего, готовить предпочитала супы. А это будет похлёбка. — Голос у старухи был хриплым и скачущим, словно она не говорила, а каркала. — А чем похлёбка отличается от супа? — Если желаешь у меня поучиться, помоги снимать кровавую пену. Она всё же достала нож, чтобы нарезать лук и морковь. Авентус соскрёб со стенок котелка налипшую бурую кашицу и посмотрел на старуху. Та молча бросала в воду какие-то горошинки и порошки. К аромату мясного бульона, растекающемуся по комнате с паром, добавился лёгкий грибной запах. — Как же я научусь, если ты ничего не объясняешь? — с обидой заметил Авентус. — А глаза тебе на что? — Но я даже не знаю, какие приправы ты добавляешь. Скрюченные руки, не замирая ни на секунду, неожиданно ловко заскоблили картофелину, снимая кожуру. — Соль с толчёной чешуйчаткой, — объяснила старуха. — А к пахучему и жирному мясу, например, к козлу или хоркеру, надо класть лаванду и мяту. К оленине — снежные ягоды, чтобы добавить сладкой кислинки. В рыбу сыпь сушёный лимонник, но не переборщи. А уж если только овощи ешь, то, кроме соли, и не клади ничего. Авентус кивнул, он бы сейчас съел хоркера целиком безо всякой лаванды. — Зачем ты пришла? — спросил он. Ужин, конечно, был кстати, но, если старая женщина не собирается помогать ему с Грелод, то ей не оставалось и причин сидеть вместе с ребёнком, которого даже не знаешь, в самом вьюжном городе Скайрима. — Хочу дождаться ночи, — ответила она и прежде, чем он рискнул задать ещё вопрос, продолжила: — Мои дела тебя мало касаются, мальчик. Мне надо дождаться ночи. К твоему дому никто и на пять шагов не подходит. А ты получишь сытный ужин. Сделка неплоха. — Мне не это было от тебя нужно, — пробубнил Авентус. — Знаю. Старуха отложила черпак, которым помешивала загустевшую похлёбку, и прислонилась спиной к ящику, одному из тех, что стояли тут повсюду. Должно быть, ярл прислал кого-то, кто сложил вещи матери и то, что осталось от отцовских, пока сирота знакомился с добротой Грелод. Вернувшись, Авентус достал то, что смог: одежду, пару книг, мамино ожерелье и отцовский кинжал — и как только никто не умыкнул? Там же нашлась вещица, на вид ценная, но, как показалось Авентусу, абсолютно бесполезная. Её, за неимением денег, он и решил вручить тому, кто согласится на убийство хозяйки приюта. Оранжевые кубики моркови и зелёные полукольца лука, перемешиваясь, всплывали к поверхности, цеплялись к кусочкам мяса. Похлёбка бурлила. Авентус сглотнул и посмотрел на старуху, ему почудилось, что она задремала. Однако она поскребла выпирающий из-под капюшона подбородок и сказала: — Готово. Поищи нам супницы. Ужинал Авентус молча, наслаждаясь почти забытым вкусом домашней еды. Зато когда с тёплой тяжестью растеклась по всему телу сонливость, он рискнул озвучить ещё одну, пусть и не такую серьёзную просьбу: — Ты расскажешь мне сказку? Старуха с хлюпаньем втянула остатки своей порции, неспешно прожевала и усмехнулась. — Констанция читает нам детские книги перед сном, — объяснил Авентус, — если Грелод не видит. — Я знаю только одну историю, мальчик. — Из темноты под капюшоном сверкнули два глаза. — А она страшная? — с надеждой спросил Авентус. Старуха пожала плечами, дождалась, когда он уляжется на кровати и начала говорить. — В западных землях не любят вспоминать эту историю. Её рассказывают всегда так, как написано в умных книгах, что хранятся у учёных или советников ярла. Но каждый раз, как кто-то поминает её, в таверне ли, в гостях, а может, и просто среди путников у костра, он натыкается своим взглядом на лицо того, кто знает. И нас, знающих, много. Тебе ведь рассказывали местные, как два десятка лет тому назад отважный воин Ульфрик, прозванный Буревестником, прослышал о страшной беде, что постигла несчастных, ни в чём не повинных нордов. Чудовища, имя которым Изгои, вторглись в их дома, выгоняя и убивая. И Буревестник без страха заступился за свой народ, хоть никто и не обязывал его. Он приехал со своим войском, смелостью и силой уничтожил чудовищ. Но всё было иначе. Те монстры были когда-то народом, ричменами. Они жили в Пределе задолго до нордов. После того, как те забрали их земли, ричмены не сдались, не сгинули. Они осели в горах, скрываясь от всех, и назвались изгоями на родной земле, стали жить своими традициями и ритуалами и ждать, когда смогут вернуть своё по праву. Они дождались. Когда Доминион и Империя вгрызлись друг другу в глотки, Изгоев вернул домой Маданах. Почти два года жили они там, где и должно. Они примирились с теми нордами, что остались в Пределе, наладили торговые отношения с другими областями, даже обратились к Империи, прося признать право ричменов над их землёй. Это была спокойная жизнь, мирная. Среди других, поселилась в Маркарте семья одной девочки немногим старше тебя, Аретино. Город оказался непривычен ей. Нелегко было променять широкие поля, пахнущие сладким вереском, на высокие серые стены и холод бесконечных каменных ступеней. Маркарт — тесное место. Но родные девочки радовались, радовалась и она. А потом явилось настоящее чудовище. Маркартский Медведь. Он пришёл, выполняя указ императора, чтобы вновь прогнать тех, кто только вернул свой дом. Дом девочки находился недалеко от городских ворот, и она выглянула из любопытства на улицу. Ей показалось, что Маркарт окутала буря, но это не ветер бил в лицо. То был ужасный, нечеловеческий крик. От него гнулись прочные стволы можжевельника и звенели окна. Сквозь этот вопль девочка услышала другие — тихие, жалкие, и вдруг прямо ей под ноги упал человек. Это, сражённые голосом, со стены сорвались лучники. То, что произошло дальше, хоть и называют в книгах войной или битвой, не походило ни на что, кроме бойни. Девочка бросилась домой, но не нашла там убежища, лишь судьбу, которую разделили все люди и семьи Маркарта. Солдаты Ульфрика вламывались в дома, не давая мужчинам времени, чтобы схватить оружие, а женщинам — возможности спрятать детей. Медведь больше не кричал, он слушал. А девочка зажимала ладонями уши, боясь запомнить, как стоны сменяются воем и мольбами. Люди пытались бежать, но многих возвращали. К рассвету стало только хуже. Тех, кто остался в живых, выволокли на площадь. Одна и та же ужасная сцена повторялась перед глазами девочки десятки раз. Солдаты хотели знать, где искать беглецов. Спрашивали женщин, и если те молчали, их мужей расстреливали из луков. Когда умирал муж, принимались за сына. Каждый оставленный без ответа вопрос — стрела. Сотни стрел, полезных в честном бою, теперь торчали из сваленных в кучу тел, шевелили на ветру окровавленными перьями. Будто людей мало убить, надо опозорить — пусть будут похожи на ощипанных птиц. Когда очередь дошла до матери девочки, их семья лишилась отца. Затем кто-то из офицеров увёл с собой девочку и других детей, что постарше. Им сказали, что они достаточно взрослые, чтобы отвечать за свои поступки. Они были виноваты, что Маданах получил поддержку их семей, а пришедший убивать Ульфрик — нет. И за это им предстояло понести наказание. Девочке повезло, всего несколько дней провела она в холодном подземелье без еды и сухой подстилки, когда за пленниками пришли друзья. Тогда девочка впервые увидела, каковы Изгои в бою: бесстрашные, отчаянные, укреплённые своим стремлением и знаниями. Их броня была украшена перьями, словно дань погибшим в Маркарте и символ мести за их жертву. Спасители забрали детей к себе, но заставили учиться. Изгоям нужны были те, кто сможет бить топором, колоть кинжалом и стрелять из лука. А ещё им нужна была девочка, чтобы то самое знание, что хранилось изгнанным народом, послужило общему делу. Девочке пришлось отдать юность, мечты и даже человеческий облик ради того, чему её обучали. Но это однажды поможет Изгоям перестать быть изгнанниками. — Такая вот сказка вышла, мальчик. Но только такую я и знаю, — донеслось до Авентуса откуда-то издалека. Дремота становилась всё глубже, превращаясь в сон о живущих на руинах дикарях, мечтающих вернуть дважды утерянный дом. Чьи-то руки подхватили Авентуса, и через минуту он почувствовал дуновение ветра на лице. Прохлада чуть согнала сонливость, и на мгновение перед глазами проступили знакомые улицы, таверна, городские ворота, путь к конюшням. И перья. Они выбивались из-под тёмной накидки, трепыхались и покрывались снегом. Руки усадили Авентуса на приступку телеги, и он увидел лицо, сухое, сморщенное, с крючковатым носом и маленькими злыми глазами. Человеческого в нём осталось немного. — Спи, — приказала старуха, и с её пальцев сорвалось слабое сияние, почти незаметное в поднимающейся пурге. Сонливость вернулась, и Авентус послушно закрыл глаза. — Возвращайся в приют, Аретино, — прошептала над ухом старуха, — Грелод мертва, тебя ждёт спокойное будущее. А завтра тебе расскажут, что когда в ночной битве сошлись Братья Бури и имперские солдаты, с неба спустилась большая, похожая на старую женщину птица и лапой вырвала у Маркартского Медведя язык из глотки, чтобы тот больше не мог кричать. Это будет сказка, как и моя. Но ей можно будет верить.