Колыбельная для Кили

Вечер конца лета… Вечер в Синих горах... Закат позолотил скалы. Пахло травами, из тех, что цветут последней обманчивой сказкой… В этой гаснущей тиши сидела на пороге гномка… Чуть заметный ветерок нежно смахнул растрепавшиеся пряди волос с траурного лица. Она сидела и не находила сил подняться. Глаза ее так и не могли отпустить дорогу. Пыль от двух пар сапог над ней еще кружилась в воздухе, пронизанном закатными лучами. А в глазах ее все стояли две удаляющиеся макушки — золотая, кудрявая грива и темная, косматая шевелюра. Темный оборачивался, махал ей рукой… Потом оба они скрылись. Этот Темный… Кили… Горячка… В черных глазах — Махал знает что. Как посмотрит, у местных гномок молодых сердце птичкой бьется, a он ведь, лукавый, крутого парня строит… Гномка улыбнулась. Нежный он, какой-то другой… Вечно шляется невесть где. Все ищет чего-то, что найти не может, то пол-ночи на луну пялится, то явится и полную охапку рододендронов горных вывалит ей, Дис. С детства — набитые карманы: камней, мха, костей каких-то птичьих… Влетало ему от Дядьки по-первое… Второй. Старший… Не может он слабины показать, с тех пор как объявлен прилюдно наследником… Дурня не поваляешь — а любитель. Шалопай он и весельчак, только что на руках не ходит… Да вот нельзя теперь. Призван. Сразу взрослым стал… Пусть бы да приглядел за младшим… Младший… Младший… Боль ее... Дис закрыла глаза. Среди дыхания засыпающих цветов ей почудился тот самый далекий запах — запах, милее которого нет ничего на свете. Ни один аромат не сравнится с запахом детской макушки… Сладкое, тёплое благоухание волос малыша, заставляющее забыть все горести дня и все беды мира… Вспомнила, как совсем маленьким, он ночью бежал к ней, шлепая босыми пятками и забирался на колени. Она накрывала его пушистой шкурой, обнимала и баюкала, тихонько напевая колыбельную... — Кили, возьми камень! Он памятный, чтобы ты не забывал! Обещай мне, что вернешься! Обещай мне! — Ну, ма!!! Он хотел отмахнуться — собирается мать его на посмешище выставить, мало что ли бывало?! То меховую жилетку поддень, то космы расчеши. Только... вдруг запнулся и оттолкнуть материну руку уже не смог, посмотрев ей в лицо… Сглотнул предательский ком… — Ма! Ну ты чего? Я вернусь к тебе! Ге-ро-ем!! Будешь гордиться мной! Есть поверье, что самые драгоценные камни — это застывшие слезы гномок… Нечасто они плачут, поэтому и камни редкие… Слезы текли по щекам Дис. С каждым ударом сердца разливалась свинцовая лава, жгла, выжигала все внутри огненная боль. И никогда она не утихнет… — Вернитесь, мои мальчики! Вернись, вернись ко мне, мой Безрассудный!! Плакала душа гномки… Дис знала, чуяла, как только матери умеют — они не вернутся. Он не вернется… Не будет сыновнего смеха в стылых чертогах, пенного эля на свадебных пирах, горных цветов на полу… Пыль осела на дороге, солнце спряталось за горный хребет. Самозабвенно стрекотали жуки и поздние птицы слагали вечерние саги… Мир менялся… в тишине вечера тянулась песня. Дис все сидела, сидела и пела, пела колыбельную, как когда-то давно. Своим детям… — Спите! Спите мои мальчики! Спи мой Безрассудный! Где бы ты ни был, я буду петь тебе. Петь, даже, если сон твой будет вечен… Петь до последнего вздоха...