JAMAIS

Единственное, чего он боялся, так это быть похороненным заживо. Когда даже ничего сделать не можешь, погребённый под толщей земли, на глубине трёх-четырёх метров. Но порой это состояние можно почувствовать на себе и без участия каких-либо внешних воздействий. Например, благодаря разлуке. Или мгновенному помешательству. Или внезапно наступившей старости. Ему всего 41, а он уже чувствует себя дряхлым стариком, которому нечего терять. Гуляя по кладбищу Паризьен де Баньё, он думает лишь о том, как бы ему выбраться из этого кокона щемящей в груди пустоты и раствориться в холодном воздухе французской столицы, как бы найти могилу, на которой будет написано его имя. Да, Верде действительно потерял смысл своей жизни с тех пор, как Реборн собрал чемоданы, уехал обратно в Италию и… Не вернулся. Конечно, этого и следовало ожидать. Когда каждый день ссоришься с любимым человеком, создаётся иллюзия разрушения окружающего мира и пространства. И реальность до сих пор исчезала в небытии, за два с лишним года ничего не менялось. Только, пожалуй, постарел учёный. Самую малость. Проблески разума всё чаще затмевались безумием, а видения по ночам становились сумбурнее. Верде уже не считал дней и своих бессонных ночей, не пытался отвлечься и поработать. Чертежи валялись на столе, недоделанные и исчирканные нервной рукой разочарованного гения. Именно это пограничное состояние и выгнало его сегодня из лаборатории и окунуло в прохладный парижский сентябрь. Мышцы гудели от холода, но мужчина как-то и не замечал этого. На кладбище тихо и спокойно, не было людей и шумных машин, и мысли устремляются куда-то за пределы этого бренного мира. Время нужно было как-то убивать, когда обратить внимание на науку впервые за долгие годы не хватало силы. Он обошёл какой-то памятник в виде взывающего к небесам ангела, оглядел его и присел на одинокую скамейку среди могил. Некоторое время учёный просто смотрел прямо перед собой, затем закрыл лицо руками и вздохнул. Вопрос о том, когда он вернётся к нормальной жизни, всё ещё не обещал быть на повестке дня. Хотя, Верде уже знал ответ на этот вопрос. Никогда. Как не кстати зазвонил телефон. Имя на мониторчике учёный предпочёл бы сейчас не видеть. — Я слушаю. — Верде? – женский голос звучал взволнованно – Куда ты пропал? — Прости, Мари. Я сейчас не могу говорить. Что-то срочное? — Нет, просто… Я подумала, может тебе нужна помощь. Мне прислали результаты эксперимента с алгоритмом… — Мари… Женщина тут же замолчала, судорожно дыша в трубку. Бывший Аркобалено мог с точностью сказать, что она сейчас с силой сжимает её бледными тонкими руками. — Верде… — Не сейчас. Я… — мужчина провёл пальцами по лбу и, подняв взгляд, чуть не выронил телефон – Я тебе перезвоню. Рука медленно опустилась, чтобы положить мобильник на холодную скамейку. Учёный не верил своим глазам. Перед ним стоял Реборн. — Знаете, мне кажется, что Бог создал Италию по замыслу Микеланджело… — говорит он с улыбкой и делает осторожный шаг вперёд, словно перед ним дикий зверь. А Верде в этот момент думает лишь о том, что это всё просто плохой сон. Плод его больного воображения. Он поднимает руку, и киллер останавливается, чуть хмурясь. Это дистанция. Всё слишком быстро происходит. — Мне сладко спать, мне сладко камнем быть. О этот мир, печальный и постыдный, Не знать, не чувствовать — удел завидный. Прошу, молчи, не смей меня будить. Реборн улыбается, услышав знакомые стихи. — Микеланджело Буонаротти. И учёному кажется, что не было тех двух лет. — Я присяду? – спокойно спрашивает итальянец, но профессор хмурится, качая головой, встаёт и, заглянув напоследок в любимые до боли глаза, обходит Реборна стороной и идёт прочь. Он ускорял шаг, будто бежал от привидения, слыша за собой режущее сердце «Подожди!». Остановился. Позволил обнять себя со спины. Как это произошло? — Ты мне снишься, ладно? Давай условимся на этом и разойдёмся… — голос Верде холодный и неживой. Он сам оцепенел, стало даже чуточку трудно дышать. — Тогда это будет сон о том, как я тебя прощаю…— ответил ему едва слышный шёпот – За всё. Верде, пожалуйста, давай начнём всё с начала. — Есть вещи, за которые не прощают. Реборн, пожалуйста, не надо. Всё кончено. Ты же сам говорил. Киллер отступил на шаг и судорожно вздохнул. Никто не смел нарушить наступившего молчания. — Я люблю тебя. Просто знай это, ладно? Учёный медленно обернулся, изумлённо смотря на собеседника. — Я бы не вернулся, если бы не любил… — Реборн попытался улыбнуться, но в итоге у него получился какой-то полубезумный оскал – Хорошая попытка, да? Теперь я даже не знаю, как поступить. Сделав ещё один шаг назад мужчина всплеснул руками. — Может оно и к лучшему. Поднялся холодный ветер и всколыхнул кучу осенних листьев у одной из могил. Верде в данный момент думал лишь о том, как хорошо ныне мёртвым, что спят у них под ногами. Им уже не надо решать подобных вопросов, не надо страдать. Им незачем даже наблюдать за разборками глупых-глупых людей, которые так и не смогли понять, что им действительно нужно. Может быть, оно и к лучшему? Учёный растерянно огляделся по сторонам. Отпустить Реборна? Это было бы слишком легко. В следующую секунду они уже обнимали друг друга, и прежняя неуверенность в совершаемом поступке куда-то испарилась, оставив после себя тяжёлую и резкую отдушину. С Реборна слетела шляпа, но он не заметил этого, изучая уставшее лицо учёного пытливым взглядом. Он словно пытался разглядеть того прежнего Верде. Который, казалось, умер два года назад. Они сорвались внезапно, молниеносно покинули кладбище и нырнули в поток людей на улицах Парижа. Поймали такси, кинули друг на друга короткий взгляд и рванули к дому. Ведь там за тяжёлыми стенами мир не увидит их любви, не начнёт осуждать за такой поступок. Там они смогут спокойно всё обсудить. И хотя у киллера ком в горле стоял после посещения кладбища, он ещё мог здраво мыслить. Хотя бы в одном единственном направлении. Спустя столько времени ощущать его дыхание на своей коже было просто невыносимо. Каждое прикосновение словно оставляло ожог, каждый поцелуй приравнивался к выстрелу в упор. Реборн судорожно цеплялся за плечи любовника, позволяя ему делать с собой всё, что заблагорассудится. Осматривая затуманившимися глазами спальню киллер обнаружил к своему изумлению, что в интерьер вмешались женские аккуратные ручки, но не стал это озвучивать. Сейчас существовали только ласкающие его тело грубоватые ладони и губы, любовно обхватывающие его напряжённую плоть. Хотелось резкого, взрывоопасного продолжения, но мозг почти заволокло приятной дымкой удовольствия, и с губ итальянца вместо слов сорвался глухой стон. Последующее он помнил смутно, очнувшись лишь от жадного поцелуя и заботливого шёпота в самые губы. — Будет больно. Реборн запустил руку в тёмно-зелёные волосы любовника и прижался щекой к его щеке, стараясь сдерживаться от громких звуков. Верде предупредил его о наличии особо чутких к происходящему в его квартире соседей. Но, стоило учёному сделать первое неосторожное движение, как из горла репетитора вырвался громкий хриплый вскрик. Придерживая любовника за талию, бывший Аркобалено Грозы зажмурился, пытаясь двигаться более аккуратнее, смягчить вторжение, но Реборн вопреки этому начал просить грубости и боли. Шкала его эмоций приближалась к критической отметке. Секс превратился в нечто неописуемо-дикое. Впоследствии оба пренебрегли правилом тишины и дарили друг другу столько любви, выражающейся в коротких и протяжных стонах, сколько каждому из них требовалось. Стоило говорить, что извинения были приняты? Вжимать Реборна в эту кровать, на которой Верде до этого развлекался со своими предыдущими любовниками, было просто невыносимо. Это граничило со святотатством. Если бы их встреча произошла в доме, где они жили вместе, ему бы не было столь противно. По сравнению с киллером, и Мари и его ранний фаворит Этьен, казалось, осквернили радость долгожданного момента, словно на простынях остался их отпечаток. Хотя, Мари была здесь последний раз две недели назад. Здесь всё пропитано ею. Последний аккорд они сыграли вместе. Реборн издал протяжный стон и крепко прижал к себе любовника, пытаясь восстановить потерянное дыхание, а Верде попытался не рухнуть на итальянца, так давно у него не было настолько бурного оргазма. Некоторое время они лежали молча, отходя от этих жарких минут – учёный положил голову на плечо репетитора и прикрыл глаза, наслаждаясь каждым мгновением. Пока Реборн не заговорил. — У тебя кто-нибудь был за это время? И время остановилось.